Джон Лильберн – идеолог и вождь левеллеров

I. Жизнь и деятельность Джона Лильберна.

1.1. «Свободорождённый»  Джон Лильберн.

          Как герои одной и той же  исторической драмы – Великой  английской революции XVII века, Джон Лильберн и Оливер Кромвель имели много общего в том, что определяло их исходную позицию в назревавшей борьбе. Оба они по рождению принадлежали к нетитулованному провинциальному джентри, оба воспитывались в пуританских семьях и с раннего детства впитывали пуританские убеждения и нравственные наставления домашних толкователей так называемой женевской Библии.1 И одного и другого отличали необузданный темперамент, хотя и по – разному проявлявшийся, неукротимая энергия, активная неприязнь к произволу и насилию со стороны сильных мира сего. Наконец, оба они сравнительно недалеко продвинулись в премудростях школьной образованности тех дней. Однако сколь же различными оказались исторические судьбы этих двух «воителей в стане храбрых»… революций! И менее всего в силу различия меры и характера их талантов, а прежде всего потому, что принципиально различными были интересы общественных сил, от имени которых они выступали, а следовательно, и роли, сыгранные ими в этом подлинно героическом десятилетии истории английского народа. Как уже известно, Кромвель был первым, кто в самом начале заседаний Долгого парламента поднял вопрос об освобождении из тюрьмы Джона Лильберна. По рекомендации Кромвеля Лильберн был зачислен на должность подполковника в армии Восточной ассоциации. В свою очередь «дух свободы», владевший в те годы Кромвелем, казался Лильберну столь сродни своему собственному, что, как признавал он впоследствии, он считал его «своим наиболее близким…сердечным другом». [1,252] Но как же далеко разошлись их пути после окончания первой гражданской войны! Каким же «опасным государственным преступником» казался Лильберн Кромвелю в период, когда он достиг высшей власти, если столь жестоко преследовал его тюрьмой и изгнанием до тех пор, пока дух его не был сломлен и жизнь вскоре оборвана! И, тем не менее, имя Джона Лильберна, революционера и мученика, в такой же мере принадлежит истории Английской революции, как и имя его гонителя, торжествовавшего на пепелище революции, - властелина Оливера Кромвеля. Более того, в определённом смысле имя Лильберна оказалось и более благородным, и более долговечным, ибо идеалы, за торжество которых он готов был взойти на эшафот, на столетия пережили идеалы Кромвеля, оставаясь для многих народов, живыми и злободневными по сей день. В более абстрактном смысле его политические идеалы вошли в сокровищницу не только английской, но и политической мысли и культуры Нового времени в целом. Сложное переплетение социальных сил, совершавших Великую английскую революцию середины XVII века, проявлялось не только во вскоре давших о себе знать глубоких различиях конечных целей, но и в многоликости самого типа революционера этой эпохи. Типология исторических деятелей в нашей литературе базировалась почти исключительно на принципе «классовой обусловленности». Однако на примере исходной сословной близости Лильберна и Кромвеля и их дальнейшей судьбы мы воочию убеждаемся, в какой мере этот принцип недостаточен для создания подобной типологии. Сама неповторимость исторической личности, сугубая индивидуальность того, что именуется человеческим характером, выступает на первый план, в особенности в моменты судьбоносные. Конечно же тип революционности, то есть диапазон желаемых изменений сущего, равно как и способ, избираемый для достижения этой цели,  диктуется не только социально – классовыми убеждениями и принуждениями данной исторической личности, но и широтой её интеллекта, врождёнными чувствами справедливости, исторической ответственности и гуманизма. Поистине история делается людьми. Представление же о том, как они её творят в различные исторические, и особенно в революционные, эпохи, нам дают слова и дела тех, чьи роли в данные эпохи наиболее ярко раскрывают тайну, что в плане чисто человеческом значит быть актёром на сцене истории. [1,253]

1.2. Канун революции.

