Пауло Коэльо "Алхимик" Роман

 

"Почему я хочу вернуться  к своим овцам - мне известно. Потому что я знаю их, потому  что люблю их и потому что  с ними хлопот немного. А  вот можно ли любить пустыню?  Но ведь именно пустыня скрывает  мое сокровище. Не сумею найти  его - вернусь домой. Так уж  случилось, что у меня сейчас  есть и деньги, и время - так  отчего бы не попробовать?"

 

В эту минуту он почувствовал огромную радость. Путь в пастухи  ему всегда открыт. И всегда можно  сделаться торговцем хрусталем. Конечно, в мире скрыто много иных сокровищ, но ведь именно ему, а не кому-нибудь другому дважды приснился один и тот же сон и встретился старый царь.

 

Он вышел из харчевни довольный  собой. Он вспомнил, что один из поставщиков  товара привозил хрусталь его хозяину  с караванами, пересекавшими пустыню. Сантьяго сжимал в руках Урим и  Тумим - благодаря этим камням он снова  решил идти к своему сокровищу.

 

"Я всегда рядом с  тем, кто идет Своей Стезей", - вспомнились ему слова Мелхиседека.

 

Проще простого: пойти на торговый склад да и спросить, правда ли, что пирамиды так далеко, как  говорят.

 

 

Помещение, где сидел англичанин, больше напоминало хлев, и пахло  там потом, пылью, скотиной. "Стоило десять лет учиться, чтобы оказаться  в такой дыре", - думал он, рассеянно  перелистывая химический журнал.

 

Однако отступать было некуда. Надо было следовать знакам. Всю свою жизнь он посвятил тому, чтобы отыскать тот единственный язык, на котором говорит Вселенная, - для того и учился. Сначала он увлекся эсперанто, потом религиями  и наконец - алхимией. И вот теперь он свободно говорил на эсперанто, досконально  знал историю разных вер, однако алхимиком  еще не стал. Да, конечно, кое-какие  тайны он открыл, но вот сейчас намертво застрял и уже не мог продвинуться в своих исследованиях ни на шаг. Он тщетно пытался попросить помощи еще у какого-нибудь алхимика - все  они были люди чудаковатые, думали только о себе и почти всегда отказывали в совете и содействии. Может быть, они так и не сумели постичь  тайну Философского Камня и оттого замыкались в себе?

 

Англичанин уже истратил на бесплодные поиски часть отцовского наследства. Он ходил в самые лучшие на свете библиотеки, покупал самые  редкие, самые важные книги по алхимии - и вот в одной из таких книг вычитал, что много лет назад  знаменитый арабский алхимик побывал  в Европе. Уверяли, что ему больше двухсот лет, что он нашел Философский  Камень и открыл Эликсир Бессмертия. На англичанина это произвело  сильное впечатление, но все бы это  так легендой и осталось, если бы один его приятель, вернувшись из археологической  экспедиции в пустыню, не рассказал  ему о неком арабе, наделенном сверхъестественными дарованиями. Живет он в оазисе Эль-Фаюм. Ему, по слухам, двести лет, и он умеет превращать любой металл в золото.

 

Англичанин тотчас отменил  все свои дела и встречи, собрал самые  нужные и важные книги - и вот он здесь, в дощатом бараке, похожем  на хлев, а за его стенами большой  караван, который собирается идти через  пустыню Сахару, и путь его будет  пролегать мимо оазиса Эль-Фаюм.

 

"Я должен своими  глазами посмотреть на этого  проклятого алхимика", - подумал  англичанин, и даже вонь верблюдов  показалась ему в эту минуту  не такой уж невыносимой.

 

Тут к нему подошел молодой  араб с дорожными мешками за спиной и поздоровался с ним.

 

- Куда вы направляетесь? - спросил он.

 

- В пустыню, - отвечал англичанин  и снова взялся за чтение.

 

Ему было не до разговоров: надо вспомнить все, что он выучил за десять лет; вполне возможно, что алхимик  захочет проверить его познания.

 

Юноша тем временем достал из заплечного мешка книгу и тоже стал читать. Англичанин заметил, что  книга испанская. "Это хорошо", - подумал он, потому что по-испански говорил лучше, чем по-арабски. Если этот юноша тоже отправится в Эль-Фаюм, можно будет с ним поговорить в свободное время.

 

 

"Забавно, - думал тем  временем Сантьяго, в очередной  раз перечитывая сцену похорон,  которой начиналась книга. - Вот  уж почти два года, как я  взялся за нее, а до сих  пор не сдвинулся дальше этих  страниц".

 

Рядом не было царя Мелхиседека, и все равно он не мог сосредоточиться. Кроме того, отвлекали его мысли  о том, верное ли решение он принял. Однако он понимал главное: решение  в любом деле - это всего лишь начало. Когда человек решается на что-то, то словно ныряет в стремительный  поток, который унесет его туда, где  он никогда и не помышлял оказаться.

 

"Отправляясь на поиски  сокровищ, я и не предполагал,  что буду работать в лавке,  торгующей хрусталем. Точно так  же этот караван может оказаться  моим решением, но путь его  так и останется тайной".

