Шпараглка по "Методологии психологии"

        Иррелевантная «чужая» эмпирия  – это эмпирические данные  и феномены, выявленные в русле  других концепций и не входящие  в зону «жизненных интересов»  определенной теории. Иррелевантность  основной части «чужой» эмпирии служит оборотной стороной наличия у каждой теории «своей» эмпирии. Последняя порождена данной теорией, получена в результате исследования важных именно для нее проблем, описана в ее категориях, проинтерпретирована на ее основе и часто не имеет смысла вне ее рамок. Соответственно, для   других теорий она иррелевантна, т.е. не вписывается в их смысловое   поле, неинтересна, незначима и вообще как бы не существует. Подобная ситуация может иметь место и в естественных науках при сосуществовании несоизмеримых парадигм, но все же она характерна прежде всего для наук гуманитарных, являясь результатом их разобщенности на «государства в государстве», каждое из которых живет по собственным законам, включая правила получения, интерпретации и верификации эмпирических данных. Иногда, правда, игнорирование «чужой» феноменологии проистекает не из иррелевантности, а, напротив, из ее высокой релевантности и нежелательности (т.е. из отрицательной релевантности). Так было в случае с Галилеем, противники которого попросту отказывались смотреть в изобретенный им телескоп, и с Б.Ф.Скиннером, который с гордостью признавался в том, что не читает журналы, публикующие неудобные для бихевиористов данные. Однако в гуманитарных науках иррелевантность «чужой» эмпирии значительно чаще не имеет под собой скрытой отрицательной релевантности, а означает существование этой эмпирии в совершенно ином смысловом поле – как разговор на незнакомом нам языке, который обычно воспринимается нами как простой шум.                                                                                

Скрытая область                                                                                   

При описании структуры  психологических теорий можно было бы ограничиться констатацией наличия  в их составе центра и периферии, которые включают описанные компоненты и ими исчерпываются, если бы в методологической рефлексии науки не существовало традиции, заложенной работами М. Полани и др. (12). Подобно тому, как в структуре любого формализованного знания имплицитно присутствует некое неформализуемое, неявное знание (соотношение между ними обычно оценивается как 1:10 (29)), любая научная теория, и в особенности гуманитарная, тоже всегда включает в себя некий неявный компонент. Этот компонент можно условно назвать скрытой областью теории, имея в виду, что она эксплицируется лишь путем специально организованной рефлексии, а в официальной жизни теории практически всегда остается за кадром.

Описанное М. Полани личностное знание нередко трактуется так, словно оно играет важную роль в процессе построения научных теорий, но утрачивает ее, когда данный процесс заканчивается, оставаясь вне готовых форм научного знания – таких, как теории. Если бы это было верно, то научные концепции во всех случаях представляли бы собой четко очерченные, полностью формализованные и абсолютно однозначно воспринимаемые когнитивные конструкции. Однако в действительности едва ли найдутся хотя бы два человека, которые абсолютно одинаково понимали бы, скажем, теорию деятельности; именно в расхождении способов ее понимания (и развития) коренится основная причина противостояния двух школ – последователей А. Н. Леонтьева и последователей С. Л. Рубинштейна – в отечественной психологии. Любая теория, в особенности гуманитарная, включает в себя множество неявных смыслов и имплицитных утверждений, понимание которых всегда является индивидуальным и осуществляется на уровне личностного знания, что и порождает главную причину расхождения смысловых полей при восприятии теории.

Таким образом, личностное знание не только играет важнейшую роль в процессе построения научных теорий, но и составляет существенную часть самих теорий, а также образует неизбежный фон их восприятия. Вместе с тем «темная» область научных теорий заполнена не только этим знанием. Р. Герох, внесший весомый вклад в развитие теории относительности, характеризует научные теории следующим образом: «с моей точки зрения, теории состоят из неисчислимого количества идей, аргументов, предчувствий, неопределенных ощущений, ценностных суждений, и так далее, объединенных в своеобразный лабиринт. Именно это скопление называется "теорией"» (32, р. 183). В данной характеристике не только оттенена роль неформализуемых элементов теории, но и указано, что они не сводятся только к знанию, включая и компоненты, которые собственно знаниевыми (да и вообще когнитивными) назвать нельзя.