          Джон Лильберн (см. приложение 1) родился в 1615 году2 в Сандерленде, близ Ньюкасла. Хотя его родословная была безусловно дворянской, однако генеалогически она оказалась довольно своеобразной. Его отец Ричард, потомок рода Лильбернов, на протяжении столетий связанного с северными английскими графствами Дэрем и Норсемберленд, являлся лордом сравнительно небольшого манора Тикли – Панчардон.3 Мать Джона, Маргарет, была дочерью Томаса Хиксона, придворного министериала – хранителя гардероба в королевском дворце в Гринвиче. Это сочетание мелкопоместных традиций и распорядков на отдалённом севере Англии и придворных нравов близ столицы сказалось впоследствии в судьбе Джона Лильберна. Хотя социальная структура северных графств была в общем ещё весьма незначительно затронута раннекапиталистическим укладом, многие джентльмены были и здесь втянуты в предпринимательскую и торговую деятельность. В числе этих «новых дворян» находились близкие родственника Джона Лильберна, разбогатевшие на арендах угольных копей и перевозке каменного угля морским путём для сбыта его на юге страны, прежде всего в Лондоне.4 Судя по тому, что во владении отца Лильберна площадь лугов и пастбищ намного превышала площадь пахоты, нетрудно предположить, что он либо выращивал скот для продажи, либо торговал сеном. [1,254]    Может быть, именно связи Ричарда Лильберна на юге страны и побудили его определить четырнадцатилетнего Джона – как младшего сына в семье5 и по обычаю «новых дворян» того времени – в торговые ученики не в ближнем Ньюкасле, а к лондонскому оптовому торговцу шерстяными изделиями Томасу Хьюсону. Это случилось в 1629 году. Что успел юный Лильберн к этому времени усвоить из школьной науки, остаётся неясным. Очевидно лишь одно: дальше королевской грамматической школы в Сандерленде он не пошёл. По его собственному признанию, он владел латынью и начатками греческого и, следовательно, читал хрестоматийных античных авторов. Если же судить по его многочисленным ссылкам на источники, то помимо несомненного таланта драматизации событий своей биографии и умения представить их как иллюстрации общенациональных, общенародных проблем, помимо склонности к экзальтации и оборотам разговорной речи в них обращает на себя внимание разве что наличие ходовых в то время латинских изречений и дежурных библейских образов и притч. Что же касается знания «элементов» английского общего и конституционного права, а также драматической истории Реформации, то это приобретено было Лильберном впоследствии самостоятельно, путём интенсивного домашнего чтения, благо королевские власти и вслед за ними поднявший против них восстание достаточно «свободного» времени, запрятывая его на долгие годы в тюрьмы.6 По его признанию, даже на положении торгового ученика, в общем более привилегированном в сравнении с положением учеников ремесленных, он «располагал достаточным свободным временем… использовавшимся для чтения Библии, «Книги мучеников»…7 Лютера, Кальвина, Безы, Картрайта, Перкинса… и многих других подобных книг, которые приобретал на собственные деньги». [1,255] С детства подготовленный к восприятию пуританской проповеди, Джон оказался в центре  её в Лондоне, в котором кипение страстей, ею вызываемое, захватывало всё более широкие слои торгового и ремесленного люда, в том числе и пылкую среду ученичества. Никогда ещё пуританские проповедники не собирали столь отзывчивую и массовую аудиторию. Пуританские памфлеты, частично печатавшиеся за рубежом и тайно ввозившиеся в Англию, покупались нарасхват.

