Сорбонна его не
жаловала и всячески язвила
— ведь он даже труды свои
издавал не на латыни (для посвященных),
а на общедоступном французском
языке, однако он пользовался
исключительным врачебным авторитетом.
П. Мериме в «Хронике царствования
Карла IX» писал о нем: «Если
нужно зашить рану или вправить
сломанную руку, — тут уж он
мастак. По части ереси он, правда,
самому Кальвину не уступит,
но дело свое знает, и к
нему обращаются самые ревностные
католики». Впрочем, некоторые
факты его биографии явно противоречат
представлению о Паре — гугеноте.
Но если вопрос о его конфессиональной
принадлежности остается для
современных историков дискуссионным,
то не вызывает никаких сомнений
его выдающаяся роль в истории
превращения ремесленной хирургии
цирюльников в самостоятельную
область научной лечебной медицины.
Инфекционные болезни
и в 16-м веке продолжали оставаться
главной проблемой медицины, поскольку
имели эпидемическое распространение:
мор, войны и голод несли
основную угрозу жизни человека.
Особая роль в изучении заразных
болезней принадлежит итальянскому
врачу, астроному и поэту профессору
Падуанского университета Джироламо
Фракасторо (1478—1553). В основном его
сочинении «О контагии, контагиозных
болезнях и лечении» (1546) не только
содержатся описания ряда заразных
болезней, которые мы сегодня
называем корью, малярией, сифилисом,
сыпным тифом, туберкулезом и
т. д. (так, он впервые различал
«истинную чумную лихорадку», то
есть бубонную чуму, и «чечевичную,
или пурпурную, лихорадку», то
есть сыпной тиф), но и сделана
первая попытка создать теорию
эпидемических болезней: предложена
систематизация путей передачи
заразного начала («контагия») —
при непосредственном контакте,
через окружающие предметы и
на расстоянии, и высказано предположение
о специфичности возбудителей
— невидимых мельчайших зародышей
болезни, а также переносчиков
заразных болезней. Фракасторо в
научно-дидактической поэме «Сифилис,
или галльская болезнь» (1530; русский
перевод — 1956) подробно описал
симптомы болезни, которую назвал
по имени ее героя пастуха
Сифилуса.
Детальное описание
клинической картины сифилиса, основных
стадий его развития и путей
заражения им, а также применение
термина «венерические болезни»
можно найти в медицинских
трактатах первой половины и
середины 16-го века, принадлежащих
разным авторам. Среди них Жан
Фернель (1497, по другим источникам,
1485—1558) — один из самых знаменитых
французских врачей того времени
(его называли «новым Галеном»),
автор сочинений по математике,
астрономии и космологии (это
не может удивлять — на протяжении
веков одни и те же лица
успешно совмещали должности
придворных астрологов и врачей).
Он был профессором Парижского
университета, лейб-медиком короля
Генриха II. Выдающийся естествоиспытатель
Фернель был первым человеком
Нового времени, измерившим градус
меридиана (1528; измерил дугу от
Парижа до Амьена). Носитель гуманистической
культуры, нового отношения к
способам познания природы, он
писал в «Диалоге» (датируется
приблизительно 1530 г.): «Но что было
бы, если бы наши предшественники
и их прародители просто следовали
теми же путями, которые были
проложены задолго до них?»
и критиковал положения гуморальной
патологии Галена, противопоставляя
ей теорию солидарной патологии,
полагая, что деятельность органов
зависит от их морфологического
строения. Его вкладом в медицину
были описания аневризм артерий
и симптомов желчно-каменной болезни
(1554), введение терминов «физиология»
и «патология».
