Влиятельнейшие мыслители
периода раннего христианства
выразили свое отношение к
научному познанию природы с
подкупающей прямотой: Ориген в
первой половине 3-го века н.
э. проповедовал, что назначение
всего земного открывается не
каждому, а только святым и
только после их смерти, а блаженный
Августин полтора столетия спустя
признавал научные знания, даже
если они и несут в себе
истину, — не более чем суетой
мирской. Научное творчество в
тех пределах, в каких оно все
же существовало, имело характер
интерпретации, комментария, систематизации,
но не исследования в поисковом
смысле: оно было сугубо компиляторским.
Позднее Ф. Бэкон скажет, что
по отношению к науке средневековая
схоластика «бесплодна, как посвятившая
себя Богу монахиня». И до
тех пор пока знание имело
чисто книжный характер с опорой
на канон, на непререкаемый
авторитет Учителя (в медицине
таковыми выступали прежде всего
Гиппократ, Гален и Ибн Сина
— три «князя медицины»: их
следовало читать и комментировать,
но запрещалось в чем-либо сомневаться
и за что-либо критиковать и
исправлять), пока наблюдение и
эксперимент в «мастерской природы»
не стали основным методом
познания, до тех пор медицина,
как и естествознание в целом,
была обречена на застой. И
понятно, что средневековая наука
ни разу не поднялась на
вершину, сопоставимую с евклидовой
геометрией, механикой Архимеда, космогонией
Птолемея или анатомо-физиологической
системой Галена.
Можно и нужно, конечно,
сказать, что и в ту эпоху
продолжалось, пусть очень замедленное,
«вслепую», но все же развитие
лечебной медицины: накопление эмпирических
знаний о распознавании некоторых,
главным образом хирургических
и инфекционных, болезней и борьбе
с ними (например, создание лазаретов
для больных проказой, организация
карантинов на путях распространения
чумы). Известнейшие хирурги Средневековья
итальянец Ланфранки, работавший
в Милане, Лионе и Париже, и
француз Ги де Шолиак написали
— соответственно в 1296 г. и
в 1363 г. — имевшие большой
успех руководства по хирургии,
отразившие в том числе и
их собственный опыт лечения.
Так, Ланфранки первым (1290) описал
признаки сотрясения мозга; Ги
де Шолиаку удавалось удалить
часть мозга без нарушений
его функции. Итальянский хирург
Дж. Виго в конце 15-го века
установил, что кровотечение из
ушей — признак перелома основания
черепа, и т. д.1. В середине 6-го
века в Лионе была основана
гражданская больница, по-видимому,
первая в Западной Европе.
Были и пытливые
умы, отважившиеся посягнуть на
канон; отдельные смелые голоса
дошли до нас. Так, живший
во второй половине 13-го —первой
половине 14-го века французский
врач Анри де Мондевиль, придворный
хирург королей Филиппа IV Красивого
и Людовика X, одним из первых
выступил против некоторых положений
Галена. Впрочем, и сами идеологи
схоластического знания иногда
все же кое-что себе позволяли.
Так, Фома Аквинский, великий
теолог и философ Средневековья,
непререкаемый авторитет, признанный
«пятым учителем церкви», выдвинул
следующий удивительный постулат:
«В философии самым слабым
является доказательство путем
ссылки на авторитет».
Замечательный литературный
памятник начала 14-го века «Салернский
кодекс здоровья», составленный
в форме дидактической поэмы
испанским врачом и философом
Арнальдо де Вилланова, который
на рубеже 13-го и 14-го веков
работал и учил в Монпелье,
отразил опыт врачевания, накопленный
Са-лернской медицинской школой;
с конца 15-го века он выходил
в свет более 200, а по другим
данным — более 300 раз, в
том числе в переводах с
латыни на немецкий (1559), итальянский
(1662), французский (1782) и другие
европейские языки. Госпитали
и школы при них в Салерно,
а затем и в Монпелье раньше
других медицинских центров Европы
освоили богатство медицинской
литературы Халифата (прежде всего
благодаря переводам на латынь,
сделанным жившим в 11-м веке
знаменитым врачом Константином
Африканским) и дольше всех
были свободны от пресса университетской
схоластики. Эмпирическая лечебная
медицина средневековой Европы
вкупе с книжным наследием
античной медицины, переданным через
Византию, а затем через Халифат
(так называемая арабская медицина),
послужили в дальнейшем одним
из истоков европейской клинической
медицины.
Под «арабской медициной»
в действительности понимают
медицину обширного и пестрого
мира — от Ирана и Средней
Азии на востоке до Испании
на западе, населенного разными
народами, в том числе и носителями
древней и высокой культуры, и
объединенного арабскими завоеваниями
7—9-го веков, единой религией
(ислам) и арабским языком. С
конца первого и до середины
второго тысячелетия нашей эры
именно эта медицина мусульманского
мира оказывала решающее влияние
на развитие медицинских представлений
и врачебного дела и в странах
латинского мира, то есть в
границах всего Старого света.
