Экспериментальная фармакология и создание новых лекарственных средств

Следует отметить, что эксперимент стал носить активный исследовательский характер лишь тогда, когда были исчерпаны возможности описательного (наблюдательного) характера.

Изучение  животного организма началось с  рассечения трупов животных и людей. Этот осмотр и разработка, так сказать, остановившегося механизма дали, конечно, массу сведений о составных частях организма и повели к некоторым правильным заключениям о значении отдельных частей. Но этот способ исследования скоро должен был оказаться недостаточным; пользуясь только им одним, исследователи необходимо приходили к произвольным и часто ошибочным представлениям относительно роли различных органов. Довольно указать на часто приводимый пример Эразистрата, который на трупах видел артерии наполненными воздухом и на этом основания считал их за трубки, служащие для передвижения воздуха по телу. Это и понятно. Если бы накануне открытия телефона физикам показать его в недействующем виде, едва ли бы всеми была угадана его функция как точного передатчика человеческой речи на сотни верст. Естественно, что даже некоторые древние исследователи нашли необходимым рассекать и живых животных, т.е. рассматривать машину на ходу. Таким образом, рядом с рассечением трупов возникло и живосечение.

Анатомию  на животных изучали Алкмеон Кротонский (VI век до н.э.), Диоген (V век до н.э.), Аристотель (IV век до н.э.) и др. До нас дошли сведения о попытках изучения физиологии живого организма. Они описаны в трудах Аристотеля, Галена (II век до н.э.) и др. Существовало убеждение, что никакие сравнения человека с животными невозможны. Поэтому эксперименты в то время были редки. Аристотель, изучая расположение кровеносных сосудов, писал, что для познания венозного кровообращения единственный приемлемый способ обследования — это заставить человека голодать до тех пор, пока сосуды не выступят на теле, как прожилки на листе дерева. Некоторые натуралисты стали проводить вивисекцию на человеке. История медицины знает много таких примеров. Яркий представитель медицины I века н.э. Авл Корнелий Цельс одобрял вивисекции, проводившиеся руководителями Александрийской школы Герофилом и Эразистратом не только на животных, но на преступниках и рабах и не считал это жестокостью. Такого рода практика продолжалась долго. Отметим, что в ту эпоху еще оставался запрет на вскрытие трупов. Считается, что именно они положили начало методу живосечения, или вивисекции. Известны труды Галена (130—200гг. н.э.), основанные на данных, полученных при вскрытии обезьян, львов, волков, домашних животных. В дальнейшем вивисекционное направление в медицине то разрасталось, то сужалось, а с XVI века стало главенствующим.

Историю экспериментальной  медицины можно разбить на три  этапа:

I этап – XVI–XVIII века – отличался крайне жестокими экспериментами, т.к. обезболивающие вещества были открыты только в XIX веке. Если не считалось неэтичным подвергать пыткам преступников или проводить на них эксперименты, то этичность использования животных в любого рода экспериментах тем более не подвергалась сомнению. В это время господствовала философия Рене Декарта (1596-1650), утверждавшего, что у животных нет души, они представляют собой механизмы и не могут испытывать боль. По его мнению, у них существует исключительно телесное, совершенно бессознательное проявление того, что мы называем душевными движениями. Такого же мнения был и Мальбранш. «Животные, — говорит он, — едят без удовольствия, кричат, не испытывая страдания, они ничего не желают, ничего не знают».

II этап – XIX век — стал эпохой массовых экспериментов на животных без наркоза, — жестокость по отношению к экспериментальным животным начинает вызывать протесты общественности.

Коренной  поворот в области научных  исследований произвел Клод Бернар (1813—1878). Многие его современники считали, что  полученные во время эксперимента на собаке или лягушке данные могут  быть ценными для познания организма  только этого животного, но не человека. Они были убеждены, что природа человека исключительна и существенным образом отличается от природы животных. Против этих заблуждений К. Бернар решительно восставал. Он писал, что не вызывает сомнений тот факт, что для непосредственного применения в практической медицине данные, полученные на человеке, конечно, наиболее ценны. Однако, поскольку ни нравственные, ни государственные законы не позволяют проводить на человеке эксперименты в интересах науки, он высоко оценивал эксперименты на животных и считал, что с точки зрения теории они необходимы для медицины и с точки зрения медицинской практики весьма полезны. К. Бернар открыл новую эру в области научных исследований. Это было, конечно, достигнуто «ценой» вивисекций, за которые он подвергался многочисленным нападкам со стороны современников.

