Джон Лильберн – идеолог и вождь левеллеров

Автор работы: Пользователь скрыл имя, 06 Марта 2014 в 18:15, курсовая работа

Краткое описание

Цель исследования:
1. Выявить все особенности жизни и деятельности Джона Лильберна.
Задачи исследования:
- Изучение особенностей рассмотрения вопроса о: значении и содержании памфлетов Джона Лильберна;
- Изучение особенностей рассмотрения вопроса о: том чего добивался от короля и парламента Джон Лильберн;
- Изучение особенностей рассмотрения вопроса о: том какой вклад внёс Джон Лильберн во время английской буржуазной революции;
- Охарактеризовать представление о: жизни и деятельности Джона Лильберна;
- Охарактеризовать представление о левеллерах.

Содержание

Введение_______________________________________________________3.
I. Жизнь и деятельность Джона Лильберна.
1.1. «Свободорождённый» Джон Лильберн___________________________6.
1.2. Канун революции_____________________________________________8.
1.3. «Ратник божий» в войне с королём_____________________________13.
1.4. Защитник прав и правителей «свободнорожденных» англичан______15.
1.5. Лильберн и республика 1649 года___________________________56.
Заключение____________________________________________________78.
Список используемой литературы_________________________________80.
Приложение.

Прикрепленные файлы: 6 файлов

Введение..docx

— 20.54 Кб (Просмотреть файл, Скачать документ)

Главы..docx

— 142.58 Кб (Скачать документ)

          Однако в то время, как левеллеры  продолжали дискуссию в комиссии, армия была приведена в действие. 24 ноября она, двигаясь на Лондон, достигла Виндзора. Новая встреча  левеллеров и индепендентов в  Виндзоре ни на шаг не приблизила  стороны к соглашению. На этот  раз разногласия, по словам Лильберна, были вызваны  стремлением Айртона  ограничить свободу совести, оставляя  за парламентом принудительную  власть в этой области. Левеллеры  же настаивали на запрете настоящему  и  будущим парламентам законодательствовать  в этой области, «так как свобода  совести — прирожденное право»  свободного человека. Левеллеры  прервали переговоры и  вернулись  в Лондон. Однако, поскольку армия  готовилась к вступлению в  столицу, они были очень нужны  в качестве союзников её, и  Айртон, по – видимому, послал  Лильберну полковника Гаррисона, известного своей  приверженностью к сектантству, дабы уговорить его  вернуться за стол переговоров. В результате левеллеры  предложили назначить новую комиссию для выработки  окончательной редакции «Народного соглашения». В ней должны были быть представлены парламент, армия, индепенденты, левеллеры. В то время как комиссия, вновь собравшаяся в Виндзоре, занималась словесными  перепалками, армия вступила в Лондон, была проведена «Прайдова чистка» парламента. Иными словами, армия обеспечила за собой реальную власть, прикрытую в дальнейшем фиговым листком  парламента, от которого в палате общин оставалось только послушное армии «охвостье». Левеллеры же хитроумной политикой Айртона в этот критический момент были нейтрализованы. Заседавшая теперь в Уайтхолле  Согласительная комиссия, не без умысла грандов, превратила обсуждение «Народного соглашения» в жалкий фарс. Представители офицеров по каждому пункту затевали бесконечные словопрения. В конечном счете Лильберн пошел на уступки во имя принятия согласованного текста. Однако в конце столь многотрудного пути его ждало глубокое разочарование. Проект «Народного  соглашения», составленный комиссией, не был передан в  армейские полки и не разослан в графства, как было задумано, а поступил на рассмотрение Совета офицеров, который подверг его «переработке». Победу одержал не честный, но политически не искушенный Лильберн, а ловкий Айртон, в его глазах «коварнейший из всех  макиавеллистов». Стало очевидным, что индепенденты-джентльмены затеяли с левеллерами политическую игру с целью по крайней мере их временной политической  нейтрализации. Когда суть этой тактики стала совершенно очевидной, Лильберн опубликовал адресованное всем  «соотечественникам» письмо, присоединив к нему проект «Народного соглашения» под названием «Основы свободы, или  Народное соглашение». Оказавшись в который раз  обманутым в своих надеждах, Лильберн на время отошел от активной деятельности. Офицеры со своей стороны  опубликовали свою версию «Агримента», передали ее в палату общин 20 января 1649 года и на этом полностью  успокоились, сочтя свою миссию законченной. В чем заключалось различие между двумя подходами — левеллеров и грандов — к процедуре утверждения конституционного документа? Лильберн считал  «справедливым и разумным», чтобы «все люди имели  возможность судить о справедливости его и высказывать свои соображения по поводу всего в нем содержащегося». Эта процедура диктовалась не только недоверием к  существующему парламенту, но и тем, что левеллеры, верные своим конституционным принципам, считали «Народное соглашение» проектом писаной конституции, связующая сила которой проистекает от народа, ее единодушно  одобрившего. В условиях 40-х годов XVII века это,  разумеется, была политическая утопия, пример превращения абстрактной политической теории в инструмент  конкретной политики. Со своей стороны офицеры, представляя «Народное соглашение» в парламент, вместо того чтобы апеллировать к народу, не только проявляли неожиданное «уважение» к власти парламента, но и совершали акт для отвода глаз, так как хорошо понимали, что без напоминаний с их стороны «охвостье» предаст его полному забвению. Реальная  политика в эти дни, творившаяся Кромвелем и его  окружением, была столь же далека от содержания этого документа, сколь далекими были интересы имущих классов от интересов народных низов, испытывавших в те дни самую жестокую нужду. Одним словом, своим «согласием» участвовать в «доработке» левеллерского проекта  «Народного соглашения» гранды выиграли время,  необходимое для организации суда над королем. Они сняли маски «союзников», представ открытыми и беспощадными  врагами левеллеров. Тем временем был судим и публично казнен король Карл I. Характерно, что Лильберн отказался от  приглашения войти в состав членов специально созданной для этой цели высшей судебной палаты. Разумеется, его оппозиция этой акции грандов не имела ничего общего с монархическими настроениями, а была продиктована исключительно опасениями, что, будучи предпринятой в подобной спешке, она может привести лишь к смене форм тирании. До тех пор пока демократическое  конституционное устройство страны не обеспечено  общенациональным одобрением «Агримента», политически  целесообразно, чтобы силы — король, парламент и армия, от каждой из которых в отдельности исходила угроза  тирании, уравновешивали друг друга. Теперь же, после того как Кромвель «стал управлять парламентом, как учитель своими учениками» и организовал суд и казнь короля, угроза установления ничем не ограниченной тирании, исходившая в данном случае от грандов, становилась политической реальностью. Именно поэтому Лильберн отрицал законность самого суда над королем, поскольку больше в стране не существовало независимой от армии  конституционной власти. Более того, в стране больше не оставалось законной судебной власти, именем которой «могут судить кого-либо». А если это так, то судьи, выносящие смертные приговоры, оказываются «простыми убийцами», которых следует повесить, поскольку их приговоры в данных условиях лишены юридической силы. Это же относилось и к судьям, вынесшим смертный приговор Карлу I. Сколь бы ни провинился король, но до тех пор, пока в стране не установлена законная, то есть одобренная народом, форма власти, судить его никто не правомочен. Но если это так, то те, кто обвинил его в убийствах, сами оказались в  положении убийц. Очевидно, что при всей обоснованности, как показали последующие события, опасений Лильберна абстрактные юридические принципы явно сковывали его политическое мышление. Не правда ли, какое поразительное  сочетание — революционер, стоящий в политической практике на почве традиционных конституционности и законности, отрицаемых им в политическом идеале! Что может быть более характерно для понимания особенностей самого характера революционности идеолога демократических низов XVII века! Лильберн, почувствовавший себя «старым,  потрепанным штормами кораблем», которому более всего нужна «тихая гавань и покой», дал себе слово «без  экстраординарной необходимости не ввязываться в публичные  споры». Однако он поселился слишком близко к парламенту, чтобы полностью оторваться от страстей политики. Между тем худшие опасения Лильберна  подтвердились: Республика, вылепленная в Совете  офицеров, оказалась откровенно олигархическим режимом. В «охвостье» и Государственном совете заправляли люди из окружения Кромвеля. Сам Лильберн отказался от предложенного ему государственного поста на том  основании, что не желал своим именем поддержать «столь несправедливый и незаконный институт, как бесконечно длившийся и силой армии дважды очищенный  парламент». Но помимо этого он не желал жить за счет  несправедливо собираемых налогов: «Я не могу со спокойной совестью жить за счет добытого бедными людьми в поте лица, получая большое жалованье за место... Ныне они остались без занятий, их имущество истрачено ради обещанного восстановления их свобод... и голод  обрушился на некоторые части страны, где тысячи находятся на грани голодной смерти». [1,305]

