Политический кризис в России 30-40-годов XVI века (борьба за власть и механизм управления страной)

Не менее многочисленную категорию официальных актов составляли кормленные грамоты, хотя до нашего времени от 1534 – 1548 гг. их дошло лишь 20 (еще три известны по более поздним упоминаниям). Членов Государева двора, имевших право на получение кормлений, насчитывалось (судя по поименному списку 1588/89 г.) около 1100 – 1200 чел. Поскольку кормления давались по очереди, а срок ожидания, если верить С. Герберштейну, составлял 6 лет, то выходит, что рядовые кормленщики за изучаемый 15-летний период (1534 – 1548 гг.) вряд ли могли получить кормление больше двух раз. В таком случае число кормленных грамот, выданных за эти годы, предположительно составляло около 2 тыс. Если к этой расчетной величине прибавить предполагаемую сумму грамот, выданных монастырям и помещикам (около 1600), и учесть другие виды грамот (указные и т.п.), то общее количество актов, выданных от имени Ивана IV в 1534–1548 гг., можно ориентировочно оценить в 3600 – 4000 единиц.

По западноевропейским меркам такой  объем канцелярской продукции соответствует  примерно XIII в.  Французское королевство превзошло этот уровень уже при преемниках Людовика IX Святого (1226 – 1270). В первой половине XIV в., по оценке Р.-А. Ботье, из французской королевской канцелярии ежедневно исходило до 150 актов, а в год – до 60 тыс. Такая производительность оставалась за гранью возможного для дьяков Ивана IV.

Следует подчеркнуть, что указанные различия носили не только количественный характер: если в одном случае речь идет (в среднем) о 250 исходящих документах в год, а в другом – о тысячах или десятках тысяч, то за этими цифрами скрываются различия в структуре управления и в степени управляемости территорий, подвластных центральному правительству. «Мощностей» приказного аппарата в Москве второй четверти XVI в. явно не хватало для того, чтобы выдать государеву грамоту каждому помещику. Да такая цель, похоже, и не стояла. Более того, применялись различные способы для облегчения нагрузки, лежавшей на центральном аппарате власти. В частности, для этого использовались великокняжеские писцы, занимавшиеся не только описанием земель в тех или иных уездах, но и судом, а также выдачей «по слову» великого князя данных, оброчных, льготных и иных грамот.

В третьем параграфе анализируются пометы на лицевой и оборотной сторонах грамот, выданных в 30-40-х гг. XVI в. Эти надписи, сделанные в момент составления документа, способны пролить свет на механизм принятия решений и приемы работы приказного аппарата.

Среди лицевых помет встречаются отметки о взятии печатных пошлин и пометы, сделанные для памяти («подпись диака Офонасья Курицына подписати»), но наибольший интерес вызывают надписи, представляющие собой своего рода «резолюции» (например, на жалованной грамоте Троицкому монастырю на дворовое место  во Владимире от 24 декабря 1547 г. есть помета: «дати один двор, а жити одному человеку»).

Пометы на обороте грамот не так разнообразны по содержанию, как лицевые, зато они встречаются гораздо чаще. Вверху на обороте листа помещалась обязательная надпись с обозначением титула и имени государя, а ниже нередко указывалось, кто приказал выдать эту грамоту. Всего на сегодняшний день удалось выявить 65 грамот 1535 – 1548 гг., содержащих дорсальные надписи с обозначением имени и должности лица, приказавшего выдать данный документ. Ко времени правления Елены Глинской относятся только две подобных пометы, все остальные были сделаны «при боярах».

Показательно, что, хотя все официальные  документы выдавались от имени великого князя (в ту пору несовершеннолетнего), для нормального функционирования бюрократической системы вовсе  не требовалось его фактического участия в ведении дел. Из 65 случаев, когда нам известно, кто именно распорядился выдать грамоту, лишь в двух зафиксировано приказание самого государя. Несколько грамот было выдано по приказу одного из бояр, но, судя по имеющимся данным, обычный порядок был иным: в абсолютном большинстве известных нам случаев (56 из 65) грамоты были выданы по распоряжению дворецких или казначеев. Именно дворцовое ведомство и Казна были тем местом, куда сходились нити судебного и административно-хозяйственного управления страной. Пометы на жалованных и указных грамотах 30–40-х годов XVI в. служат незаменимым источником для изучения персонального состава дворецких и казначеев.

