История мафии

   После  смерти Инцерилло и исчезновения Терези и трех его товарищей, опасаясь за свою жизнь, Эмануэле Д’Агостино, как это нам уже известно, нашел прибежище у своего близкого друга Розарио Риккобоно. Не сомневаясь в том, что правильно поступает, он поведал другу о заговоре, который составил Бонтате незадолго до смерти. Конечно, больше из страха, чем ради выгоды, Розарио Риккобоно обо всем донес Микеле Греко. Можно себе представить, как ликовали корлеонцы и их союзники: у них наконец-то появился хоть и запоздалый, но серьезный довод, чтобы оправдать убийство двух секретарей Капитула.

   — А Д’Агостино? Что сталось с ним?

   — Он был убит Розарио Риккобоно, который таким образом доказал свою лояльность по отношению к корлеонцам. Так же Риккобоно поступил и с сыном Д’Агостино. Он заманил юношу в ловушку, предложив вместе искать пропавшего отца.

   И, отдав  должное сообразительности Д’Агостино, который в первый раз сумел  избежать смерти, не последовав  за Терези и его друзьями  на встречу с новыми боссами, Антонио Саламоне заключил:

   — У Д’Агостино хватило ума не доверять Пьетро Ло Джакомо, но он совершил страшную глупость, доверившись Розарио Риккобоно.

   Мир  его праху.

   Международные  телефонные переговоры

   Вернувшись  в Сан-Паулу, Томмазо Бускетта  попытался побольше узнать о  том, что происходило в Палермо. Ему срочно нужно было переговорить с человеком, которому он мог доверять. Но с кем? Большинство из его близких были в бегах или же мертвы. Неожиданно для самого себя он набрал номер телефона близкого друга Сальваторе Инцерилло и свояка Нино Сальво,инженьереЛо Прести, на званом ужине которого ему довелось побывать.

   — Пронто! — сказал Бускетта. — Мне нужно поговорить с инженьере.

   — Его нет дома, — ответил ему женский голос, несомненно, принадлежавший жене Ло Прести.

   — Синьора, — обратился к ней Томмазо Бускетта, — это говорит синьор Роберто. Если помните, мы как-то ужинали вместе.

   — Ах да, я помню. Как вы поживаете?

   — Хорошо, спасибо. Скажите вашему мужу, что я в Бразилии и что я сегодня перезвоню. Попросите его дождаться моего звонка, это очень важно.

   Несколько  часов спустя Томмазо Бускетта  еще раз набрал нужный номер.

   ИнженьереЛо  Прести тут же снял трубку:

   — Это вы… я ждал вас.

   — Что произошло? — спросил Бускетта, имея в виду убийство их общего знакомого Сальваторе Инцерилло.

   — Ревность, — коротко ответил Ло Прести и потом, помолчав, добавил, — предательство, темные делишки…

   — Скажите мне, — поколебавшись, попросил Томмазо Бускетта, — вам известно, где находится брат покойного? Я хотел бы поговорить с ним.

   Томмазо  Бускетта хотел поговорить с  Сантино Инцерилло и даже встретиться  с ним, чтобы помешать ему наделать  глупостей.

   — Не знаю, где он, но он жив.

   — А Нино? — после долгого молчания спросил Бускетта, на этот раз имея в виду всемогущего Таможенника Нино Сальво. — Он что-нибудь знает?

   — Нино исчез, — ответил Ло Прести. И в наступившей тишине добавил: — Если вы хотите приехать… мы… организуем вам встречу.

   Бускетта  с полуслова понял, что пытался  сказатьинженьере:это «мы» означало, что принимать его будет не кто иной, как гостеприимный Нино Сальво.