Перечень самых выдающихся
врачей 16-го века был бы, конечно,
неполным без итальянца Джованни
Баттисты Монтано (латинизированное
имя Монтанус, настоящая фамилия
да Монте; 1498—1551), автора сочинений,
посвященных Гиппократу, Галену
и Ибн Сине, и исключительно
ценного сборника врачебной казуистики
«Консультации» (опубликованы посмертно
в 1556 г.). Как и Фракасторо, он
был уроженцем Вероны и профессором
в Падуе, и с его именем
связано начало преподавания
у постели больного в европейских
университетах: с 1539 г. он читал
студентам лекции по практической
медицине в городском госпитале
святого Франциска и утверждал,
что «источник медицинских знаний
— только у постели больного»
и что «учить можно не иначе,
как посещая больных». Его ученики
в течение нескольких десятилетий
продолжали такой метод преподавания
в университетах Европы, затем
эта традиция прервалась (в Падуе
в 17-м веке преподавание практической
медицины свелось к «науке
о пульсе и моче»). Можно, следовательно,
говорить о том, что деятельность
Монтано обозначала зарождение
метода клинического преподавания;
через столетие — во второй
половине 17-го века и в 18-веке
— этот метод ляжет одним
из краеугольных камней в фундамент
клинической медицины.
Во второй половине
16-го века стало очевидным,
что гуманистические идеалы, которые
были заявлены культурой Возрождения,
все меньше соответствуют реалиям
— всему укладу жизни общества.
Эпоха всеобщего движения и
пересмотра с самого начала
была тревожной и некомфортной,
но после отчаяния раннего
Средневековья и смирения поздних
Средних веков она несла невиданные
надежды — не в загробной,
а в мирской жизни. Недаром
Рабле провозглашал: «Делайте то,
что Вам нравится», однако свободная
обеспеченная жизнь, наполненная
беспокойной мыслью, была уделом
немногих; справедливо замечено, что
такая жизнь стоила дорого
и платить за нее нужно было
наличными. Уделом слишком многих
стали нужда, неудачи и гибель
надежд. Кризисные тенденции получили
яркое отражение в произведениях
художественной литературы, искусства.
Историки культуры по-разному
оценивают эту ситуацию; крайнюю
точку зрения выразил А. Ф.
Лосев: «Ренессанс не состоялся,
поскольку возведенная в абсолют
человеческая личность стала
на место Бога, и человек осознал
свое ничтожество...».
В области естествознания
Возрождение не стало веком
создания современной европейской
науки. Начавшаяся в эту эпоху
научно-техническая революция не
могла тогда же и обрушить
средневековое мироздание так,
чтобы «новое, количественное, атомистическое,
безгранично расширенное и мирское
представление о действительности
заняло место старой, качественной,
непрерывной, ограниченной и религиозной
картины мира, унаследованной мусульманскими
и христианскими схоластами от
греков»1. Нет, старое мироздание
только треснуло, и только через
столетие «иерархическая вселенная
Аристотеля уступила перед мировой
схематикой Ньютона»; методология
Бэкона, Декарта, Гарвея вошла
«в плоть и кровь» европейской
науки и реализовалась в исследованиях
многих ученых. В 16-м веке еще
преобладал описательный, качественный
метод в изучении человека
и окружающего его мира; основным
для исследователей природы оставался
вопрос о цели — для чего?
Главенствующей была категория
подобия, или сходства (Земля повторяла
Небо и т. д.). Заложенные Богом
подобия пытались распознать
по тайным знакам — приметам,
и вся наука была пропитана
магией, воспринималась как чтение
зашифрованной книги (например, поиск
целебных свойств растения опирался
на внешние признаки этого
растения). В описаниях натуралистов
собственные наблюдения дополнялись
мифами.
Лечебная медицина
рассматриваемой эпохи в целом
оставалась в стороне от тех
новых веяний, которые намечались
в естествознании; Сорбонна и
другие центры университетской
схоластики сохраняли свое решающее
влияние. Многовековая история
— от Древнего мира до Возрождения
— не предъявляет нам каких-либо
свидетельств принципиальных приобретений
в методах исследования больного.
Конечно, уничижительная формулировка
«наука о пульсе и моче»,
принятая в отношении схоластической
медицины Средневековья, является
грубым упрощением: и в Древнем
мире, и в эпоху Средневековья
обследование включало осмотр
больного и его выделений, тщательное
исследование пульса, поверхностную
пальпацию (сохранился, например, древнегреческий
рельеф с изображением врача,
ощупывающего область печени
пациента) и опрос больного. Еще
античным врачам была известна
и непосредственная аускультация:
об этом свидетельствует, например,
«Гиппократов сборник». В Риме
эпохи Траяна и Адриана выдающийся
врач Античности грек из Малой
Азии Соран Эфесский описал
шумы в желудке, урчание в
кишечнике, различные звуки в
грудной клетке, например при
плеврите; он пользовался и выстукиванием
живота, определяя тимпанический
и другие звуки; ему принадлежит
также подробное описание исследования
пульса.