1.5. Лильберн и республика 1649 года.   

          Установление республиканского режима, бесспорно, явилось знаменательной вехой в  истории Английской революции. Однако тот факт, что это событие не оказалось следствием реализации «Народного соглашения», а произошло в обход его, сразу же не только насторожил Лильберна, но и поставил его в открытую оппозицию к нему. Он просто не мог оставаться  посторонним наблюдателем совершающегося обмана и вопреки ранее принятому решению держаться подальше от политики вернулся к активной политической  деятельности. 26 февраля 1649 года Лильберн предстал перед барьером палаты общин со своим памфлетом «Новые цепи  Англии». Однако, прежде чем мы познакомимся с его  содержанием, бросим хотя бы беглый взгляд на положение трудового народа Англии. В результате двух  гражданских войн народное хозяйство страны было основательно подорвано. Помимо прямого уничтожения материальных ресурсов во многих районах были нарушены внутренние и внешние хозяйственные связи. Экономическая депрессия особенно поразила основную отрасль  промышленности — производство и сбыт шерстяных изделий. Центры этой промышленности, и прежде всего юго-западные графства, были поражены безработицей. Сокращение внешнего и внутреннего обмена тяжело отразилось и на положении мелких ремесленников, наемных рабочих и подмастерьев в самой столице. К массовой безработице в городах и промышленных местечках прибавилось  плачевное состояние сельского хозяйства, где последствия военных действий оказались особенно разрушительными. К ним прибавились недороды 1646 и 1649 годах, приведшие к резкому вздорожанию продовольствия. В 1648 году  средняя цена пшеницы вдвое превышала средние цены за пятилетие. Хлеб стал недоступной роскошью для лишенных работы городских и сельских бедняков. Со всех концов страны в Лондон доносились горькие жалобы и прямые угрозы бедствующих масс. К весне 1649 году острое недовольство охватило и армию. Казнь короля и установление республиканского  правления не приблизили радикально настроенные элементы в ней к ожидаемым целям. Рядовые по-прежнему не получили причитавшейся им задолженности, их  возмущало сохранение солдатского постоя, то есть дарового содержания их в частных домах, возбуждавшего и  восстанавливавшего против них население. Ничего не было сделано для обеспечения бедных; сохранились десятина и  полуварварская система права и правосудия. Недовольство в армии было в эти дни столь распространено, что командование запретило частные собрания солдат и офицеров. Гражданским лицам не разрешалось появляться в расположении армии; обращаться с  петициями солдаты могли лишь через офицеров. Новое положение вещей Лильберн выразил словами горькими и беспощадными: «Обнадеживающее цветение свободы дало эти горькие плоды наиболее  отвратительного и низкого рабства, в котором когда-либо находился англичанин». Где же та свобода, именем которой  поднимали народ на борьбу и которая столь дорогой ценой была обретена? — вопрошал автор «Новых цепей Англии». И далее шел перечень первых актов только что  родившейся инденпендентской Республики, которая была не чем иным, как издевкой над этим великим понятием.  Изданный ею ордонанс о печати по-прежнему подавлял свободу слова; чрезвычайное судилище — высшая судебная палат- пришло на смену традиционному судебному  разбирательству посредством жюри; вместо свободы совести — контроль властей над ней, вместо судебной реформы — введение новых пошлин за право возбуждать судебные иски. Сохранено тюремное заключение за долги. И в дополнение к этому «новому роду свободы» спешно создан Государственный совет, наделенный высшей властью. И Лильберн продолжал: «Они поступают с нами, как в доброе старое время епископы — с честными  пуританами... до такого ничтожества низведен народ в то время, когда ему льстят, уверяя, что он — единственное начало всякой справедливой власти». И как вывод: вместо  ожидавшейся свободы народ оказался в новых цепях.  Наконец, в анализируемом памфлете содержался перечень традиционных для левеллерской публикации жалоб и требований. Среди них роспуск существующей палаты общин, смена должностных лиц, давно пребывающих у власти, роспуск Государственного совета, выплата задолженности солдатам и другое. 1 марта пять солдат вручили Ферфаксу и Совету офицеров петицию, в которой содержался протест против введенных для рядового состава армии ограничений  свободы собраний и права подачи петиций. Петиционеры заявили, что их было восемь человек и что они причастны к составлению «Новых цепей Англии». Они были  немедленно схвачены и преданы военно-полевому суду. [1,307] После позорной экзекуции их навсегда изгнали из армии. 21 марта от их имени был опубликован памфлет «Охота па лисиц пятью гончими». Номинально авторами его  выступали изгнанные из армии пять солдат. Усмотрев суть конфликта, которым отмечена история Англии в 1647— 1648 годах, в конфликте между добром и злом, авторы отождествили дело солдат с первым, а их гонителей — со вторым. Гранды всегда рассматривали солдат как «простых наемных рабов. Теперь и парламент превращен в представительство Кромвеля, Айртона и Гаррисона». «В результате если прежде страна управлялась королем, лордами и общинами, то теперь ею управляет генерал, военно-полевой суд и палата общин». В чем же заключается различие? Завершается памфлет обращением к палате общин в поддержку требований, изложенных в «Новых цепях». 24 марта Лильберн представил в палату общин вторую часть «Новых цепей Англии» и «массовую петицию» за многими подписями, одобряющую изложенную им  программу. Лильберн допускал в этой части явную  непоследовательность: в начале памфлета он обрушивался с  нападками на «охвостье» Долгого парламента за безволие и рабское послушание генералу и оружию, а в заключение от него же требовал наложить узду на грандов,  подготовить условия для своего самороспуска и проведения в жизнь демократического «Народного соглашения».  Однако основную свою задачу автор усматривал в  разоблачении методов самовозвеличения Кромвеля, достигшего наконец посредством учреждения Государственного  совета власти, к которой давно стремился. На данной стадии, когда Кромвель отстоит лишь на один шаг от трона,  единственной надеждой, по словам Лильберна, оставался факт утери тиранами «расположения всего народа». Поэтому левеллеры в состоянии посредством просвещения народа и при его поддержке принудить парламент предпринять срочные и необходимые шаги. Как и следовало ожидать, гранды усмотрели в памфлете Лильберна угрозу режиму, столь же опасную, как и угроза справа — со стороны роялистов и пресвитериан. 27 марта, то есть через три дня после представления Лильберном второй части «Новых цепей Англии» в  парламент, палата общин объявила ее авторов изменниками. На следующий день руководящие деятели левеллеров — Лильберн, Уолвин, Овертон и Томас Принс — были на рассвете арестованы и доставлены в Государственный совет. Его председатель Брэдшоу и его коллеги оказались На этот раз в роли следователей и судей одновременно. Первый вопрос, обращенный к Лильберну, гласил: «Каково было ваше участие в последнем скандальном памфлете?» Лильберн, верный своему однажды  принятому модусу поведения в таких случаях, сперва отказался снять головной убор, а затем вместо ответа по существу довольно пространно обосновал отсутствие у Совета  юридической власти. Если же парламент наделил его таковой, то это делегирование не имеет законной силы. На это Брэдшоу ответил, что Совет в данном случае выступает не как юридическая трибуна, а как инстанция, ведущая расследование. На повторно поставленный вопрос о доле его участия в составлении памфлета Лильберн отказался отвечать, иначе он бы «предал свободы Англии». В  заключение Лильберн заявил: «Я желаю заявить, что мои действия не были совершены в тайнике или в глухом углу... Но при свете солнца, перед лицом сотен и  нескольких тысяч человек, а если это так, то возможно, что среди тех, кто слышал меня и видел, вы найдете несколько сот свидетелей, которые сообщат вам, что я говорил и делал, ибо я ненавижу темные углы и тайники. Мои недавние действия не нуждаются ни в маскировке, ни в сокрытии, они были более достойными этого, и я не сожалею по поводу того, что совершил, ибо я хорошо осматриваюсь вокруг, прежде чем совершить то, что совершаю, и я готов положить свою жизнь, чтобы  оправдать мной совершенное, и это все, что я могу ответить на ваш вопрос». Когда он уже был удален из помещения Совета, Лильберн услышал за дверью голос Кромвеля: «Нет другого пути обращения с этими людьми, чем  уничтожить их... Если вы не уничтожите их, они уничтожат вас». На следующий день всех четырех левеллеров  заключили в Тауэр. Все это было живо изложено в той части памфлета «Картина Государственного совета», которая принадлежала Лильберну. Арест лидеров партии  левеллеров привел в движение многие тысячи ее членов и сторонников. 2 апреля 1649 года петиция, под которой значилось 10 тысяч подписей, была вручена парламенту делегацией в составе 80 человек.[1,309]