   Убийцы  детей и дети-убийцы

   Можно  не сомневаться, что у Томмазо  Бускетты не было никакого  желания возвращаться в страну, тем более в такое время. Он  предпочел поступить, как мудрый  Нино Сальво, который, отложив женитьбу сына, отправился в долгое морское путешествие по греческим островам, чтобы развеять тягостные воспоминания. Томмазо Бускетта заперся на своей бразильской фазенде, в нескольких километрах от города, в надежде, что «люди чести» забудут наконец даже, как звучит его имя.

   Те, кто на это время уехал, поступили  мудро, так как с наступлением  теплых летних дней, овеваемых  знойным сирокко, долетавшим до  Сицилии из ливийских пустынь, безумие, охватившее «людей чести», превзошло всяческие пределы. Можно было подумать, что убивать для некоторых из них стало так же естественно, как дышать. Никто уже не мог чувствовать себя в безопасности.

   В  самые горячие летние деньки, когда улицы города опустели  по случаю празднования Вознесения  Господня, юный Джузеппе Инцерилло, которому едва исполнилось семнадцать лет, вышел из дома в обществе своего будущего родственника, Стефано Пекореллы.

   Несмотря  на юный возраст, Джузеппе Инцерилло  был уже настоящим «человеком  чести». После убийства отца он  поклялся отомстить за него.

   — Я сделаю этих подонков, — говорил он. — Я собственными руками убью эту собаку Сальваторе Риину.

   Скорее  всего, он предложил жениху своей  сестры стать его телохранителем. Не исключено, что у них уже  было оружие. Едва выйдя из детства, они уже вступили в возраст, вкотором становятся убийцами, во всяком случае в Палермо. В Катании самому младшему из наемных убийц, арестованных полицией, было всего четырнадцать лет.

   И  если в других регионах Италии  угрозы юнца могли бы вызвать лишь улыбку, похоже, что здесь, в Палермо, нашлись люди, которые приняли их всерьез, поскольку, едва выйдя из дома, Джузеппе Инцерилло вместе со своим спутником Стефано Пекореллой были похищены.

   В  тот же вечер заплаканные матери  заявили об их исчезновении в городской комиссариат полиции. А немного спустя, явно запуганные, они забрали заявления, утверждая, что мальчишки сбежали в Соединенные Штаты. Когда же полицейские заметили, что у подростков не было с собой никаких документов, удостоверяющих личность, несчастные не знали, что и сказать.

   Но  спустя немного времени мать  Джузеппе Инцерилло разразилась  рыданиями и сообщила полицейским, что никогда ее дорогой мальчик  не ушел бы из дома, не предупредив  ее или не дав о себе знать. Было совершенно ясно, что оба юноши присоединились к толпе теней, к тем десяткам и сотням мертвецов, тела которых бесследно исчезли. Оставалось лишь выяснить, кто и как «помог» им уйти из жизни.

   «Люди  чести» в Палермо рассказывают  чудовищную историю о гибели  юного Джузеппе Инцерилло. Прежде чем прикончить его, палач отрезал ему правую руку, приговаривая:

   — В таком-то виде ты точно не сможешь убить Сальваторе Риину.

   По  крайней мере два источника  подтверждают, что все так и  было на самом деле, поскольку  убийцей на этот раз был сам Пино Греко, Башмачок, глава «семьи» Чакулли. А этобыл человек, о кровожадности которого ходили легенды и власть которого в Капитуле была почти безгранична.

   Человек-«Калашников»

   Если  Пино Греко и принял участие  в убийстве Джузеппе Инцерилло  и его приятеля, то это был лишь незначительный эпизод в его кровавой деятельности, развернувшейся с начала лета 1981 года. Когда он не участвовал в собраниях Капитула, посвященных исключительно вопросу о предстоящих операциях по устранению неугодных, так что невольно напрашивается сравнение самого Капитула с трибуналом в годы войны или во времена революции, и когда в качестве главы «семьи» не вершил судьбы своих «семейных» убийц, он не без удовольствия принимал участие в истреблении своих врагов. Десятки жителей Палермо сталкивались с ним лицом к лицу на улицах города в ходе таких операций. В те времена Пино Греко использовал в таких целях «Калашников», предпочитая стрелять своей жертве в лицо. Очевидно, такую стрельбу он считал наиболее эффективной, хотя не исключено, что в этом просто проявлялась его патологическая натура.