Здесь уместно вспомнить  о том, что все ключевые методологические установки, заложившие основания науки Нового Времени, – рационализм, прагматизм и др., как и любые социальные установки, имели не только когнитивный, но также эмоциональный и поведенческий компоненты (об этом см.: 20). Например, рационализм проистекал из стремления подчинить стихию чувств господству разума 4; 6), т.е. не только был системой идей, но и выражал определенные желания, представлял собой сгусток коллективных эмоций. Длительное господство рационализма и эмпиризма в западной культуре было бы невозможным без соответствующей эмоциональной основы и закрепления ее в поведенческих образцах. То же самое можно сказать и о любой методологии, которая как система исследовательских установок тоже имеет не только когнитивную, но также эмоциональную и поведенческую составляющие, что делает отнюдь не абстрактными метафорами такие понятия, как, например, «методологические эмоции» (21). А поскольку в любой теории запечатлена соответствующая методология, то ее некогнитивные компоненты становятся составными частями соответствующих концепций, в результате чего неформальная часть последних определяется не только личностным знанием, но и эмоциями и образцами поведения, всегда имеющими личностную окраску.

В принципе это утверждение  хотя и звучит несколько необычно, но выражает неэксплицированную очевидность  и даже тривиальность для философской методологии науки, вытекающую из логики ее ключевых понятий. Так, любая психологическая теория задает определенную исследовательскую традицию, исследовательская же традиция, в трактовке этого понятия Л. Лауданом и его последователями, явно не сводится к ее когнитивному содержанию (36). То же самое можно сказать о парадигмах и других «единицах» развития науки, теснейшим образом сопряженных с научными теориями. Все они являются органическим единством (а) знания – явного и неявного, (б) эмоционально закрепленных мотивов и намерений, (в) поведенческих образцов, т.е. основных компонентов социальной установки.

И все же, при достаточной  универсальности подобной структуры  научных теорий, их эмоциональная  составляющая наиболее явно выражена в гуманитарных науках. И дело здесь даже не в тесной связи последних с идеологией, в результате которой в положениях теории подчас бывают запечатлены определенные идеологические устремления (пример марксизма слишком тривиален), а в том, что в состав любой гуманитарной теории имплицитно входит некоторый эмоционально-личностный опыт ее автора. Как подчеркивает Дж. Ричардс, все психологические теории в значительной мере выражают личностно-психологические особенности их авторов (39). Это продемонстрировано психобиографами на примере У. Джемса (27), Дж. Салливена (38), многих других авторов психологических теорий и, естественно, самого основателя психобиографического жанра – З. Фрейда (см.: 8). Психологические теории предстают как генерализованные на других людей экспликации внутреннего мира и собственных психологических проблем их авторов. В частности, многочисленные психобиографии З. Фрейда и его личные признания демонстрируют, как остро он переживал, скажем, страх перед кастрацией или Эдипов комплекс, и не оставляют сомнений в том, что введение соответствующих понятий было проекцией его личных психологических трудностей, а соответствующие метафоры были почерпнуты им из той специфической культуры, в которой он сформировался. Вывод о том, что в состав психологических теорий входит не только личностное знание, но и личностные переживания автора, и именно из рефлексии над переживаниями эти теории зарождаются, должен звучать как довольно банальное обобщение опыта психологической науки.

Понятие о неявной  области научных теорий нуждается  в расширении и в другую сторону: помимо личностного знания, эта область не только включает личностные переживания и образцы поведения, но охватывает также знание, переживания и образцы поведения надличностные. Отметим в этой связи, что если в философской методологии науки неявное знание в основном ассоциируется с личностным, то в социологии науки – в работах Д. Блура, Б. Барнса, Д. Маккензи и др. – акцент делается на том, что научное знание, в том числе и естественнонаучное, «конструируется в стенах лабораторий», являясь выражением исследовательских традиций, идей и смыслов, специфических для каждой научной группы (14). Это позволяет говорить о специфическом групповом знании (1), принципиально неформализуемом, как и личностное знание, но к последнему не сводимом. Групповое знание тоже входит в состав неформализуемой составляющей научной теории; его удельный вес особенно велик в тех случаях, когда теория коллективно разрабатывается (что случается очень редко) или коллективно развивается (что бывает почти всегда). В результате формируются некие коллективные тезаурусы понимания теорий. Существование этих тезаурусов имеет своим следствием, в частности, то, что сторонники концепций всегда понимают их не так, как противники, а также то, что одна и та же теория понимается и развивается по-разному различными школами.