          Это были первые годы беспарламентского правления Карла I Стюарта, когда во главе английской церкви оказался архиепископ Лод, методами истинно драконовскими выкорчёвываший в ней пуританскую «ересь» и устанавливавший единообразие культа, который всё больше приближался к католическому. Стоит ли удивляться тому, что пылкий по натуре Лильберн не только зачитывался сочинениями пуританских проповедников, но и пожелал активно содействовать их распространению. В конце 1637 года он был арестован по обвинению в печатании в Голландии, куда он в начале этого года выехал, и переправке в Англию нескольких тысяч экземпляров сочинения доктора Баствика «Литания», содержавшего нападки на епископов. Суть этого сочинения хорошо передана в одной из содержавшихся в нём молитв: «От чумы и голода, от епископов, священников, дьяконов спаси нас, боже милосердный». В качестве иллюстрации твёрдости духа юного пуританина Лильберна и его изворотливости на допросе, достойной более зрелого борца, приведём отрывок из диалога между главным клерком королевского поверенного и Лильберном (см. приложение 2). Приговор Звёздной палаты был жестоким: штраф в 500 фунтов стерлингов и, сверх того, «бичевать беспощадно от Флитской тюрьмы, где содержался Лильберн, до Вестминстера». Полураздетый, с руками, привязанными к задней стенке медленно движущейся телеге, сопровождаемый тюремщиком, вооружённым бичом из трёх ремней. Процессия двигалась нарочито медленно, бич мерно поднимался и с силой опускался на голую спину, быстро превращавшуюся в сплошное кровавое  месиво. День был необычайно жарким. Солнце нестерпимо жгло непокрытую голову, пот и пыль слепили его глаза. Многие горожане, ставшие свидетелями этой экзекуции, плакали, другие из сочувствия и солидарности с жертвой её следовали за телегой.[1,259] Между Флитской тюрьмой и позорным столбом, установленным у Вестминстерских ворот, на спину Лильберна обрушилось пятьсот ударов бича. После этого истязания он должен был два часа неподвижно простоять на солнцепёке у столба, к которому его голова была прикреплена надетой на шею деревянной колодкой. Превозмогая адскую боль, Лильберн нашёл в себе силы для нового проявления мужества и обратился к стоявшей на площади толпе с речью, в которой рассказал о причинах своего ареста, и затем обрушился на власть епископов – «отродье дьявола». Когда же стражники побоями заставили его замолчать, обливавшийся кровью Лильберн неожиданно  вытащил из карманов брюк свертки припрятанных памфлетов и бросил их в толпу. Стоическое поведение юного мученика «за истинную веру» буквально потрясло её, и он с этого дня прослыл в Лондоне «свободнорождённым Джоном». Вскоре после возвращения в тюрьму Лильберна ожидал новый приговор Звёздной палаты: в наказание за «возмутительное» поведение у позорного столба содержать узника в яме, в отдалённой части тюрьмы, скованным по рукам и ногам двойной цепью. Тяжелобольной, лишённый помощи врача, он был оставлен на попечение старой надсмотрщицы, то есть, по сути брошен на погибель. К счастью, не случилось ни то, ни другое: победила молодость узника и высокий дух мученичества, «предназначенного ему по великой милости всевышнего». Лильберн выжил. И более того, в этих нечеловеческих условиях, находясь в полной и строжайшей изоляции, он ухитрился, неизвестно каким путём, достать писчий материал, написать первые свои памфлеты, передать их на свободу, где они были вскоре опубликованы его друзьями. Первый памфлет был написан до экзекуции и озаглавлен «Испытание христианина», следующий за ним – «Дело зверя» - после неё. В них содержалось описание его ареста, допроса, публичного бичевания и пересказана речь, с которой он обратился к собравшимся. В августе из тюрьмы последовал третий памфлет под названием «Изыди из неё, народ мой…», в котором Лильберн страстно убеждал в необходимости отделения пуритан от церкви папистских прелатов. [1,260] В нём содержалось заверение, которому Лильберн ценой тяжёлых духовных и физических испытаний был верен до конца своих дней: «Останусь ли жить или умру, но я буду говорить, что думаю, свободно и мужественно».