Информативная ценность подобных помет  существенно повышается при сопоставлении со статьями формуляра грамот, на обороте которых они были сделаны. Особенно интересные результаты дает изучение несудимых грамот с дорсальными надписями указанного типа. Как удалось установить, между пунктом о подсудности грамотчика и должностью лица, приказавшего выдать несудимую грамоту, существовала взаимосвязь. В грамотах, выданных по распоряжению боярина кн. И. В. Шуйского, судьей высшей инстанции именуется, наряду с самим великим князем, боярин введенный. Если же грамота выдана по приказу дворецкого кн. И. И. Кубенского, то в той же формуле вместо боярина введенного фигурирует дворецкий. Аналогичные изменения претерпевает эта клаузула в случае, если грамоту выдал казначей. С учетом этого наблюдения ведомственную принадлежность лица, выдавшего несудимую грамоту, можно в ряде случаев определить и по формуляру, даже если на обороте документа нет соответствующей пометы.

Четвертый параграф посвящен малоизвестному эпизоду из истории русской сфрагистики – так называемым путным печатям 40-х годов XVI в. «Путной» называлась перстневая, обычно черновосковая печать, сопровождавшая государя в походах, в том числе – в поездках на богомолье. Всего за 1543 – 1548 гг. известно 10 упоминаний таких печатей.

 Возникновение этого феномена можно связать с участившимися с 1543 г. поездками юного государя по стране, что давало челобитчикам шанс добиться быстрого решения своего дела путем личного обращения к монарху, без печально известной московской волокиты.

Одно из наблюдений, которое можно сделать в связи с недолгим бытованием путной печати, состоит в том, что хранившаяся в казне гербовая, на красном воске, печать, которой скреплялись жалованные грамоты, по-видимому, из Москвы не вывозилась. Именно поэтому дьяки, сопровождавшие государя в поездках, попытались найти ей замену в виде «путной», т.е. походной печати.

По наблюдениям западных медиевистов, пребывание монарха в том самом месте и в тот самый день, которые обозначены в дате изданной от его имени грамоты, – это архаическая черта средневековой администрации, связанная с личным характером королевской власти. Аналогичное исследование на русском материале, которое позволило бы выяснить, когда фактическое местонахождение государя перестало соответствовать месту выдачи его грамот, пока не проведено. Во всяком случае можно утверждать, что в 40-е годы XVI в. выдача Иваном IV грамот во время его поездок по стране являлась исключением из правила – исключением, которое делалось для тех или иных челобитчиков. Нормальный же порядок заключался в том, что жалованные грамоты, скрепленные, как полагалось, красновосковой печатью, выдавались в Москве – даже в тех случаях, когда великого князя в столице не было.

В восьмой главе («Функции государя и его советников в управлении страной») рассматривается вопрос о распределении властных полномочий между государем и его приближенными.

В первом параграфе идет речь о прерогативах монарха, т.е. его исключительных полномочиях, которые не могли быть переданы какому-либо другому лицу. К таковым в первую очередь относилось представительство страны во внешнеполитической сфере, ведь по понятиям той эпохи государь олицетворял собой свое государство.

С трехлетнего возраста Иван IV был  вынужден участвовать в утомительных для ребенка посольских приемах; по мере взросления его общение с иностранными послами становилось более продолжительным, а формы этого общения – более разнообразными. В мае 1539 г. великий князь, которому не исполнилось еще и девяти лет, сам говорил речь ханскому послу и потчевал его на пиру. Но на выработку внешнеполитических решений до самого конца рассматриваемого периода Иван никакого влияния не оказывал.

Другой прерогативой монарха, которую  особенно четко высветил политический кризис 30-40-х гг. XVI в., была его роль верховного арбитра по отношению к придворной элите. Именно от государя зависело сохранение или изменение сложившейся при дворе иерархии, а также урегулирование местнических конфликтов. Но, в отличие от внешнеполитического представительства, функция контроля за элитой требовала не ритуального присутствия монарха, а проявления его воли: следовательно, ее мог осуществлять только дееспособный государь. Именно потребность в верховном арбитре заставила бояр вручить бразды правления Елене Глинской, отстранив от власти назначенных Василием III душеприказчиков-опекунов.

После смерти Елены никакой общепризнанной высшей инстанции при дворе не осталось. Попытки митрополитов Даниила и Иоасафа заполнить вакуум верховной власти и взять под свой контроль не только духовные, но и светские дела, были решительно отвергнуты боярской верхушкой во главе с князьями В. В. и И. В. Шуйскими, которые прибегли к насилию для низложения обоих церковных иерархов.

Фактическая недееспособность юного  государя и невозможность найти  ему какую-либо легитимную замену на роль верховного арбитра привели  к резкому росту с 1539 г. местнических дел. Теми же причинами, что и расцвет местничества, объясняется, по-видимому, еще одно примечательное явление эпохи «боярского правления» – отсутствие крестоцеловальных и поручных записей, с помощью которых великие князья и цари гарантировали верность своих подданных. За период с декабря 1533 до декабря 1547 г. известен только один документ такого рода – крестоцеловальная запись кн. Андрея Старицкого на верность Ивану IV и его матери великой княгине. Понятно, что при боярах-правителях этот механизм контроля над лояльностью знати оставался без употребления.