В переводах на арабский язык
было сохранено наследие Античности.
Крупные больницы в Багдаде,
Дамаске, Каире, Кордове и других
политических, торговых и научно-культурных
центрах Халифата, с медицинскими
школами и библиотеками при
них, превратились в широко
известные медицинские академии;
арабские врачи создали ряд
крупных трудов энциклопедического
характера: так получили развитие
византийские традиции больничного
строительства, медицинского образования
и медицинской энциклопедистики1.
Крупнейшие представители
лечебной медицины мусульманского
Востока персы ар-Рази, основавший
больницу и медицинскую школу
в Багдаде и написавший, в частности,
знаменитую «Книгу об оспе
и кори», и его ученик Ибн-аль-Аб-бас,
автор фундаментального руководства
по терапии «Царственная книга»
(10-й век; с 12-го века пользовалась
исключительной популярностью и
в Европе), призывавший врача доверяться
опытному знанию («Проверяйте в
больнице не всегда верные
описания болезней, имеющиеся в
старых медицинских сочинениях»),
дали вполне точное описание
симптомов целого ряда болезней,
не известных древним. Величайшим
врачом мусульманского мира являлся
Ибн Сина, чей «Канон врачебной
науки» был-таки канонизирован
в христианской Европе и по
числу переизданий не уступал
Библии, сам же автор, получивший
латинизированное имя Авиценна,
был поставлен в один ряд
с Гиппократом и Галеном: по
средневековому канону, медицину
следовало понимать как учение
Гиппократа, Галена и Авиценны; образ
трех «князей медицины» получил
и изобразительное решение (соответствующей
миниатюрой снабжено латинское
издание «Канона» Авиценны, которое
вышло в Павии в 1520 г.). Именно
Ибн Сина сформулировал основные
принципы науки о лекарствах (в
том числе о системе их испытаний,
об их взаимодействии и побочных
эффектах, о химическом способе
их получения); считается, что
он первым применил ртуть для
лечения сифилиса.
К концу 13-го века
религиозная догма монополизировала
всю духовно-интеллектуальную сферу
жизни: и в странах христианизированного
Запада, где для защиты истинного
вероучения от ересей была
создана инквизиция (она быстро
пришла к выводу, что лучшее
средство борьбы с ересью —
физическое уничтожение еретиков),
и на мусульманском Востоке,
где в 13—15-м веках резко
упал уровень образования вообще
и медицинского в частности,
и на первый план вновь, как
и в 7-м веке, выступила «медицина
пророка». Обращаться к этой эпохе
в поисках основ европейской
клиники не приходится.
В истории Европы 15-й
и 16-й века получили обязывающее
название Возрождения, Ренессанса
— промежуточной эпохи между
Средними веками и Новым временем,
между старой и новой культурой,
старым и новым мировоззрением.
На знамени, поднятом деятелями
той эпохи, было начертано:
«Назад — к Античности», господствующей
идеей была апелляция к природе.
Понятно, впрочем, что никто
не предлагал и в самом деле
двигаться назад, — это был
полемический выпад против идеологии,
культуры, схоластики Средневековья,
сменившего Античность. Как эпоха
переходного характера Возрождение
причудливо совмещало несовместимые,
казалось бы, черты: и прошлого,
то есть Средних веков, и
настоящего, и будущего. Настоящее
время виделось тогда «на бегу»:
общество словно бы очнулось
после долгого сна и пришло
в повсеместное движение, постоянное
бурление; то было время церковной
реформации, контрреформации и религиозных
войн, первой победоносной буржуазной
революции в Нидерландах и
повсеместных крестьянских восстаний,
дикой оргии так называемого
первоначального накопления капитала
(хорошо знакомой нам по парадоксам
и судорогам происходящего в
постсоветской России) и своеобразной
и исключительно высокой по
своим достижениям культуры, ориентированной
на Человека и названной поэтому
гуманистической. Черты будущего,
Нового времени, в философии
и науке были заявлены заметными
ростками опытно-экспериментального
подхода к познанию природы.
Прошлое в сфере
экономики и политики было
представлено сохранявшимися институтами
феодального общества. В сфере,
охватывавшей культурно-духовные
интересы, ту же роль играла
христианская церковь. Церковь
вовсе не сняла свою властную
руку, которая накрывала всю духовную
жизнь общества и давила всякое
инакомыслие; в области философии
и науки поощрялась только
университетская схоластика. Непримиримые
разногласия, раздиравшие само
лоно христианской церкви, мало
отражались на судьбе науки,
поскольку, по остроумному замечанию
Парацельса, римский папа и Лютер,
Цвингли и сектанты похожи
на четыре пары штанов из
одного сукна: «Кто идет против
них и говорит правду, должен
умереть...».