          Между тем условия тюремного  заключения оставались для Лильберна  крайне тяжёлыми. В петиции на  имя Тайного совета он жаловался, что слепнет в своей полутемной  клетке, что болен. Ночью его преследуют  кошмары, он опасался, что в темноте  его убьют по приказу архиепископа. Не надеясь на то, что жалоба  достигнет адресата, Лильберн присовокупил  её к обращению к народу  «Крик бедного человека», в котором  просил приходить к тюрьме  и ежедневно его окликать, дабы  его убийство не могло совершиться  тихо, «в углу». В одиночном заключении  Лильберн находился четыре месяца, и всё это время в цепях, доставлявших ему нестерпимую  боль при малейшем движении  рукой или ногой. Однако и после  того, как цепи с него были  сняты, его условия ненамного  улучшились, и причина тому –  его нежелание потворствовать  режиму коррупции, царившей в  тогдашних тюрьмах. Дело в том, что, поскольку тюремщики не получали государственного вознаграждения – они должны были содержать себя за счёт мздоимства с заключённых за каждую «услугу», - следовало «подносить» стражам довольно значительные суммы. Возмущение Лильберна этими порядками восстановило против него тюремщиков. В начале 1639 года он настолько ослаб, что без посторонней помощи не мог уже передвигаться. В мае того же года он обратился с призывом к лондонским ученикам, побуждая их просить у лорда – мэра о переводе его в другую тюрьму, где он чувствовал бы себя в большей безопасности. И тем не менее и в этих условиях пуританский экстаз не оставлял узника. «В моей невинной груди – сердце солдата», заверял он своих коллег – единомышленников. С распространением этого памфлета Лильберна связывают бунт учеников против архиепископа в Троицын день этого года. В  таких условиях Лильберн оставался в тюрьме вплоть до начала революции – созыва Долгого парламента в 1640 года. В этот год ему исполнилось 25 лет. [1,261]

1.3. «Ратник божий» в войне с королём.

          Новую страницу в биографии Джона Лильберна открыла революция. 3 ноября 1640 года собрался на своё первое заседание Долгий парламент, а 9 ноября, со своего места поднялся член парламента Оливер Кромвель, произнёсший первую в этом парламенте публичную речь, в которой он привлёк внимание палаты к судьбе заключённого в тюрьме Джона Лильберна. 13 ноября Лильберн получил свободу. 4 мая 1641 года палата общин приняла резолюцию, в которой арест и обращение с Джоном Лильберном в тюрьме были объявлены «противозаконным… кровавым, порочным, жестоким, изуверским и тираническим» и за ним признавалось право на материальную компенсацию. В этой трудной ситуации на помощь Лильберну пришёл его состоятельный дядя Джордж, основавший в Лондоне пивоварню, управление которой передал Джону. В это же время Лильберн женился на Элизабет Дьюэлл, женщине исключительного мужества, глубокого и до конца преданной мужу спутнице жизни. С началом гражданской войны Лильбернив чине капитана пехотной части, состоявшей главным образом из лондонских учеников и подмастерьев, сражался под Эджгилем и Брентфордом. Однако мужество отдельных частей не могло компенсировать нежелание парламентских генералов в войне с королём побеждать. 12 ноября 1642 года Джон был захвачен в плен «кавалерами» и доставлен в Оксфорд, где к тому времени обосновался король. За «измену» государю Лильберну угрожала смертная казнь, от которой в прямом смысле его спасла жена. Будучи беременной их первенцем, она ворвалась с мольбой о спасении мужа в палату общин. Впечатление от её неподдельного горя и отчаяния было столь велико, что далеко не сердобольная палата приняла постановление, угрожавшее роялистам «отмщением» в случае приведения угрозы в исполнение. Следует заметить, что за угроза имела реальную подоплёку: в руках парламента находилось немало пленных – роялистов. С этим документом в руках Элизабет, опрокинув все военные заслоны и преграды, достигла Оксфорда и этим спасла жизнь не только Джона, но и других пленных «круглоголовых». В результате обмена пленными Джон получил свободу, Сити Лондона приветствовал его как героя. [1,262] Ему была предложена гражданская должность, которая обеспечивала солидный доход и спокойную жизнь, однако Лильберн не колеблясь отверг её: пока идёт гражданская война, его место -  в сражении. И на этот раз судьба снова свела Лильберна с Кромвелем, но уже лично. Индепендентские воззрения Лильберна, помешавшие ему присягнуть на верность так называемому Ковенанту, находили у Кромвеля полное понимание и поддержку. Желание сражаться за «дело парламента» Кромвель ставил выше всех других соображений при комплектовании своих частей. По его ходатайству Лильберн получил должность подполковника в армии Манчестера. Бок о бок с Кромвелем Лильберн сражался в 1644 году при Марстон – Муре. Когда же Лильберну вскоре после этого представился случай «самовольно» принудить гарнизон роялистского замка Тикхилл к сдаче, не потеряв при этом ни единого человека, Манчестер обрушился на него с грубой бранью, угрожая «повесить» за самоуправство. Впоследствии, когда Кромвель выступил в парламенте с обвинениями против Манчестера, Лильберн оказался для него как нельзя более ценным свидетелем. На этом военная карьера Лильберна закончилась. Несмотря на то что во вновь создавшейся армии «нового образца» ему была предложена высокая командная должность, он отказался вступить в неё, так как и на этот раз, предварительным условием являлась присяга Конвенанту. В конце апреля 1645 года, в канун битвы при Несби, Лильберн сдал своих драгун полковнику Окею, заявив при этом, что «скорее будет сажать морковь и капусту, нежели сражаться за власть, которая поработит его». В данном случае Лильберн проявил гораздо большую принципиальность, чем Кромвель, формально согласившийся с этим требованием. Однако возврат Лильберна к «гражданскому состоянию» не означал для него возврата к мирной жизни. На самом деле речь шла лишь о смене форм и оружия борьбы. На этот раз слово сменил меч. Это во – первых. Во – вторых, в новом обличье предстал теперь перед ним противник, мешавший торжеству справедливости, как её все более отчётливо понимал Лильберн. После победоносного завершения первой гражданской войны, линия водораздела между сформировавшейся к тому времени партией левеллеров (см. приложение 3) и теми, кто занял место их гонителей за стремление обеспечить в новом политическом устройстве страны положение, при котором произвол властей предержащих не был бы возможен и по отношению к самому скромному по достатку жителю Англии, проходила теперь внутри самого лагеря индепендентов.  Нечего говорить, что Долгий парламент, в котором большинство составляли пресвитериане и который фактически осуществлял высшую законодательную и исполнительную власть в стране, оказался выразителем интересов тех социальных слоёв, для которых революция практически закончилась. Лендлорды, чьи владения были освобождены от бремени так называемого рыцарского держания, кредиторы парламента, разбогатевшие на займах, поставщики парламентских армий, нажившиеся на войне, спекулянты, участвовавшие в грабеже конфискованных у роялистов имуществ, - все они сгруппировались вокруг Долгого парламента в его сопротивлении, исходившем от левеллеров, требованиями политических, юридических и церковных реформ. [1,264]

