Причины первая мировая война

Аннексия Боснии и Герцеговины  не могла быть неожиданной для  Германии, так как в Берлине  знали об экспансионистских замыслах Эренталя. "Наше положение, - писал Бюлов 5 октября 1908 г. Вильгельму II, - стало бы действительно рискованным, если бы Австро-Венгрия утратила к нам доверие и отошла от нас. Пока обе [державы] вместе, мы образуем [...] блок, к которому никто так легко не рискнет приблизиться. Именно в больших восточных вопросах мы не должны вступать в противоречие с Австро-Венгрией, которая имеет на Балканском полуострове более близкие и важные интересы, чем мы. Австро-Венгрия нам никогда не простила бы отрицательной или даже робкой и мелочной позиции в вопросе об аннексии Боснии и Герцеговины" [61].

7 октября 1908 г. монархия Габсбургов объявила об аннексии обеих оккупированных ею османских провинций. А за два дня до этого по предварительной договоренности с Австро-Венгрией болгарский князь Фердинанд Кобургский провозгласил независимость Болгарии и принял титул царя, опередив, таким образом, Дунайскую монархию в роли нарушителя Берлинского трактата.

Пурталес, обосновывая необходимость  поддержки Берлином Австро-Венгрии, в декабре 1908 г. утверждал, что если двуединая монархия, а вместе с ней и Германия будут поставлены "на колени" созданной Англией Антантой, то Германия и Австрия окажутся в Европе в униженном положении, из которого не будет "в конце концов больше никакого спасения, кроме войны" [62].

И внутри монархии Габсбургов, и вне ее аннексия Боснии и Герцеговины  вызвала сильное возбуждение  южных славян, прежде всего Сербии, претендовавшей на обе провинции, где  преобладало население сербского  происхождения, и возлагавшей надежды  на поддержку со стороны России.

В германских правящих кругах, сознававших высокую вероятность  войны Австро-Венгрии с Сербией  и Черногорией, активизировались сторонники военного решения возникших проблем  с Россией, что фактически означало для Берлина также и войну  с Францией.

Занимавший много лет  пост российского посла в Берлине  граф Ф.Д. Остен-Сакен в анализе  политической ситуации в Германии отмечал  в те дни, что "военная партия" в Германии, вдохновляемая бесспорной готовностью армии и "других слоев общества" к войне, считает войну единственно возможным средством восстановить поколебленную в глазах народных масс репутацию монархии вследствие промахов "личного правления" Вильгельма II. С другой стороны, военные круги убеждены в том, что нынешнее временное превосходство германской армии обещает огромные шансы на успех. Такая убежденность может соблазнить кайзера и придать его внешней политике крайне воинственный характер. Причины военных приготовлений Германии объясняются также намерением ослабить радикальные народные движения, направленные на изменение прусской и имперской конституции в либеральном духе [63].

В январе 1909 г. по поручению кайзеров Вильгельма II и Франца-Иосифа I, а также политического руководства Германии и Австро-Венгрии, началась переписка начальников генеральных штабов австро-венгерской и германской армий, Конрада и Мольтке, по согласованию конкретных мер на случай возникновения континентальной войны. Мольтке заверил австрийского коллегу, что если вступление австро-венгерских войск в Сербию вызовет активное вмешательство России, это будет означать для Германии "казус федерис" [64]. Обмен письмами, сопровождавшийся взаимными визитами начальников генеральных штабов Центральных держав, не прекращался до начала мировой войны.

Однако Россия после поражения  в войне с Японией и революции 1905-1907 гг. не могла оказать Сербии эффективную помощь. На заседании  Совета министров, проведенном у  царя, после заявления представителей военного и морского ведомств о неготовности страны к войне, было принято решение  в случае вооруженного столкновения между Австро-Венгрий и Сербией  соблюдать строгий нейтралитет. С другой стороны, и Австро-Венгрия  в одиночку не отваживалась прибегнуть к военной силе, чтобы преодолеть сопротивление Сербии. Между тем Берлин стремился изолировать и унизить Россию, после чего, как считал Бюлов, кольцо окружения вокруг Германии будет уничтожено навсегда. Мучительно тянувшийся кризис был внезапно прекращен германским канцлером в марте 1909 г. Противодействие аннексии Боснии и Герцеговины со стороны Сербии Германия сломила, прибегнув к мощной, хотя дипломатически завуалированной и косвенной, угрозе войны против России [65]. 19 марта 1909 г. Мольтке писал Конраду, что "не будет медлить нанести удар, чтобы поддержать одновременное австрийское наступление". В другом своем послании Мольтке характеризовал Боснийский кризис как возможность начать войну, которая при таких благоприятных условиях едва ли может вновь скоро представиться [66].