До середины XIX века животное использовали в эксперименте для изучения его анатомии, а на основе этого делали выводы об особенностях физиологии. С середины XIX века при проведении экспериментов на животных стали воздействовать различными раздражителями и наблюдать за реакцией животного. При этом естественная жажда познания и энтузиазм исследователей оказались выше категорий этических. Количество экспериментов лавинообразно увеличивалось. Направления исследований были самые различные, в том числе решались вопросы, требующие применения «жестоких» методик.

В России (Москва, 1889г.), в лаборатории проф. В.В. Пашутина, исследователь П. Пнтерман изучал роль кожи в дыхании и выделении. Сначала он покрывал кожу животного непроницаемым лаком и затем наблюдал за происходящими изменениями в организме. Затем удалял самую кожу на более или менее значительной поверхности до самых глубоких слоев. Молодой ученый сдирал кожу с живых собак и кроликов в большинстве случаев без всякой анестезии, «дабы не затемнить результатов своего научного исследования».

В 1901г. в Москве была издана книга «Жестокости современной  науки». В ней описаны эксперименты, проведенные в различных учреждениях  многих стран, с вызыванием ожогов кипятком или раскаленным железом, нанесением травм мягких тканей, паренхиматозных органов, костей. Приведены выписки из протоколов течения посттравматического периода и смерти животного. Автор задавал резонный вопрос — оправданы ли эти жертвы, оправдана ли эта изощренная жестокость?

А если бы этот вопрос был  задан нам в XXI столетии? И не только по описанным опытам, а вообще по оценке или допустимости вивисекции или конкретнее по способу получения знаний с помощью вивисекции.

Ответ может быть только один: в XXI веке вивисекция ни с этических, ни с научных позиций недопустима.

Тем не менее в то далекое  время, когда жажда знаний в качестве генетически обусловленного исполнительного  механизма прогресса и развития вообще привела к изучению организма, вивисекция была оправдана. Ведь это был единственный способ познания. Еще не были сделаны открытия анестезирующих препаратов, и операции на людях проводились без применения обезболивающих средств.

Гораздо труднее  дать оценку методу вивисекции в последние 100 лет. Именно в этот период произошли открытия анестезирующих препаратов и получили широкое распространение анестетики общего и местного действия, методики исследования стали более совершенными, были получены первые данные о значительном разбросе результатов из-за неодинакового фона, связанного с состоянием экспериментального животного и дана их оценка, определена необходимость стандартизации лабораторных животных и т.д. Значительно возросла общая культура человечества, развились и распространились идеи гуманизма, мир претерпел ряд социальных перемен. Все эти прогрессивные тенденции, естественно, отразились на психологии ученых, их мировоззрении, процессе творчества.

А. Швейцер  писал об экспериментах на рубеже XIX и XX веков: «Те люди, которые проводят эксперименты над животными, связанные с разработкой новых операций или с применением новых медикаментов, те, которые прививают животным болезни, чтобы использовать затем полученные результаты для лечения людей, никогда не должны успокаивать себя тем, что их жестокие действия преследуют благородные цели. В каждом отдельном случае они должны взвесить, существует ли в действительности необходимость приносить это животное в жертву человечеству.

Они должны быть постоянно обеспокоены тем, чтобы  ослабить боль, насколько это возможно. Как часто еще кощунствуют в научно-исследовательских институтах, не применяя наркоз, чтобы избавить себя от лишних хлопот и сэкономить время. Как много делаем мы еще зла, когда подвергаем животных ужасным мукам, чтобы продемонстрировать студентам и без того хорошо известные явления».

Так из экспериментальной  практики постепенно вытеснялись «жестокие» опыты.

Таким образом, следует, очевидно, рассматривать вивисекцию как необходимый этап развития медицины. Осуждать же ученых того времени очень  легко и просто с позиций сегодняшнего дня. Гораздо правильнее и логичнее представить работу ученого в ту конкретную эпоху, тяжелую для проведения исследований, для научной работы вообще. Ученые того времени не были жестокими экспериментаторами, лишенными обычных человеческих чувств.

«В молодости, — рассказывает Н.И. Пирогов в своих записках, — я был безжалостен к страданиям. Однажды, я помню, это равнодушие мое к мукам животных при вивисекциях поразило меня самого так, что я, с ножом в руках, обратившись к ассистировавшему мне товарищу, невольно воскликнул:

— Ведь так, пожалуй, можно зарезать и человека!

Да, о вивисекциях  можно многое сказать и за и  против. Несомненно, они — важное подспорье в науке... Но наука не восполняет всецело жизни человека: проходит юношеский пыл и мужская  зрелость, наступает другая пора жизни и с нею потребность углубляться в самого себя; тогда воспоминание о причиненном насилии, муках, страданиях другому существу начинает щемить невольно сердце. Так было, кажется, и с великим Галлером; так, признаюсь, случилось и со мною, и в последние годы я ни за что бы не решился на те жестокие опыты над животными, которые я некогда производил так усердно и равнодушно».