 

Перед ним сидел европеец и тоже читал книгу. Сантьяго он показался  человеком несимпатичным: когда  юноша вошел в барак, тот поглядел на него неприязненно. Это, впрочем, ничего - они все равно могли бы подружиться, если бы он не оборвал разговор.

 

Юноша закрыл книгу - ему ничем  не хотелось походить на этого иностранца. Вынул из кармана Урим и Тумим  и стал перебирать их.

 

- Урим и Тумим! - вскричал  вдруг европеец.

 

Сантьяго поспешно спрятал  камни.

 

- Не продаются, - сказал  он.

 

- Да и стоят недорого, - ответил тот. - Обыкновенные кристаллы,  ничего особенного. На свете миллионы  таких камешков, однако человек  понимающий сразу узнает Урим  и Тумим. Но я и не подозревал, что они встречаются в этих  краях.

 

- Мне подарил их царь, - ответил юноша.

 

Чужеземец, словно лишившись  дара речи, дрожащей рукой достал из кармана два камня - такие же, как  у Сантьяго.

 

- Ты говорил с царем, - сказал он.

 

- А ты ведь не верил,  что цари говорят с пастухами, - сказал Сантьяго, у которого  пропала охота продолжать беседу.

 

- Наоборот. Пастухи первыми  признали Царя, когда его еще  не знал никто в мире. Так  что вполне вероятно: цари разговаривают  с пастухами, - и англичанин добавил,  словно опасаясь, что юноша не  понял: - Об этом есть в Библии, в той самой книге, которая  научила меня, как сделать Урим  и Тумим. Бог разрешал гадать  только на этих камнях. Жрецы  носили их на золотых нагрудниках.

 

Теперь уж Сантьяго не жалел  о том, что пришел на склад.

 

- Быть может, это знак, - промолвил, как бы размышляя  вслух, англичанин.

 

- Кто сказал тебе о  знаках? - интерес Сантьяго рос  с каждым мгновением.

 

- Все на свете - знаки, - сказал англичанин, откладывая  свою газету. - Давным-давно люди  говорили на одном языке, а  потом забыли его. Вот этот-то  Всеобщий Язык, помимо прочего,  я и ищу. Именно поэтому я  здесь. Я должен найти человека, который владеет этим Всеобщим  Языком. Алхимика.

 

Разговор их был прерван  появлением хозяина склада.

 

- Повезло вам, - сказал  этот тучный араб. - Сегодня после  обеда в Эль-Фаюм отправится  караван.

 

- Но мне нужно в Египет! - воскликнул Сантьяго.

 

- Эль-Фаюм находится в  Египте. Ты откуда родом?

 

Сантьяго ответил, что  он из Испании. Англичанин обрадовался: хоть и одет на арабский манер, а  все же европеец.

 

- Он называет знаки  везением, - сказал он, когда хозяин  вышел. - О, если бы я только  мог, то написал бы толстенную  энциклопедию о словах "везение"  и "совпадение". Именно из  этих слов состоит Всеобщий  Язык.

 

И добавил, что встреча  его с Сантьяго, тоже обладающим камнями Урим и Тумим, была не простым  совпадением. Потом осведомился, не Алхимика ли разыскивает юноша.

 

- Я ищу сокровища, - ответил  тот и, спохватившись, прикусил  язык.

 

Однако англичанин вроде  бы не придал значения его словам и  только сказал:

 

- В каком-то смысле - я  тоже.

 

- Я и не знаю толком, что такое алхимия, - сказал Сантьяго, но тут снаружи раздался голос  хозяина, звавшего их.

 

 

- Я поведу караван, - сказал  им во дворе длиннобородый  темноглазый человек. - В моих  руках жизнь и смерть всех, кто пойдет со мной, потому  что пустыня - особа взбалмошная  и порою сводит людей с ума.

 

Готовились тронуться  в путь человек двести, а животных - верблюдов, лошадей, ослов - было чуть ли не вдвое больше. У англичанина  оказалось несколько чемоданов, набитых книгами. Во дворе толпились  женщины, дети и мужчины с саблями  у пояса и длинными ружьями  за спиной. Стоял такой шум, что  Вожатому пришлось несколько раз  повторить свои слова.

 

- Люди здесь собрались  разные, и разным богам они  молятся. Я же признаю только  Аллаха, а потому именем его  клянусь, что приложу все усилия  для того, чтобы еще раз одержать  верх над пустыней. Теперь пусть  каждый поклянется тем богом,  в которого верует, что будет  повиноваться мне, как бы ни  сложились обстоятельства. В пустыне  неповиновение - это гибель.

 

Раздался приглушенный гул  голосов - это каждый обратился к  своему богу. Сантьяго поклялся именем Христа. Англичанин промолчал. Это продолжалось дольше, чем нужно для клятвы - люди просили у небес защиты и  покровительства.