Пребывая в состоянии  военной слабости и неуверенная  в поддержке партнеров по Антанте, Россия вынуждена была отступить  перед фактическим ультиматумом и, со своей стороны, принудила Сербию к уступке Австро-Венгрий. Сыграло  свою роль и то обстоятельство, что  Англия еще в ноябре 1908 г. не поддержала высказанную Извольским во время визита в Лондон готовность признать аннексию Боснии и Герцеговины в обмен на усиление позиций России в отношении Черноморских проливов. Это укрепило в Берлине надежду, что в случае войны между Германией и Россией Англия сохранит нейтралитет. Публичное унижение побудило Россию ускорить свои вооружения на суше и на море.

Как отмечал американский историк С. Фей, результаты аннексионистского  кризиса продолжали длительное время  оказывать свое воздействие на международные  отношения, и "их можно считать одной из причин войны 1914 г.". Хотя в 1909 г. полагали, что Эренталь добился блестящей победы, ставшей крайне унизительной для России и Сербии, однако "это была одна из тех пирровых побед, которые приносят больше неудач, чем успехов". Если Извольский испытывал ожесточенную враждебность главным образом против монархии Габсбургов, то панславистская пресса настраивала российскую общественность прежде всего против Германии [67].

Одновременно с Боснийским кризисом произошло резкое обострение англо-германских отношений. Перед  европейской военной промышленностью  стояла тогда задача преодоления  мирового экономического кризиса, чему можно было содействовать с помощью  нагнетания военной истерии. С этой целью, когда в марте 1909 г. Боснийский кризис достиг наивысшей точки, в  Британии была спровоцирована "военная  паника", которая объяснялась  провалом англо-германских переговоров  по проблемам строительства военно-морского флота [68].

14 апреля 1909 г. рейхсканцлер Бюлов по приказу кайзера собрал у себя в отеле в Венеции (где в непосредственной близости от развертывавшихся на Балканах событий находилось в это время несколько ближайших доверенных лиц Вильгельма II) генерал-адъютанта кайзера Г. фон Плессена, шефов гражданского кабинета Ф. фон Валентини и военно-морского кабинета адмирала Г.А. фон Мюллера для обсуждения возникшей напряженности в англо-германских отношениях.

Рейхсканцлер обрисовал  присутствующим опасность положения, в котором оказалась Германия. Не видя шансов выиграть в обозримом  будущем войну с Англией, Бюлов  склонялся к тому, чтобы заключить  с ней сделку о флоте, будь то в  форме договора о нейтралитете или  соглашений в колониальной сфере [69].

Напротив, шеф морского кабинета Мюллер заявил, что "в конечном счете без риска вообще ничего нельзя достигнуть в этом мире, и мы, начиная строить флот, все же знали, что он будет омрачать наши отношения с Англией". Адмирал призвал пройти зону риска, рассчитывая на то, что занятость Британии в других регионах будет благоприятствовать этому. Однако и после состоявшегося в Венеции разговора перед пребывавшими там представителями имперского политического и военного руководства, по свидетельству Мюллера, "снова и снова вставал вопрос: когда мы продвинемся настолько, что сможем разбить англичан?" [70]

Эта проблема оказалась ведущей  в последующих дискуссиях, которые  достигли кульминации на "кризисной  конференции", состоявшейся в Берлине  у рейхсканцлера 3 июня 1909 г. В ней участвовали статс-секретарь имперского военно-морского ведомства адмирал А. фон Тирпиц, шеф Генерального штаба генерал Г. фон Мольтке-младший, статс-секретарь ведомства иностранных дел В. фон Шен, посол в Лондоне П. фон Меттерних и статс-секретарь внутренних дел Т. фон Бетман-Гoльвег. Во вступительном слове Бюлов оптимистически заявил, что политическая ситуация для Германии весьма благоприятна, "только над Северным морем висит черная туча". Затем он высказался за достижение взаимопонимания с Англией, которое должно охватывать не только проблему строительства флота, но и торгово-политическую и колониальную сферы. Бюлов считал также вполне вероятным и договор о нейтралитете "для определенных случаев". За соглашение с Британией решительно выступили Бетман-Гольвег и Меттерних, говоривший о необходимости ограничения строительства германского флота. Со своей стороны Тирпиц категорически отверг идею моратория на увеличение военно-морских сил Германии [71].

Все возрастающая конкуренция  между армией и флотом проявилась в выступлении шефа Генерального штаба Мольтке, по мнению которого войны  с Англией следовало бы избежать хотя бы потому, что германские военно-морские силы всегда будут значительно уступать английским и не в состоянии воевать против Британии с перспективой на успех. Мольтке заявил, что находится в затруднительном положении относительно того, как должна действовать немецкая армия в случае войны с Англией. При ее возникновении он будет вынужден просить кайзера развязать также и войну против Франции, ибо разработанный Шлиффеном план нападения на эту страну (союзника Англии) предоставляет Германской империи единственную возможность нанести поражение на суше великой морской державе, которую германский флот не имеет возможности одолеть [72].