Остановить брожение
в умах, «успокоить» пытливую
мысль, конечно, было целью
церковных идеологов и владык,
но цель эта была уже недостижима:
слишком весомыми были сдвиги
в экономике и политике, в самом
образе жизни человека и в
его ментальности. От пассивности
и созерцательности к активности
и подвижности смещался в умах
образец поведения. Возможности
человека не преуменьшались, как
это было раньше; наоборот, они
преувеличивались: казалось, что Человек
— венец природы и воля его
не знает границ. Великие географические
открытия на рубеже 15—16-го веков
в результате морских путешествий
Христофора Колумба и Амери-го
Веспуччи, Васко да Гамы и Магеллана,
раскрывшие огромный и разнообразный
мир и поставившие не угодную
церкви точку в старом споре
о форме Земли, не менее великие
открытия в астрономии и анатомии,
поставившие под сомнение канонизированные
представления греков о макрокосме
(большом звездном мире) и микрокосме
(человеке как маленьком мире),
породили первые глубокие трещины
на средневековой картине мироздания.
Период описательного
знания начинал, очень постепенно,
уступать место знанию, основанному
на измерении, и в этом —
принципиальное отличие зарождающейся
науки Нового времени от античной
или средневековой науки, когда
даже в астрономии результаты
вычислений, основанных на показаниях
приборов, считались менее весомыми
для науки, чем результаты, выведенные
из общетеоретических положений.
В естествознании все большие
права получали методы эксперимента
и математического анализа. Изменения
в характере научных идей были
столь принципиальны, столь очевидно
свидетельствовали о новой ориентации
познания, что можно говорить
о начавшейся великой научной
революции 16—17-го веков, похоронившей
религиозную картину Вселенной,
которую и христианская Европа,
и исламский мир унаследовали
от древних цивилизаций. Наука,
по выражению известного ее
историка Дж. Бернала, становилась
«из средства примирения человека
с миром, каков он есть, был
и будет в дальнейшем, в средство
господства над природой путем
познания ее вечных законов».
Понятно, что революционный
вызов научным идеям и представлениям,
господствовавшим в течение тысячелетия,
мог быть брошен только на
фоне титанической работы по
расшатыванию всех опор сложившегося
общества. Такая эпоха великого
разлома породила достойные ее
личности воистину титанического
масштаба: то было время Леонардо
да Винчи и Микеланджело, Шекспира
и Сервантеса, Лютера и Кальвина,
Эразма Роттердамского и Монтеня.
Среди этих «безразмерных» личностей,
титанов Возрождения, — тех,
кто стал визитной карточкой
эпохи, оставил яркий след в
истории культуры и науки, —
были, конечно, и врачи: Парацельс
и Рабле, Коперник и Везалий,
Сервет и Чезальпино, Фернель
и Фракасторо, Паре и Монтано.
«Первый профессор
химии от сотворения мира»
(как выразился А. И. Герцен)
уроженец Швейцарии Парацельс
(1493, возможно, 1494—1541) был светским
богословом и натурфилософом, который
вошел в историю философии
как создатель учения о природе,
выступающей в качестве живого
целого с единой мировой душой
(это учение имело устойчивое
влияние на протяжении 16-го и
17-го веков); он был и автором
одной из радикальных социальных
утопий того времени, и естествоиспытателем
в широком значении этого понятия
— имел труды по ботанике, минералогии;
главная же его заслуга —
он был реформатором медицины.
Человек с гордым настоящим
именем Филипп Ауреол Теофраст
Бомбаст фон Гогенгейм и не
менее гордым псевдонимом, указывающим,
что превзошел римского энциклопедиста
Цельса, он был личностью бунтарской,
скандальной, сотканной из противоречий.
Глубоко верующий христианин, он
громко обличал пороки служителей
церкви — и католической, и
протестантской — и слыл еретиком.
Неутомимый путешественник и
исследователь природы, изучавший
ее едва ли не во всех
странах Европы («Ногами должно
перелистывать страницы книги
природы»), он был и глубоким
мистиком, искусным жрецом магии.
Он нарушал все правила, не
поддавался никакому измерению:
Прометей в трагическом конфликте
со своим временем. В период
резкого противопоставления доктора
(терапевт с университетским образованием)
и лекаря (принадлежащего к цеху
цирюльников и хирургов) он с
гордостью называл себя «доктором
обеих медицин» и был широко
образованным врачом и прославленным
хирургом. Во времена господства
галенизма, когда Монтень мог
писать о врачах, что «они хорошо
знают Галена, но совершенно не
знают больного»1, Парацельс считал
основой медицины не книжное
знание, а врачебный опыт и
«познавание тайн природы» и
с такой страстью ниспровергал
все каноны и авторитеты, что
оппоненты-католики прозвали его
«Лютером в медицине».