 

Потом послышался протяжный  звук рожка, и каждый сел в седло. Сантьяго и англичанин, купившие себе по верблюду, не без труда взобрались на них. Юноша увидел, как тяжко  нагрузил его спутник своего верблюда чемоданами книг, и пожалел бедное животное.

 

- А между тем, никаких  совпадений не существует, - словно  продолжая давешний разговор, сказал  англичанин. - Меня привез сюда  один мой друг. Он знал арабский  язык и...

 

Но слова его потонули в шуме тронувшегося каравана. Однако Сантьяго отлично знал, что имел в виду англичанин: существует таинственная цепь связанных друг с другом событий. Это она заставила его пойти  в пастухи, дважды увидеть один и  тот же сон, оказаться неподалеку от африканского побережья, встретить  в этом городке царя, стать жертвой  мошенника и наняться в лавку, где продают хрусталь, и...

 

"Чем дальше пройдешь  по Своей Стезе, тем сильней  она будет определять твою  жизнь", - подумал юноша.

 

 

Караван двигался на запад. Выходили рано поутру, останавливались на привал, когда солнце жгло нещадно, пережидали самый зной и потом снова трогались  в путь. Сантьяго мало разговаривал с англичанином - тот по большей  части не отрывался от книги.

 

Юноша молча разглядывал  спутников, вместе с ним пересекавших пустыню. Теперь они были не похожи на тех, какими были перед началом  пути - тогда царила суета: крики, детский  плач и ржание коней сливались  с возбужденными голосами купцов и проводников.

 

А здесь, в пустыне, безмолвие  нарушали лишь посвист вечного ветра  да скрип песка под ногами животных. Даже проводники хранили молчание.

 

- Я много раз пересекал  эти пески, - сказал как-то ночью  один погонщик другому. - Но пустыня  так велика и необозрима, что  и сам поневоле почувствуешь  себя песчинкой. А песчинка  нема и безгласна.

 

Сантьяго понял, о чем  говорил погонщик, хотя попал в  пустыню впервые. Он и сам, глядя  на море или в огонь, часами мог  не произносить ни слова, ни о чем  не думая и как бы растворяясь  в безмерной силе стихий.

 

"Я учился у овец, учился у хрусталя, - думал он. - Теперь меня будет учить пустыня.  Она кажется мне самой древней  и самой мудрой из всего,  что я видел прежде".

 

А ветер здесь не стихал ни на миг, и Сантьяго вспомнил, как  ощутил его дуновение, стоя на башне  в Тарифе. Должно быть, тот же самый  ветер слегка ерошил шерсть его овец, бродивших по пастбищам Андалусии  в поисках корма и воды.

 

"Теперь они уж больше  не мои, - думал он без особенной  грусти. - Забыли меня, наверно, привыкли  к новому пастуху. Ну и хорошо. Овцы, как и каждый, кто странствует  с места на место, знают,  что разлуки неизбежны".

 

Тут ему вспомнилась дочка  суконщика - должно быть, она уже  вышла замуж. За кого? Может, за продавца кукурузы? Или за пастуха, который  тоже умеет читать и рассказывать невероятные истории - Сантьяго не один такой. То, что он почему-то был в  этом уверен, произвело на юношу  сильное впечатление: может, и он овладел Всеобщим Языком и знает теперь настоящее и прошлое всех на свете? "Предчувствие" - так называла этот дар его мать. Теперь он понимал, что это - быстрое погружение души во вселенский поток жизни, в котором судьбы всех людей связаны между собой. Нам дано знать все, ибо все уже записано.

 

- Мактуб, - промолвил юноша,  вспомнив Торговца Хрусталем.

 

 

Пустыня песчаная иногда вдруг  становилась пустыней каменной. Если караван оказывался перед валуном, он его огибал, а если перед целой  россыпью камней - шел в обход. Если песок был таким рыхлым и мелким, что копыта верблюдов увязали  в нем, - искали другой путь. Иногда шли  по соли - значит, на этом месте было когда-то озеро, - и вьючные животные жалобно ржали. Погонщики спешивались, оглаживали их и успокаивали, потом  взваливали кладь себе на плечи, переносили ее через предательский отрезок  пути и вновь навьючивали верблюдов  и лошадей. Если же проводник заболевал  или умирал, товарищи его бросали  жребий: кто поведет его верблюдов.

 

Все это происходило по одной-единственной причине: как бы ни кружил караван, сколько бы раз  ни менял он направление, к цели он двигался неуклонно. Одолев препоны, снова  шел на звезду, указывавшую, где расположен оазис. Увидев, как блещет она в  утреннем небе, люди знали: она ведет  их туда, где они найдут прохладу, воду, пальмы, женщин. Один только англичанин не замечал этого, потому что почти  не отрывался от книги.

 

Сантьяго в первые дни  тоже пытался читать. Однако потом  понял, что куда интересней смотреть по сторонам и слушать шум ветра. Он научился понимать своего верблюда, привязался к нему, а потом и  вовсе выбросил книгу. Это лишняя тяжесть, понял он, хоть ему и казалось по-прежнему, что каждый раз, как  откроет он книгу, в ней отыщется что-нибудь интересное.