   Среди  тех «людей чести», кого Пино  Греко безжалостно преследовал, был один, на которого он набросился  с особой яростью, истребляя его  близких, терзая и мучая друзей, чтобы узнать места, где тот скрывался. Это был Сальваторе Конторно, Лесной Кориолан, последний оставшийся в живых «человек чести» из близкого окружения Стефано Бонтате.

   До  той поры, как мы знаем, судьба  вполне благоволила к Сальваторе  Конторно. Но будет ли так всегда?

   Глава пятая

   ЛЕСНОЙ  КОРИОЛАН

   Повседневная  жизнь «бойца» в военное время

   Несмотря  на серьезную угрозу жизни, Сальваторе  Конторно практически не изменил  своих привычек. Что это было: недалекость? фатализм? Или, может быть, новая форма бравады, за которую ему и дали это экзотическое и одновременно насмешливое прозвище, Лесной Кориолан? После убийства главы его «семьи» и друга Стефано Бонтате и последовавших за ним других кровавых событий, о которых уже известно читателю, Сальваторе Конторно поставил перед собой задачу не поддаваться панике. Это было делом чести. Он продолжал жить с семьей, ничуть не таясь, хотя, помимо убийц, пущенных по его следу, за ним охотилась еще и палермская полиция, и его имя с некоторых пор постоянно фигурировало в широко распространяемых розыскных списках. Сальваторе Конторно только что был приговорен к двадцатишестилетнему тюремному заключению за организацию похищения одного промышленника на севере Италии, в самой богатой провинции Эмили.

   Сальваторе  Конторно знал, что из всех, кто его разыскивал, полицейских провести было проще всего: достаточно было только в определенные периоды не ночевать дома; когда в воздухе начинало пахнуть жареным, один из родственников всякий раз предоставлял ему убежище. Ради большей безопасности Конторно старался не слишком удаляться от своей территории (то есть от Бранкаччо), которая испокон веку находилась под контролем «людей чести». И если случалось так, что Сальваторе Конторно выходил за пределы этой территории, то только затем, чтобы оказаться в не менее дружественном месте, в тех зонах, которые контролировала «Коза ностра» и где у него не было иных врагов, кроме себе подобных.

   Сальваторе  Конторно, кажется, был убежден, что  легко переиграет своих противников, если будет придерживаться следующих простых правил: не выходить из дому одному и никогда не ходить ни на какие встречи, даже с близкими друзьями. Что до остального, то он полагался на случай, и это, правду сказать, никогда его не подводило. По крайней мере так было прежде.

   Конторно  переживал избиение наиболее  близких людей из своей «семьи»  с завидным хладнокровием, и так продолжалось до вечера 25 июня 1981 года. На маленьком «фиате-127», принадлежавшем теще, таком простеньком, что его не смогла бы защитить никакая броня, Сальваторе Конторно выехал из квартала Бранкаччо, чтобы отправиться вверх, в горы, на высоту Палермо, в Чакулли, то есть на съедение волкам, во вражеский стан, чуть ли не в объятия человека, который столько сделал для того, чтобы Сальваторе Конторно и его близкие присоединились к навеки умолкнувшему большинству. Он ехал в царство Микеле Греко, Папы.

   Сальваторе  Конторно отправился в Чакулли  не потому, что поддался на  провокацию, и не потому, что был  снедаем жаждой мести. В то  время он только предполагал, какую роль сыграл Папа во  всех этих кровавых разборках. Поездка его была вызвана совсем другими чувствами. Сальваторе Конторно выбрался из своего убежища, когда праздник еще не кончился. И направился вместе с женой Кармелой, сыном Антонио и его другом к своим престарелым родителям, которые и жили на улице Чакулли.