          Спустя две недели аналогичная по содержанию  петиция была снова передана в парламент за таким же числом подписей делегацией в составе 20 человек. 23 апреля толпа женщин передала в парламент петиции  «благорасположенных женщин», выражавших свою  солидарность с делом левеллеров,— это было по сути первое в истории Англии самостоятельное выступление женщин, потребовавших, чтобы их голос был выслушан в  публичных делах. Наконец, в защиту арестованных левеллеров была составлена и петиция солдат. Сами узники тоже не сидели сложа руки. 14 апреля была опубликована «Декларация Лильберна, Уолвина, Принса и Овертона», содержавшая четко сформулированную квинтэссенцию социальной философии  левеллеров. Она гласила: «Поскольку ни один человек не рожден только для себя одного, он обязан по законам природы.,, христианства... и гражданского общества употребить все свои силы для содействия прогрессу, счастью всех, из равной заинтересованности каждого в благе другого как в своем собственном. И хотя в этом направлении мы трудились недостаточно успешно, однако с искренностью сердца для того, чтобы из общих бедствий этого времени добыть такую толику свободы и добра для нации, которая могла бы возместить ее многие горести и длительные страдания». Вместе с тем Лильберн и его соратники отвергали распространявшиеся в их адрес  обвинения в том, что они стремятся к «уравнению состояний», «к общности вещей». Попытка законодательно  уничтожить частную собственность, считали они, была бы  несправедливой, если только этому не предшествовало бы «всеобщее согласие на это всех и каждого человека в  отдельности». «Точно так же мы никогда не полагали, что это находится в компетенции представительства, ибо, хотя власть  представительного учреждения является верховной, тем не менее, по своему характеру она власть делегированная и  доверительная, а следовательно, должна быть ограничена  открыто или молчаливо определенными частными случаями, что является как залогом безопасности и свободы народа, так и границей полномочий самого правительства. Что же касается общности имущества первых христиан, то она была добровольной, а не принудительной». И в  заключение: «Мы объявляем, что у нас никогда в мыслях не было уравнивать состояние людей». Поскольку требование «всеобщего согласия» являлось универсальным  принципом, основанием любого публичного нововведения,  постольку левеллеры, как практические политики,  выражавшие интересы мелких собственников, в данной  области провозглашали: «Наивысшим нашим стремлением является такое  положение Республики, при котором каждый человек может пользоваться своей собственностью с наиболее возможной обеспеченностью». Нет ни малейших сомнений в том, что это положение ближайшим образом выражало суть  социальной философии Лильберна. Публичное равноправие «свободнорожденных», самостоятельная хозяйственная дееспособность, неограниченная экономическая свобода и  независимость — иными словами, равный перед законом индивид, обладатель неотчуждаемых прав,— вот та отправная  составляющая гражданского общества, которая лежала в основе конституционного проекта левеллеров в его окончательной редакции. Естественно, что такой  индивид — гражданин демократически устроенной  республики не знает ни привилегий «родовитости», ни ценза «богатства». Единственное, что может отличать одного индивида от другого,— это нахождение по другую  сторону от границы, отделяющей их от тех, кто не сохранил публичную правоспособность. Нетрудно убедиться в том, что не патриархальный коллективизм, а владельческий индивидуализм — истинная сердцевина социальной философии. Далее авторы «Декларации» опровергали  распространявшиеся грандами наветы на левеллеров, будто они стоят за «анархию», являются «атеистами», руководствуются личной обидой и завистью. Разумеется, чем более глубокий характер принимал конфликт между  левеллерами и грандами, тем чаще последние прибегали к клевете с целью оттолкнуть от них массы, не очень искушенные в тонкостях политической и религиозной фразеологии. Неудивительно, что, вынужденные опровергать  выдвигавшиеся против них обвинения, идеологи движения левеллеров фактически впервые свели воедино свои воззрения по основным общественно-политическим вопросам своего времени, сформулировав их в окончательной форме. [1,311] 1 мая 1649 года появилась третья, и последняя, редакция «Народного соглашения», озаглавленная «Соглашение свободного народа Англии, предложенное как мирное подношение несчастной нации подполковником Джоном Лильберном, мистером Уильямом Уолвином, мистером Томасом Принсом и мистером Ричардом Овертоном,  узниками в Тауэре, опубликованное с целью, пусть весь мир знает, что мы представляем собой и к чему стремимся». Этот документ являлся своего рода демократической альтернативой конституционному устройству страны,  выдвинутой в противовес строю установившейся  инденпендентскои Республики, последней и наиболее завершенной попыткой изложения программы партии левеллеров в  революции. Он исходил из признания однопалатного  парламента высшей законодательной властью. При этом  