Апогеем кризисной конференции  стал прямой вопрос Бюлова Тирпицу: "Когда  же мы могли бы спокойно ожидать  войны против Англии?" В ответ  Тирпиц заявил: "В ближайшие два года наше положение в высшей степени улучшится и через 5-6 лет (в 1915 г. будут готовы Гельголанд и новый канал Кайзера Вильгельма) опасность вообще минует" [73].

Таким образом, завершение строительства  канала, связывающего Северное море с  Балтийским, и сооружение на о. Гельголанд базы для подводных лодок и  береговых укреплений, считались  необходимыми "техническими" предпосылками  готовности германского флота к  войне с Британией. Уже в 1909 г. политическое и военное руководство империи Гогенцоллернов тесно взаимодействовали друг с другом в установлении реального срока начала войны против Англии - в 1915 г. Задача заключалась в том, чтобы политически обеспечить время для ее подготовки.

Если накануне Боснийского  кризиса французское правительство, заняв примирительную позицию по вопросу об аннексии, рассчитывало добиться при содействии Австро-Венгрий  уступок со стороны Германии в  марокканском вопросе, то уже в октябре 1908 г. французское посольство в Петербурге сообщило российскому министерству иностранных дел о возможности  нападения Германии на Францию. Поводом  для резкого обострения франко-германских отношений послужил инцидент в Касабланке (сентябрь 1908 г.), когда германский консул оказал "покровительство" группе дезертиров из французского Иностранного легиона, среди которых были немцы. На Особом совещании 22 октября Извольский связал почти ультимативные требования Германии к Франции (принести извинения за оскорбление германского консульства, освободить арестованных немцев-дезертиров) с развитием событий на Балканах и сделал вывод, что Берлин намеренно стремится к столкновению [74].

Подписание 9 февраля 1909 г. франко-германской декларации о Марокко ослабило позицию России во время Боснийского кризиса. Посредством договоренностей с Парижем по вопросу о Марокко и другим колониальным проблемам Германия стремилась разрушить франко-русский союз и англо-французскую Антанту [75]. И хотя ни Англия, ни Франция не только не собирались воевать из-за аннексии Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины и даже дипломатически не оказали России почти никакой поддержки, Петербург после Боснийского кризиса продолжал сближаться с Лондоном и Парижем. Это проявилось, в частности, в совместном подавлении в 1909 г. русскими и английскими войсками революции в Персии. В кульминационный момент на завершающей стадии Боснийского кризиса, разразившегося в регионе, где через несколько лет и началась первая мировая война, международная ситуация уже обретала характерные черты, присущие кануну ее возникновения.

На очередном совещании  генштабов русской и французской  армий 1908 г., проходившем под знаком развивающихся связей между Россией, Францией и Англией, затрагивался и вопрос о применении двусторонней военной конвенции в случае мобилизации в Германии, направленной против Британии. В то же время, испытывая угрозу со стороны союзника Германии - Дунайской монархии, которая могла развязать войну по собственной инициативе, "облегчив" тем самым дальнейшее вступление в военные действия империи Гогенцоллернов, Россия не могла быть уверена в своевременной военной поддержке со стороны Франции. В осуществлении своей политики на Балканах и Ближнем Востоке Россия фактически оказывалась в одиночестве, будучи в то же время обязанной спасать от Германии не только Францию, но в перспективе и Англию. Это объяснялось в значительной мере тем обстоятельством, что, заключив ряд зарубежных займов, Россия имела долг 8 1/2 млрд. руб., из которых 5 1/2 млрд. приходилось на Францию [76]. Как отмечал военный теоретик и историк А.М. Зайончковский, "с 1908 года на Ближнем Востоке завязывается тот вызывающий, враждебный России узел политики захватов, инспирированных Германией, который, перейдя крайние пределы, должен был повлечь за собой мировой пожар" [77].

В сложившейся ситуации российский Генеральный штаб разрабатывал оперативные  планы, полагаясь только на отечественный  военный потенциал. Весь 1909 г. им осуществлялась подготовка нового мобилизационного расписания 1910 г., которое подлежало исполнению при стратегическом развертывании войск. В 1910 г. в управлении генерал-квартирмейстера Генерального штаба Ю.Н. Данилова была составлена обширная записка "Силы, средства и вероятные планы наших западных противников", в которой констатировалось, что Германия и Австро-Венгрия превосходят Россию в численности войск первой линии и стратегическая инициатива находится в руках этих держав. Само расположение Восточной Пруссии и Галиции позволяло Центральным державам провести сосредоточение войск "на крайнем востоке", а возможность охвата ими Привисленского края свидетельствовала о целесообразности их концентрического наступления. В записке Данилова предусматривался вариант сосредоточения главных сил германской армии в Восточной Пруссии с одновременным развертыванием австрийских войск в Восточной Галиции, что соответствовало шлиффеновской идее охвата русского фронта с флангов [78].