   Яблоко  от яблони…

   В молодости отец Сальваторе Конторно был членом мафии. До 1950 года Антонио Конторно входил в распущенную сегодня «семью» мафиози, которая контролировала часть территории Бранкаччо. После роспуска «семьи» по неустановленным причинам человек этот был «отстранен» от участия в деятельности мафии и с того самого времени и слышать не желал ни о каких «семьях», кроме его собственной, состоявшей из него самого, супруги и их отпрыска. И, кажется, Сальваторе Конторно действительно никогда не говорил со своим отцом о «Коза ностре», в которую сам вступил в 1975 году. По крайней мере он утверждает именно так.

   Мафиозные  пирушки

   Вступление  в «Коза ностру» означало для  него приобщение к диковинному  миру, который никогда бы не  открылся для него, если бы  не судьба, приведшая его в ряды «людей чести».

   И  если уж Сальваторе Конторно  получил возможность быстро войти  в тесный круг «Коза ностры», то только благодаря дружбе  и расположению к нему одного  человека. Этим человеком был  Стефано Бонтате, его шеф, который  выказал к нему такое участие, что Сальваторе Конторно позволял себе прямиком обращаться к тому, не считаясь с мафиозной иерархией, которая существует между простыми «бойцами» и главой «семьи».

   Одним  из доказательств небезразличного  отношения к нему Стефано Бонтате было то, что он лично председательствовал на церемонии посвящения Сальваторе Конторно, и его доброжелательность к своему «крестнику» крепла день ото дня. А потому их частенько видели вместе, когда они погожим утром отправлялись пострелять дичь в зеленых рощах в глубине острова, кажется, где-то около Фикуцци, в двух шагах от Корлеоне, или в окрестностях Каккамо, где один из их друзей владел маленькой мельницей, стоявшей неподалеку от казармы карабинеров.

   Часто  Стефано Бонтате и Сальваторе  Конторно встречались только для того, чтобы вместе пообедать. Надо сказать, что в это время Сальваторе Конторно был уже сыт по горло банкетами «людей чести». Через несколько дней после посвящения он участвовал в шумном застолье с десятком других сицилийцев в миланском ресторане. Немного позже его видели в замке Сан Никола, где собрались десятки «людей чести», чтобы послушать исполнителей, многие из которых были широко известны; они выводили рулады во славу какого-то «крестного отца».

   Там-то, между двумя песнями, воспевающими итальянских забулдыг, Сальваторе Конторно подвели к одному знатному человеку, представлявшему цвет палермской аристократии, Алессандро Ванни Кальвелло Мантенья де Сан Винченцо. В Палермо, да и во всем мире этот человек был известен тем, что предоставил свой полуразрушенный дворец, Палаццо Ганчи, кинорежиссеру Висконти, который снял в нем несколько сцен для своей киноверсии «Леопарда»; в одной из них, знаменитой сцене бала, легкая Клаудиа Кардинале кружилась с ним в вальсе.

   Когда  короли и королевы Англии направлялись на Сицилию — в прежние времена это случалось чаще, чем теперь, — они непременно наносили князю визит. Так, Алессандро Ванни Кальвелло Мантенья де Сан Винченцо получил возможность принять у себя английскую королеву Елизавету II во время ее последнего визита на Сицилию.

   Люди  простые во всех отношениях, мафиози  признавали только тот этикет, который был установлен в «Коза  ностре». Князь тоже был членом  мафии, а потому его представили  Сальваторе Конторно без титулов, Но с ритуальной формулой, до ужаса плебейской: «Это то же самое». Надо сказать, что страсть к сектантству, кажется, была превалирующей в этой семье: легенда гласит, что в XVI веке один из Кальвелло, по прозвищу Бастард, был членом таинственного религиозного братства «благочестивых паолинцев», предполагаемого предшественника «Коза ностры».