преследовалась цель уничтожить произвольную власть  офицерской верхушки армии и в целом установить границы всякой власти в стране. Вместе с тем даже власть  парламента рассматривалась как временно делегированная ему народом, суверенитет которого не только изначален, но и неотчуждаем. В этом заключалось одно из важнейших отличий политической философии левеллеров от  построений в этой области Томаса Гоббса. Последняя редакция «Агримента» наделяла  избирательным правом мужчин, достигших 21 года, не  получавших милостыню и не находящихся в услужении у  других. Большое внимание уделялось фиксации сферы  неотчуждаемых прав человека. И как следовало ожидать, одним из первых среди них названа свобода совести. Особенно подчеркивался запрет парламенту  законодательствовать по вопросам собственности: «Мы  объявляем, что во власти представительства никоим образом не может быть права нарушения, искажения или изменения какой-либо части настоящего «Соглашения», а равно и права уравнения состояний, разрушения собственности или обобществления всех вещей». Обращает на себя внимание это сопоставление равной важности —незыблемости «Соглашения» и частной собственности. Обобщая содержание анализируемого документа,  нельзя не заметить, что в нем отразились уже ранее отмеченные характерные черты глубоко противоречивого  политического сознания Лильберна, и прежде всего  сочетание в нем революционного республиканизма и  антикварного формального юридизма, оказывавшегося сугубым анахронизмом в условиях ниспровержения политического устройства страны, которым указанное право формировалось, иначе говоря, обоснование  республиканизма монархическим прошлым Англии. Публикация этой последней версии «Народного  соглашения» пришлась как нельзя кстати. В стране впервые за эти годы левеллерское движение заявило о себе как о  действительно массовом, достаточно организованном, а  главное — перешедшем от слов к политическим действиям. Центром движения в поддержку «Народного  соглашения» снова, как и осенью 1647 года, стала армия. На этот раз дело дошло до открытого восстания, начатого несколькими десятками солдат полка Уолли, расположенного в Лондоне. Захватив полковое знамя, они  забаррикадировались в здании, требуя уплаты им задолженности. Исход выступления был трагическим: 15 солдат предстали перед военно-полевым судом, по приговору которого их  предводитель 23-летний Роберт Локкьер был расстрелян. Его похороны превратились в демонстрацию массового  протеста. Перед гробом шли, выстроившись в колонну, тысячи солдат. За гробом, покрытым черным, вели коня Локкьера. Наконец, процессию замыкало несколько  тысяч гражданских левеллеров в черных одеждах с серо- зеленой эмблемой. Вершиной выступлений левеллеров стали солдатские восстания в мае 1649 года, когда под  знаменем «Народного соглашения» вышли из повиновения армейские части, расположенные в Оксфордшире. Только разрозненность восставших частей помогла Кромвелю и Ферфаксу потопить это движение в крови. В «Декларации» от имени восставших возглавивший  движение капитан Томпсон писал: «Пусть весь свет знает, что мы намеревались устроить эту несчастную нацию по форме и способу «Народного соглашения», предложенного в виде мирной попытки подполковником Джоном Лильберном, Уильямом Уолвином, Томасом Принсом и Ричардом Овертоном 1 мая 1649 года. Поэтому да будет известно всему свободному народу Англии и всему свету, что мы предпочли умереть за свободу, чем жить  рабами...» В эти дни Лильберн стал необычайно популярной фигурой. 8 июня он опубликовал один из лучших своих памфлетов — «Защита законных основных прав  английского народа», где впервые с такой отчетливостью связал свою борьбу за проведение в жизнь «Агримента» с  интересами «бедных и среднего сорта людей», то есть мелких ремесленников и мелких торговцев в городе и мелких хозяев и арендаторов в деревне. Если учесть, что именно эти слои оказались в XVII веке в положении между молотом наступающего на их способ существования капитализма и наковальней гнета изживших себя  традиционных феодальных отношений, то само описание  Лильберном своих злоключений раскрывает истоки  отмеченной выше противоречивости его воззрений и утопичности его общественно-политической практики. Летом 1649 года на его семью обрушилось несчастье — жена и трое детей стали жертвой эпидемии оспы,  вспыхнувшей в Лондоне. По просьбе Лильберна и при  поддержке Генри Мартена ему было разрешено днем  покидать Тауэр. Борьба за жизнь родных, столь страдавших от  невыносимых бытовых условий, закончилась трагически: два сына Лильберна, по его признанию «большая часть его земного наслаждения», умерли, жена и дочь с большим трудом выздоравливали. Казалось бы, от горя Джон должен был дрогнуть, надломиться, но не таким был характер этого человека, верившего в свое  провиденциальное назначение до конца отстаивать дело правды и справедливости. 10 августа Лильберн опубликовал  памфлет «Обвинение в государственной измене Оливера Кромвеля и его змия Генри Айртона», в котором в своих нападках на генерала автор зашел дальше, чем когда-либо раньше.[1,314]