Остальные управленческие функции  вполне могли осуществляться и без  личного участия великого князя. Эти функции рассматриваются во втором параграфе.

Признаки делегирования судебной власти государя его советникам заметны уже в Судебнике 1497 г., первая статья которого начинается словами: «Судити суд бояром и околничим». В первой половине XVI в. состав великокняжеского суда расширился за счет дворецких и казначеев. Эти изменения нашли отражение в формуляре несудимых грамот, предоставлявших грамотчикам иммунитет от наместничьего суда и переносивших рассмотрение их дел сразу в суд высшей инстанции, в Москву.

Из известных на сегодняшний  день 189 несудимых грамот 1534 – 1548 гг. в 83-х судьей высшей инстанции наряду с великим князем (с 1547 г. – царем) назван его боярин введенный, в 61 – дворецкий (Большого дворца или областных дворцов), в 14 – казначей; другие варианты единичны. О каких-либо статистических выводах при заведомой неполноте имеющихся данных говорить, конечно, не приходится, но одна тенденция прослеживается достаточно отчетливо: десятки упоминаний дворецких и казначеев в формуляре несудимых грамот свидетельствуют о проникновении ведомственного начала в суд высшей инстанции.

От 1534 – 1547 гг. до нас дошли тексты 31 приговора суда высшей инстанции, что дает некоторое представление о судебной практике изучаемого времени. Порой этот суд вершил боярин, но в большинстве известных случаев приговоры от имени великого князя были вынесены дворецкими или казначеями. Особый интерес представляют те случаи, когда в качестве судьи выступил сам великий князь, причем целый ряд подобных казусов пришелся на 1535 – 1536 гг. Понятно, что пяти- или шестилетний ребенок не мог лично вершить правосудие. По-видимому, дело ограничивалось присутствием юного государя на слушании судебных дел и произнесением нескольких стандартных фраз: в этом случае его роль была столь же протокольно-ритуальной, как и во время посольских приемов.

В марте 1546 г. документы вновь представляют великого князя в роли судьи, выносящего решение по земельной тяжбе. В данном случае реальность участия повзрослевшего Ивана IV в судебном заседании сомнений не вызывает. Тем не менее, более двух десятков сохранившихся дел, приговор по которым был вынесен от имени («по слову») великого князя боярами, дворецкими и казначеями, позволяют утверждать, что для нормального функционирования суда высшей инстанции личное присутствие великого князя отнюдь не было обязательным – в отличие от посольских приемов и иных подобных церемоний, где никто не мог заменить особу монарха.

Сказанное о суде с еще большим  основанием может быть повторено  в отношении другой управленческой функции – выдачи жалованных грамот. Хотя все официальные акты издавались от имени государя, но в рассматриваемую эпоху случаи выдачи грамот по прямому распоряжению Ивана IV были очень редки. До 1543 г. таковые совсем неизвестны, что и понятно: пока ребенок на троне был мал и над ним существовала опека, челобитчикам не было смысла (да и, видимо, возможности) обращаться со своими просьбами к государю напрямую. Как только подросший Иван освободился от опеки и стал совершать длительные поездки по стране, игумены некоторых влиятельных монастырей воспользовались этой возможностью, чтобы похлопотать перед юным государем о своих нуждах. Так появились упомянутые выше грамоты с путной печатью, известные с осени 1543 г. К 1545 г. относятся уникальные пометы на обороте жалованных грамот Антониеву Сийскому и Троице-Сергиеву монастырям, гласящие, что эти две грамоты были выданы по приказу самого великого князя.

В общей сложности от эпохи «боярского правления» (а, точнее, от 1543 – 1548 гг.) до нас дошло 14 грамот, о которых можно определенно сказать, что они были выданы по прямому указанию государя в ответ на адресованные ему челобитья. Конечно, эти данные не полны, и на самом деле, вероятно, таких грамот было больше. Но по тем же, заведомо неполным данным, в более чем 60 случаях грамоты от имени государя были выданы боярами, дворецкими и казначеями. Если к тому же учесть, что, по приведенным в предыдущей главе расчетам и оценкам, всего в 1534 – 1548 гг. было издано несколько тысяч грамот, то становится понятно, что каждая из них просто физически не могла быть актом личной воли монарха. Процесс бюрократизации управления уже начался, и, как и в других странах, он вел к формированию ведомственных интересов (отражением чего были упомянутые выше дорсальные пометы на грамотах) и постепенному обособлению государственного аппарата от верховной власти и ее носителей.

Третий параграф посвящен роли бояр и Думы в рассматриваемый период.