Оценивая  труд ученых того времени сегодня, не следует отождествлять два понятия — вивисекцию и жестокость. Необходимо учесть также, что медицинская этика — понятие временное, отражает морально-этические категории конкретной эпохи.

Во второй половине XIX века, когда болезненные эксперименты на животных без анестезии приняли массовый характер, против этого выступили как общественные деятели, так и врачи. В начале второй половины XIX века возникло движение антививисекционистов, которое в этот период поддерживали и медики. Организатором движения против вивисекции была англичанка Ф.Н. Кобб, которая, находясь во Флоренции, узнала о проводившихся там крайне жестоких экспериментах на животных в лаборатории проф. Шиффа. «Я думаю, — говорила мисс Кобб,— что великий устроитель всего сущего есть справедливый, святой, милосердный Бог; и совершенно немыслимо, чтоб такой Бог мог создать свой мир таким образом, чтоб человек был принужден искать средств против своих болезней путем причинения мук низшим животным. Мысль, что таково Божие определение, по-моему, богохульство». Фрэнсис Кобб организовала группу людей, направивших протест против жестоких экспериментов за 783 подписями: это был первый известный истории организованный протест против вивисекции. Вернувшись в Англию, Ф. Кобб возглавила движение против вивисекции, на основе которого возникло Национальное общество антививисекционистов, превратившееся через столетие в Международную ассоциацию против болезненных экспериментов на животных. Задачей ассоциации является запрещение любого рода экспериментов на животных, которые могут причинить им страдания.

В России того времени также набирает силу движение антививисекционистов. В 1903 году состоялось заседание конференции Военно-медицинской академии, был заслушан доклад комиссии, состоявшей из профессоров Павлова, Кравкова, Альбицкого, о докладе председательницы Главного правления Российского общества покровительства животных, баронессы Мейендорф, под заглавием «О вивисекции, как возмутительном и бесполезном злоупотреблении во имя науки» и дополнительное мнение по тому же вопросу профессора Павлова И.П.

«При обсуждении вопроса о лабораторных жестокостях  необходимо иметь в виду, — говорится, в частности, в заключении комиссии, — что прекращение опытов над животными не только страшным образом затормозило бы развитие научной медицины, но повело бы еще и к тому, что это развитие обходилось бы человечеству несравненно более дорогой ценой, потому что часть тех страданий, которые испытывают теперь животные и ценою которых медицинская мысль и медицинская деятельность выходят на верный путь, что часть этих страданий неминуемо упадет на людей. Это случится тем более, что упадок научного духа в медицине, обусловленного строго научным экспериментальным методом, без сомнения, поведет к процветанию знахарства и шарлатанства со всеми их неизбежными и печальными последствиями.

Запретить производство опытов над животными и тем страшно затормозить рост наших знаний о жизни здорового и больного организма возможно; но никакими запрещениями невозможно уничтожить в человеке жажды познания жизни и страстного желания облегчить мучения больного. Мысль будет работать, и попытки облегчить страдания будут делаться».

Особое  мнение И.П. Павлова: «Когда я приступаю к опыту, связанному в конце концов с гибелью животного, я испытываю тяжелое чувство сожаления, что прерываю ликующую жизнь, что являюсь палачом живого существа. Когда я режу, разрушаю живое животное, я слышу в себе едкий упрек, что грубой, невежественной рукой ломаю невыразимо художественный механизм. Но это переношу в интересе истины, для пользы людям. А меня, мою вивисекционную деятельность предлагают поставить под чей-то постоянный контроль. Вместе с тем истребление и, конечно, мучение животных только ради удовольствия и удовлетворения множества пустых прихотей остаются без должного внимания. Тогда в негодовании и с глубоким убеждением я говорю себе и позволяю сказать другим: нет, это — не высокое и благородное чувство жалости к страданиям всего живого и чувствующего; это — одно из плохо-замаскированных проявлений вечной вражды и борьбы невежества против науки, тьмы против света».

Борьба общественности за принятие законов, запрещающих жестокость по отношению к животным, в частности к экспериментальным, началась в первой половине XIX века. Первой страной, принявшей закон об ответственности за жестокое обращение с животными (1822г.) была Великобритания. На основе этого закона позднее возникла сложная система запретов и ограничений для экспериментов, регламентирующая проведение медико-биологических экспериментов в стране в настоящее время. Другой европейской страной, одной из первых утвердивших законодательство по защите животных от жестокости, была Франция. В наиболее примитивной форме эти требования были сформулированы в Законе Граммона в 1850г., в котором впервые упоминается о «справедливости и сострадании к животным». В течение XIX—XX веков почти все европейские страны и США приняли законодательства по охране экспериментальных животных.