          В августе не без участия Лильберна был опубликован  анонимный памфлет «Призыв молодых людей и учеников Лондона»; в нем резко осуждались методы, к которым прибегали власти для подавления майских восстаний левеллеров, и была выражена поддержка «Агримента». Не без влияния этого обращенного к солдатам  призыва в начале сентября вспыхнуло восстание в полку Ингольдсби. Солдаты потребовали от офицеров  присоединения к «Агрименту», восстановления Совета армии, уплаты недоимок. Натолкнувшись на отказ, восставшие арестовали офицеров, избрали «агентов» и засели в  военных складах. Однако двинутые против них по приказу Лондона крупные силы не потребовались. Восставшие в большинстве случаев либо вскоре выразили покорность, либо частично рассеялись, предводители же были  схвачены. В связи с солдатским восстанием в парламенте было заслушано сообщение о памфлете «Призыв». На основе постановления о привлечении его авторов к суду  Государственный совет 19 сентября потребовал строгой изоляции Джона Лильберна и возвращения его в Тауэр. На этот раз над ним решено было устроить формальное судилище на основании парламентского акта «О государственной измене», изданного 14 мая 1649 года. С этой целью был назначен состав суда, определено место его заседания, которое должно было охраняться войсками. Жизнь «честного Джона» повисла на волоске...  Сознавая эту опасность и не без уговоров жены, вконец  замученной мытарствами мужа по тюрьмам и обрушившимся на них несчастьем, Лильберн обращается в парламент с просьбой разрешить ему покинуть страну при условии получения средств для жизни в изгнании. Однако  петиция была оставлена без ответа. Аналогичное предложение было им опубликовано ко всеобщему сведению в памфлете «Второе предложение невинного человека». В нем предлагалось переселить в Вест-Индию не только Лильберна, но и всех, кто пожелает за ним туда последовать. В защиту Джона выступил его брат, полковник Роберт Лильберн, преданный  Кромвелю, он просил только об одном — отсрочить суд над братом. Однако жена Лильберна, передававшая его петицию, столкнулась в парламенте с такой грубостью и жестокостью что сделала единственный вывод: над жизнью Лильберна нависла смертельная опасность. С рыданиями, полубезумная от отчаяния, она умоляла мужа выразить покорность, смириться, лишь бы остаться в живых. Непреклонный свободнорожденный Джон на этот раз уступил мольбам жены: он направил спикеру Палаты письмо с просьбой отложить на некоторое время суд, «чтобы дать мне возможность выслушать и серьезно обсудить то, что многие мои друзья советуют мне, как утверждают они, на основании доводов разума, пытаясь убедить меня в том, в чем моя совесть в настоящее время еще не убеждена». Заседание суда открылось 25 октября. Против  Лильберна были мобилизованы лучшие юридические силы, Обвинение поддерживал генеральный атторней Придо, в состав суда, состоявшего из 39  назначенных комиссаров, входил известный юрист судья Джермии. Суд продолжался два дня в присутствии  многих сторонников и друзей Лильберна. Описание хода этого уникального с юридической точки зрения процесса заняло бы слишком много места. Лильберн избрал единственно правильную в  сложившихся условиях форму защиты — не отрицать  правомочия суда, а «подлавливать» судей на нарушениях процедуры разбирательства и доказывать отсутствие  состава преступления. На вопрос, признает ли себя подсудимый виновным, Лильберн прокричал: «Это мой ответ — я не виновен в какой-либо измене». Именем «свободы Англии» он просил суд назначить в помощь ему юриста. Однако в этом ему было дважды отказано. В своем последнем слове, обращенном к жюри, Лильберн произнес: «Как свободнорожденный англичанин и как истинный  христианин, стоящий теперь на виду и в присутствии господа с чистым сердцем и совестью... я вручаю свою жизнь и жизнь всех честных фрименов Англии в руки господа и его милосердной защите, а также совести достойного жюри и сограждан, которые, я снова заявляю, по законам Англии являются хранителями и единственными судьями моей жизни, единственно обладающими юридической  силой закона... вы же, судьи, здесь сидящие, являетесь не более чем инструментами оглашения их приговора, или их клерками... будучи в лучшем случае по своему происхождению самозванцами нормандского  завоевателя. Поэтому, джентльмены жюри, мои единственные судьи,— хранители моей жизни, от которых зависит, в случае если вы согласитесь с какой-либо частью  обвинительного заключения, будет ли пролита моя кровь... Поэтому я желаю, чтобы вы знали свою власть и помнили свою обязанность по отношению к богу, а также ко мне, к себе самим и вашей стране... С вами бог всемогущий, правитель неба и земли и всех вещей на них, он дает вам советы и направляет вас. Совершите же то, что справедливо и служит его славе». [1,316] Последние слова Лильберна были встречены  присутствующими в зале суда возгласами одобрения и  сочувствия. Со всех сторон раздавалось: «Аминь!», «Аминь!». В пять часов пополудни члены жюри удалились на совещание. Через час они вернулись, и в затаившем дыхание зале прозвучало краткое  «Невиновен». В ответ в зале поднялось что-то невообразимое. Наэлектризованная ожиданием толпа выражала свою радость столь громким и единодушным криком, что, казалось, рухнут стены и потолок. Это длилось полчаса без перерыва. Что же касается самого Лильберна, то он, казалось, оставался невозмутимым: молчаливо стоял у барьера, скорее более грустный по своему виду, чем  прежде. Радость сочувствовавшей ему толпы вылилась  далеко за пределы Гилдхолла и затопила улицы столицы. Как заметил современник событий, «ничего подобного в  Англии еще не видели». Этой ночью улицы Лондона были иллюминированы кострами, вокруг которых веселилась молодежь. В память об этом событии была выбита медаль. Однако только 8 ноября Лильберн и его соратники получили свободу, и перед ними раскрылись ворота Тауэра. Левеллерское движение, центром которого в майские и сентябрьские дни 1649 года стала армия, было сокрушено. Индепендентская Республика, опиравшаяся на армию, которая все более превращалась в армию наемных служак, оказалась врагом еще более беспощадным, чем пресвитерианский парламент в 1647 году. Что ожидало в этих условиях столь несгибаемого поборника народной свободы, каким был Лильберн? Его жизнь с ранней юности вылилась в непрерывную цепь сражений с общественным злом. И хотя он неизменно побеждал в этих сражениях морально, но каждый раз расплачивался тяжелыми физическими страданиями. Вместе с тем уровень общественного сознания тех масс, за права и вольности которых он готов был положить свою голову на плаху, был таким, что, сочувствуя ему как мученику и восторгаясь им как