Разработка симптоматологии
позволяла греческим врачам выделять
такие острые заболевания, как,
например, пневмония (лихорадка,
боль в боку, возвышенное положение
в постели, кашель с мокротой)
или гнойное осложнение пневмонии
и плеврита — эмпиема плевры,
являвшаяся показанием к удалению
гноя путем прокола с последующим
дренированием плевральной полости.
Таким образом, по свидетельствам
многих письменных источников, специализированная
(врачи по внутренним болезням,
хирурги, окулисты и т. д.) лечебная
медицина в различных древних
цивилизациях достигла высокого
уровня развития. Понятно, что
в 16-м веке образованные и
самостоятельно мыслящие врачи
использовали для распознавания
болезней не меньшие арсенал
диагностических приемов и набор
диагностических признаков (симптомов),
которые с началом формирования
клинической медицины заняли
там свое место, но о серьезных
нововведениях нам ничего не
известно.
В лечении применялись
и новые средства, полученные
химическим путем из растительного,
животного или минерального сырья,
среди которых — ртуть при
сифилисе, предложенная Ибн Синой
и введенная в европейскую
медицину Парацельсом и Рабле.
Но арсенал лечебных средств
и методов в целом — тот
же, что и у античных врачей:
диета и ванны, рвотные и
слабительные, потогонные и мочегонные,
болеутоляющие и укрепляющие,
клизмы, банки и кровопускания.
Не будем забывать и о том,
что лекарственные средства, которыми
пользовались врачи древности,
были весьма разнообразными: только
в Древней Греции знали, если
судить по «Гиппократову сборнику»,
более 300 лекарств, главным образом
растительного происхождения; в
Риме выдающийся врач Диоскорид,
по происхождению тоже грек (из
Киликии), описывает уже более
600 используемых в медицине лекарственных
растений; в 16-м веке его труд
был основным руководством по
лекарствоведению. Так что ко
времени формирования клинической
медицины эмпирическая лечебная
медицина накопила богатый опыт
лекарственной терапии. И все
же самым популярным лекарственным
средством, едва ли не от
всех болезней, оставался предложенный
в качестве противоядия и высоко
ценившийся римлянами териак; в
его состав входили мед, опий,
корни многих растений и др.
Самые острые научные
споры по проблемам лечения
разгорались в этом веке по
таким вопросам, как, например, делать
ли при пневмонии капельное
кровопускание на противоположной
ноге (по Авиценне) или отвлекающее
кровопускание на руке с той
же стороны (по Гиппократу)? Признавать
или не признавать в качестве
удачной лекарственной формы
предложенные арабскими врачами
сиропы? В этой борьбе «pro et contra
Avicennam», то есть против «арабских
искажений» греческой медицины,
принял участие и Сервет («О
применении микстур», 1537): он, как
и другие участники дискуссии,
вел ее по всем правилам
средневековой схоластики. Можно
отметить, что известные древней
медицине методы иглоукалывания
и прижигания (Чжень-цзю-терапия)
и массажа (в Китае их применяли
для лечения еще за 1000 лет до
н. э.) в средневековой европейской
медицине не использовались.