При этом также возникают  соответствующие эмоции и формируются образцы поведения, которые, как исследовательские традиции, чаще носят не столько индивидуальный, сколько коллективный характер. Это справедливо для таких эмоций, как, скажем, эмоциональная привязанность к «своей» теории (похожая, как в описанном выше примере, на чувства к любимой девушке), героическая решимость защищать ее при любых обстоятельствах, своеобразная идентификация с нею (30), не слишком добрые чувства к ее противникам, – чувства, в общем-то внешние по отношению к самой теории, но во многом входящие и в ее внутреннюю ткань. Так, один из аргументов когнитивистов в упомянутом выше споре с бихевиористами состоял в том, что можно «физически ощущать» первичность установок по   отношению к поведению. При этом из логики данного спора было неясно, что именно первично – само это «ощущение», даже если оно действительно возникает, или желание подтвердить свою теорию путем вызывания у себя соответствующего ощущения (кстати, вторая возможность органичнее вписалась бы в логику когнитивизма, ибо означала бы первичность установки). Таким образом, в неявной области психологических теорий можно различить (а) личностный и (б) групповой компоненты, в свою очередь разделив каждый из них на когнитивную, эмоциональную и поведенческую части. Разумеется, наличие этой области и ее ключевых компонентов не является привилегией гуманитарных наук. Многочисленные упоминания об этом можно найти и в работах методологов науки, относящихся к естествознанию. Однако, во-первых, сама область неявного знания в гуманитарных теориях существенно шире, а во-вторых, удельный вес ее эмоционального компонента заметно больше, чем в естественнонаучных теориях. Именно данные обстоятельства делают теории в гуманитарных науках куда более аморфными, неопределенными и допускающими различные толкования.

Дабы сама структура  психологических теорий, описанная  в настоящей статье, не предстала  в аморфном и недостаточно определенном виде, характерном для самих этих теорий, целесообразно отобразить ее в виде схемы (см. с. 34), которая, хочется надеется, если и не устранит, то, по крайней мере, сведет к минимуму индивидуальные и групповые вариации ее понимания.

Билет №14

1.Структурно-функциональный  анализ

(лучше рассказать 2 вопрос)

Стремительное изменение облика психологии начала ХХ века оказалось подготовленным произошедшим несколькими десятилетиями ранее  глобальным изменением общего понимания  и способа определения предмета психологического познания - от структурного (субстанциального) к функциональному. Такой способ задает предмет через его функцию, через его роль и значение по отношению к другим явлениям действительности, органично включая его во взаимосвязи с ними. При этом структура изучаемого предмета, не ускользая из поля внимания, становится производной от его функции.

первая программа  новой психологии, утвердившая функциональный способ построения ее предмета и тем  самым совершившая революционные  преобразования в этой науке, появилась у немецкого и австрийского философа Ф. Брентано.

Ф. Брентано показал, что, вопреки утверждениям В. Вундта, структура сознания (его "сенсорная мозаика") не может быть предметом психологии, поскольку сознание, будучи направлено в каждый момент времени на разные предметы, непрестанно меняет свою структуру и содержание. Направленность сознания обусловливается его внутренней активностью, и психология, таким образом, должна строиться как наука об акте сознания, носящем процессуальный характер. Интенция как функция сознания задает его структуру. Таким образом, рассматривая сознание не в его структурной данности, но в функциональной отнесенности к предмету познания (в виде интенции на предмет), Ф. Брентано утверждает новый, функциональный способ построения предмета психологии, выдвигая на первый план такие фундаментальные свойства психики, как ее активность, предметность и целостность.

Джемс считал, что  содержание сознания изменчиво, неизменна  лишь его функция - адаптация организма  к окружающей среде. Именно она и должна стать предметом психологии.

Автор третьей  программы построения новой психологии российский ученый И.М. Сеченов не пользовался понятием "функция". Однако его программа также определяла предмет психологии функционально: психика рассматривалась не в качестве интроспективно постигаемого опыта, но в роли (функции) средства регуляции взаимоотношений организма и среды - процесса, запечатленного впоследствии в категории поведения.

2.Научное и  ненаучное психологическое знание

В обычной жизни знания соответствуют определенному положению  дел и имеют определенные основания. К знанию приплетается убеждение, которое  включает в себя веру. Его характеристики: 1) обоснованность:  а) знание-мастерство (я знаю как…); б) знание-знакомство (я знаю Ивана 10 лет); в) «знание-что», которое выражает и характеризует некое состояние дел, наличие у предмета свойств.

2) истинность – то, что я знаю, соответствует реальности.

В эпистемологии «знание-что» подвергается философскому анализу. Представление о том, что знание должно строиться на безошибочных основаниях является  влиятельной позицией в теории познания. Это классический фундаментализм, а его альтернатива более или менее выраженные отклонения от него.

В классическом фундаментализме  существует 2 класса представлений: 1) основываются на других представлениях; 2) представления, истинность которых не связана и не основана на достоверности других предположений – т.е. основана на самих себе (они являются фундаментом нашего знания).