борцом, они только  способны были следовать за ним толпой, сопровождая его то из тюрьмы в парламент, то из парламента в тюрьму, осаждая парламент петициями в его защиту. Ни на что более самостоятельное и в политической борьбе более убедительное они, к сожалению, способны не были. К  тому же и сами идеологи левеллеров, и прежде всего сам Лильберн, с их верой в абстрактную силу  унаследованного права и с их наивной апелляцией к древнему «закону» ни к каким другим, более действенным формам борьбы эти массы не могли ни призвать, ни вдохновить. В  итоге Лильберн чаще всего оставался один на один с  врагом. Его семья была лишена не только постоянного жилища, но и сколько-нибудь регулярных средств к  существованию. На публикацию своих бесчисленных памфлетов, обращенных к народу, на оплату содержания в тюрьме он истратил все свое имущество. Его жена Элизабет, столь самоотверженно разделявшая с ним невзгоды и в  критические моменты боровшаяся за его жизнь и свободу, делившая с ним армейский лагерь в дни войны и  тюремную камеру в дни мира, убедила его, наконец в необходимости заняться каким-нибудь «мирным» делом,  предоставив врагов их собственной судьбе. И Лильберн  согласился. В течение полутора лет он не напечатал ни единого слова. Он перебрался с семьей из Саутуорка в Сити, где он числился полноправным членом корпорации, и занялся мыловаренным промыслом. В декабре 1649 года во время выборов в Общинный совет Лильберн был избран его членом. Однако, чтобы занять в нем свое место,  Лильберн должен был подписать декларацию, в которой от всех должностных лиц требовалось следующее: «Я  заявляю и обещаю, что буду верным английскому  государству в том его виде, в каком оно теперь установлено,— без короля и палаты лордов». Разумеется, Лильберн не был бы Лильберном, если бы он поступил против собственных убеждений. Прежде чем подписать подобное  обязательство, он пожелал внести в приведенный текст изменения в том смысле, что под государством он понимает весь добрый и живущий под властью законов народ Англии, а не только существующий парламент и Государственный совет.[1,318] Возмущенные подобным своеволием, власти Лондонапожаловались на его действия в парламент, который в этих случаях реагировал исключительно быстро.  Избрание Лильберна в Общинный совет было объявлено  недействительным. Жена с большим трудом удержала его от ответных действий, и Лильберн продолжал занятие  мыловара. В октябре 1650 года Элизабет родила сына. По ходатайству Кромвеля парламент постановил выплатить Лильберну долгожданную компенсацию за нанесенный ему ущерб в годы королевской тирании из доходов  секвестрованных земель. Когда Кромвель вернулся в  столицу после победы над шотландцами в битве под Вустером, благодарный Лильберн посетил его дома. Полученная им со столь большим опозданием  компенсация оказалась весьма кстати: он купил дом, оставил постылое занятие мыловара и, пользуясь накопленными за долгие годы тюремного заключения знаниями в  области права и судопроизводства, занялся практикой  самозваного стряпчего. Хотя в приеме в юридическую корпорацию ему было отказано, Лильберн тем не менее пользовался известностью как успешно ведущий  судебные дела. Так, среди подобных дел следует упомянуть тяжбу крестьян-держателей манора Эпуорс, лишившихся в результате осушения плавней 8 тысяч акров общинных выпасов, огороженных в пользу  компании осушителей. В ноябре 1651 года Лильберн опубликовал памфлет «Дело держателей манора Эпуорс». Однако другое дело, в которое вмешался Лильберн,— тяжба одного из наиболее циничных расхитителей доходов Республики, поступавших с конфискованных  владений делинквентов, сэра Артура Гэзлрига, закончилось для Лильберна печально. Не ограничившись публикацией против него разоблачительного памфлета, Лильберн  обратился в декабре 1651 года с петицией в парламент, в  которой были изложены все пункты обвинения против Гэзлрига. Это был шаг более чем опрометчивый, ибо немало парламентариев сами и не без его помощи погрели руки на тех же махинациях с конфискованными владениями.  Неудивительно, что парламент нашел петицию Лильберна «лживой, злонамеренной и скандальной». За публикацию памфлета до вручения петиции в парламент ее автор был оштрафован на 7 тысяч фунтов стерлингов и был осужден на вечное изгнание из Англии с угрозой, что, в случае если он не покинет страну в течение 30 дней, его должно казнить, как находящегося вне закона. Разумеется, парламент так жестоко расправился не с Лильберном-стряпчим, а с Лильберном, все еще  остававшимся в его глазах «опасным заговорщиком», возмутителем спокойствия, не дающим грабителям, защищенным парламентским мандатом, спокойно вершить свои  бесстыдные дела. Наконец, тот факт, что Кромвель допустил эту расправу, должен быть связан с подозрениями в  роялистских связях левеллеров. Задержанный в 1651 года  роялистский агент некий Кок сообщил, что он видел письмо левеллеров. Предполагалось, что Джон Лильберн  приложил к нему руку. В общем это был акт мести, принятый без юридически признанных оснований. В довершение ко всему спикер палаты общин отказался выдать  осужденному разрешение на выезд из страны, с тем чтобы истек отпущенный ему срок, и тем самым открылась  возможность казнить его без суда и следствия, 30 января 1652 года Лильберн с большим трудом сел на корабль, отплывавший в Голландию. Следом за ним были посланы два агента осведомительной службы Республики. Случилось так, что в это время Голландия становилась центром роялистских интриг против Английской  республики. В этой стране имелась довольно густая сеть  осведомителей, сообщавших в Лондон о всех шагах ведущих деятелей роялистской эмиграции. Легко представить себе, в каком двусмысленном положении оказался здесь  изгнанник — «честный Джон». С одной стороны, среди роялистов было  распространено убеждение, что изгнание Лильберна из Англии всего лишь ловкий ход лондонских властей, облегчающий Лильберну внедрение в роялистские круги с  осведомительскими целями. С другой стороны, ряд ведущих деятелей роялистской эмиграции связывали с Лильберном серьезные планы реставрации монархии. Особенно большие надежды на левеллеров возлагал сэр Эдуард Гайд, будущий граф Кл арен дон. Ход его рассуждений был прост. Поскольку левеллеры — непримиримые враги деспотизма и сторонники «фундаментальных законов» страны, они являются наиболее вероятными союзниками тех, кто выступает за восстановление легитимной  монархии, а значит, и фундаментальных законов. При условии обещания левеллерам элементарной веротерпимости и некоторых реформ судопроизводства,  соблюдения буквы закона и частых созывов парламента их можно привлечь на сторону свергнутой династии.[1,320]