Хирургия эпохи древних
цивилизаций демонстрирует нам
достаточно широкий диапазон
оперативных вмешательств. Так, в
Древнем Египте в числе применявшихся
сложных операций были, например,
ампутации конечностей, проводившиеся
с перевязкой кровоточащих сосудов,
внутриглазные операции по поводу
катаракты1. Эта хирургия знала
медикаментозное обезболивание:
применялись, например, индийская
конопля, опийный мак, мандрагора,
вино. Нельзя утверждать, что в
Средние века все это было
полностью забыто. Так, Ги де
Шолиак упоминает при описании
ампутаций об обезболивающем
действии опия, белены, мандрагоры (вдыхание
паров горячей губки, пропитанной
соответствующим раствором), но для
средневековой хирургии в целом,
да и для хирургии 16—18-го веков,
обезболивание при операциях
никак не характерно: только с
середины 19-го века наркоз прочно
вошел в практику оперативных
вмешательств. И все же именно
в хирургии в 16-м веке обозначился
важный прорыв в область клинической
медицины будущего: в связи с
деятельностью Паре и других
выдающихся хирургов вошли в
употребление перевязка сосудов
при операциях (вместо их перекручивания
и прижигания), чистые повязки
при огнестрельных ранах (вместо
прижигания раневой поверхности
с целью борьбы с «пороховым
ядом») и т. д.; все большее
распространение получал взгляд
на хирургию как на неотъемлемую
часть лечебной медицины. Акушерство
обязано Паре применением поворота
плода на ножку, но это было
тем «новым», что является лишь
хорошо забытым старым, поскольку
этот прием применяли еще врачи
Древней Индии.
Обратимся к основным
героям нашей темы. Все они
были и опытными практикующими
врачами, и пытливыми естествоиспытателями.
Но при этом Парацельс, «один
из величайших врачей всех
времен», по определению известного
историка медицины К. Зудгофа,
крупнейшего исследователя творческого
наследия Парацельса1, одухотворял
природу, наделяя ее «скрытым
дыханием» и «пульсом», в диагностике
и лечении пытался опираться
на тайный язык знаков и
символов — вполне в духе
того времени, когда тайны непрочитанной
книги природы познавались на
основе критерия сходства, истолкования
и догадок, когда магия и
астрология на равных с опытным
знанием соседствовали как инструменты
познания природы. Характерно
ведь, что Мишель Нострадамус
(Мишель де Нотрдам; 1503—1566)— потомок
испанских евреев, принявших католичество
во Франции, один из самых
известных и современникам в
16-м веке, и нам, людям 21-го
века, врачей того времени, лейб-медик
короля Карла IX — остался в
истории не в связи с медицинскими
деяниями (например, участием в борьбе
с чумой), а благодаря исключительной
популярности его астрологических
«Пророчеств»2. Соответственно и
Парацельсу вовсе не была чужда
народная вера в духов, «нежная
плоть которых способна проходить
сквозь стены, или в нимф, сильфов,
пигмеев, саламандр, живущих в
своих обиталищах — „хаосах"
воды, воздуха, земли и огня. Фантастика
и добытое в экспериментах
точное знание, поэзия и правда
сочетались у него в комбинациях,
на которые был способен только
16-й век, лишь приуготовлявший
рождение научного метода и
новой науки»3.
Когда Платон помещал
в голове психические функции,
он руководствовался соображениями
метафизического характера: он
считал шар наиболее совершенной
из всех геометрических фигур
и полагал, что именно поэтому
боги, «подражая форме вселенной,
которая кругла, заключили душу
в шарообразное тело, то самое,
которое мы называем теперь
головой...»4. Коперник, вслед за древними
признавая круг (шар) самой совершенной
из геометрических фигур, полагал,
что именно поэтому планеты
движутся по кругу; в методологическом
обосновании гелиоцентрической
системы он исходил прежде
всего из соображений эстетического
характера: «В середине всех
этих орбит находится Солнце,
ибо может ли прекрасный этот
светоч быть помещен в столь
великолепной храмине в другом
— лучшем — месте, откуда
он мог бы все освещать собой?».
Сервет на вопрос, для чего
нужны сердце и артерии, ответил
себе и читателям следующим
образом: «Жизненный дух —
это тот, который проникает
через анастомозы, соединяющие артерии
с венами, чье местопребывание
— в сердце и артериях тела».
Сервета — исследователя волновало
совсем не кровообращение само
по себе, его волновал путь
«жизненного духа». Фернель, опытный
и наблюдательный врач, пользовался
всеми понятиями галено-арабской
медицины, включая «жизненную силу»,
«врожденную теплоту» и т. п.
Монтано считался авторитетнейшим
галенистом в Италии.