          В Лондон доносили о том, что Лильберн «обедал с герцогом Бекингемским». Это выглядело устрашающе. Однако, как впоследствии показывал на суде сам Лильберн, беседа касалась только личных дел герцога, обсуждавшего с ним планы возвращения на родину. Так или иначе, но близкое знакомство Лильберна с некоторыми умеренными  представителями роялистской эмиграции дало основание  шпионившим за ним агентам парламента сочинять  баснословные донесения на родину. Между тем жизнь Лильберна в Голландии была трудной в материальном отношении и полна  опасностей — он легко мог стать жертвой убийц, подосланных враждовавшими между собой кликами роялистов. Не менее трудным было и положение его жены, оставшейся в Лондоне. Она была вынуждена  продать и заложить большую часть имущества, чтобы  поддерживать себя и детей. Дети снова тяжело болели, и сама она, вконец измотанная, испытывала страх, как бы Джон снова не ввязался в словесную войну с лондонскими властями. В мае 1653 года она посетила Лильберна в изгнании, обрадовав его новостью о разгоне Кромвелем «охвостья». И снова, в который уже раз, уверовав в то, что Кромвель решил наконец следовать его советам, Лильберн на  следующий день засел за письмо к нему. Он выражал надежду на установление в Англии «действительной свободы», основанной на «истинных принципах разума» и  справедливости. Он даже рискнул просить у Кромвеля  разрешения вернуться в Англию, обещая своим «верным и возлюбленным друзьям» хорошо себя вести. С этих пор Лильберн уже не знал покоя, обращаясь с  аналогичными просьбами то к Кромвелю, то к Государственному  совету. Чтобы оказаться поближе к родине, он покидает Голландию и переезжает во Францию, ожидая в Кале ответа из Лондона. Однако Лондон явно не спешил с  ответом, и Лильберн, так и не дождавшись столь желанного решения, отважился на отчаянный шаг. Он самовольно вернулся в Лондон, одновременно уведомив Кромвеля о том, что намерен просить новый, так называемый Малый  парламент отменить приговор «охвостья». Между тем положение самого Кромвеля, окруженного со всех сторон враждой то мнимых республиканцев — членов разогнанного «охвостья», то заговорами  роялистов, не было столь блистательным, чтобы позволить себе «слабость» — разрешить Лильберну остаться на свободе с перспективой появления нового очага активной оппозиции. Новый парламент, собравшийся 4 июля, вопреки ожиданиям Лильберна не отменил акта об его изгнании. Ситуация становилась поистине трагической. Еще раньше Государственный совет отдал  распоряжение об аресте Лильберна, как нарушившего  парламентский акт об изгнании. 13 июля Лильберн предстал перед судом присяжных, которому для вынесения смертного приговора оставалось установить только  один-единственный факт, а именно что перед судом действительно предстал тот самый Джон Лильберн, о котором сказано в акте об изгнании. Положительный ответ жюри на этот вопрос означал, что смертный приговор автоматически вступал в силу. Как же в этой ситуации повел себя  «свободнорожденный» Джон? Единственно доступная ему тактика заключалась в том, чтобы, елико возможно, затягивать судебное разбирательство. Только в этом случае оставалась надежда на то, что его многочисленные лондонские сторонники успеют вмешаться в ход процесса. И Лильберн и на этот раз не ошибся. Как только в лондонских предместьях  распространился слух о грозящей ему смертельной опасности, они пришли в движение. Уже к началу заседания суда  помещение было до отказа забито народом, а само здание окружено густой толпой. Из рук в руки переходила листовка: «Если честный Джон должен умереть, 60 тысяч человек желали бы узнать, по какой причине». В  парламент буквально посыпались петиции в его защиту. По городу распространялось множество памфлетов,  оправдывавших действия Лильберна. Сам Кромвель заявил, что смерть Лильберна породит 20 тысяч мстителей.  Правительство как бы подтверждало своими действиями истинность этого предупреждения: три полка пехоты и кавалерии расположились у Сент-Джеймсского дворца. [1,322] Во время заседания суда шум толпы в зале и на прилегающей площади был столь велик, что заглушал голоса судей и ответчика. Само наличие в суде и вокруг него сочувствовавшей Лильберну толпы вдохновляло его настолько, что, когда его прерывали, он угрожал: «Если вы осмелитесь перед лицом столь большого стечения народа быть столь несправедливыми, чтобы лишить меня всех правил правосудия и прав, и насильно заставите меня замолчать... то я во всеуслышание обращусь к народу, который слышит меня сегодня, сообщив ему, как лорд-мэр и его суд насильно отняли у меня мое прирожденное право». Разумеется, подобный ход уголовного процесса был возможен только в революционное время, когда голос уличной толпы звучал громко и угрожающе. Очевидно, что только в этих условиях вместо прямого ответа на вопрос: «Тот ли вы Лильберн, который упомянут в акте парламента об изгнании?» — «честный Джон» мог потребовать предварительного рассмотрения вопроса о  законности этого акта. Вообще все свои реплики и речи Лильберн обращал не к допрашивавшим его судьям, а к присутствовавшей в зале толпе. По этой причине он не говорил, а кричал, временами истерически, и зал отвечал невероятным шумом одобрения его слов и возмущения поведением судей. Когда же судьи призвали в зал отряд солдат для наведения порядка, Лильберн обратился к ним следующим образом: «Кто вы есть? Разве вы не  являетесь англичанами и истинно английскими солдатами, призванными для поддержания и защиты древних прав и свобод Англии? Как объяснить ваше появление в месте заседания суда на лошадях и с саблями наголо?» В  конечном счете препирательства между судьями и  подсудимым завершились уступкой первых. Лильберну было обещано рассмотрение законности оснований  парламентского акта. Это случилось 16 июля. Следующее заседание суда было назначено только на 10 августа. Тем временем сторонники Лильберна,  невзирая на распространявшиеся против него властями  инсинуации, продолжали подавать в парламент петиции в его защиты. Когда же суд возобновился, несколько сот вооруженных сторонников Лильберна,  присутствовавших в зале и окружавших здание, были готовы в случае обвинительного приговора силой вырвать  Лильберна из рук властей. Лильберн снова продолжал свою тактику препирательства с судьями с целью затянуть как можно дольше процесс. Однако давала о себе знать и его усталость. Уже больше месяца он противостоял судебной машине, будучи на волосок от виселицы. 20 августа ему было предоставлено последнее слово. Его главная защита основывалась на разгоне «охвостья», из чего он заключал, что, поскольку он был осужден парламентом, его  освобождение должно быть следствием признания парламента повинным в несправедливости и произволе. Если же парламент был законным и его управление — честным, то наказанию прежде всего должен был подвергнуться Кромвель как главный организатор его разгона. Между тем власти Лондона хорошо сознавали, что политическое положение требовало максимальной осторожности, так как даже такая искра, как осуждение Лильберна, могла вызвать непредсказуемого размера пожар. Так заключал цитировавшееся выше свидетельство современник. На этом основании он полагал, что Лильберн вероятнее всего будет подвергнут строгому заключению вместо смертной казни. Через несколько часов жюри вернулось с ответом: «Невиновен в каком-либо  преступлении, заслуживающем смертной казни». Кромвель ожидал смертного приговора и поэтому приготовил войска для подавления народного мятежа. Однако они не понадобились. Оправдание Лильберна было встречено кликами радости, которую выражали огромные толпы лондонцев, запрудивших улицы  столицы. Ликование в народе было столь всеобщим, что к нему невольно присоединились и солдаты. Это был  крупнейший, но и последний триумф Лильберна-борца. Однако оправдательный приговор еще не привел к немедленному освобождению Лильберна из заточения. По  распоряжению парламента он еще целых шесть месяцев оставался в Тауэре в строжайшей изоляции. Дальнейшая судьба Лильберна была предрешена тем обстоятельством, что раскрывавшиеся в это время один за другим заговоры с целью убийства Кромвеля нередко были связаны с именами бывших левеллеров. Одним из наиболее опасных заговорщиков оказался связавшийся с роялистами бывший армейский «агитатор» и близкий друг Лильберна Эдвард Сэксби.[1,324] В этих условиях  Государственный совет решил удалить Лильберна из Тауэра, ибо, даже заключенный в нем, он мог стать центром  формирования очага сопротивления. Новым местом изоляции Лильберна был избран уединенный замок Маунт-Оргейл на восточной оконечности острова Джерси. В марте 1654 года Лильберн стал узником этого мрачного каземата. Строжайшая изоляция, голод и сырость  каменного мешка быстро подтачивали его физическое и  душевное здоровье. 3 июля 1655 года правитель замка  полковник Гиббон советовал перевести Лильберна в тюрьму поближе к дому, где его могли бы посещать друзья. 31 июля жена Лильберна Элизабет обратилась с просьбой к Кромвелю даровать ее мужу свободу, объясняя резкость его выражений выпавшими на его долю страданиями. В октябре Лильберна перевезли в Англию с условием, что он будет содержаться в Дуврском замке. И здесь совершилось его новое «обращение». Он  примкнул к «обществу друзей», то есть к квакерам, в учении которых нашел «успокоение». Однако в то время  Лильберн, равно как и его духовные наставники квакеры, еще был далек от принципа непротивления злу насилием. Так, когда Кромвель согласился освободить Лильберна при условии, что он подпишет обязательство впредь не  касаться — ни словом, ни действием — публичных дел,  Лильберн от этого предложения отказался. В его сознании вспыхнули последние искры активного неприятия существующего мирского порядка. Получив ограниченную свободу — право покидать замок в дневное время, Лильберн посещает собрания квакеров в городе и в окрестных селениях. Его новые знакомые убеждали его в том, что он «заблуждался», что его «сварливый, буйный, придирчивый» характер мешает ему услышать глас божий, что на пути к его спасению стоит «гордыня». Эти и подобные речи западали в его надломленное сознание. В декабре 1655 года он писал жене, что «стал мертвым». Он просит ее прекратить  бесконечные хождения и труды с целью добиться для него  «внешней свободы». Тем не менее Элизабет просит его подписать требовавшееся от него обязательство. Он же упорно отказывается это делать. В мае 1656 года Лильберн опубликовал памфлет  «Воскресение Джона Лильберна, заключенного теперь в  Дуврском замке», в котором признал свое «обращение». Он писал: «Я теперь мертв... для... внешних войн, и поэтому я твердо убежден, что впредь никогда не воспользуюсь светским мечом и не примкну к тем, кто это делает». Временно отпущенный «под честное слово» на свободу, Лильберн соединился со своей семьей, но очень  ненадолго. 29 августа 1657 года, сломленный духовно и  физически, он умер на руках Элизабет, беззаветно любившей его жены, соратницы и защитницы. Около четырехсот  человек молчаливо сопровождали его в последний путь. Но вряд ли те, кто наблюдал эту скорбную процессию,  понимали, что «честный Джон» ушел «в жизнь вечную», только не на небе, а на земле — в историческую память своего народа, чьи права и свободы он десятилетиями отстаивал с мужеством борца, поистине беспримерным, недюжинным талантом публициста, самоотверженностью неподкупного народного трибуна.[1,326]

Заключение.docx

— 20.43 Кб (Просмотреть файл, Скачать документ)

Приложение..docx

— 708.89 Кб (Просмотреть файл, Скачать документ)

Содержание..docx

— 13.55 Кб (Просмотреть файл, Скачать документ)

Список используемой литературы..docx

— 21.05 Кб (Просмотреть файл, Скачать документ)

Информация о работе Джон Лильберн – идеолог и вождь левеллеров