1.4. Защитник прав и правителей «свободнорожденных» англичан.

           Как уже отмечалось, в дни единоличного  правления Карла I Лильберн считал своими главными врагами прелатов английской церкви. Что касается светских властей, то в полном соответствии с учением Кальвина он призывал к повиновению им. Так, в уже памфлете «Изыди из нее, народ мой» Лильберн писал: «Если ничтожный слуга в королевстве задержал бы меня… именем власти короля, я подчинился бы ему… ибо я знаю, что власть короля от бога… я считаю незаконным со стороны кого бы то ни было из народа божьего, даже в состоянии его величайшего угнетения магистратами, восставать или поднимать против них какое-либо светское оружие». В ходе гражданской войны ему пришлось в основном переучиваться. На пути к свободе теперь стояло пресвитерианское большинство в парламенте, враждебно относившееся ко всякому проявлению инакомыслия столь же в вопросах веры, сколь и в вопросах политического устройства страны. В этих условиях мужественная борьба Лильберна против политического консерватизма и своекорыстия пресвитерианского большинства парламента была борьбой за углубление демократического содержания революции. Переход его с позиции повиновения светской власти на позицию открытого сопротивления ей объяснялся, разумеется, прежде всего опытом гражданской войны, но не только. На этот раз олицетворением верховной светской власти являлся не помазанник божий - король, а лишенный ореола «святости» парламент – установление не божественное, а человеческое. То же, что людьми учреждено, подлежит суду людей! К тому же нерасчлененность светской и церковной властей приводила к тому, что не только политические, но и религиозные оппоненты пресвитериан неизбежно сталкивались с карающей десницей парламента. Парадокс в данном случае – арест Лильберна по прямому доносу теологов – пресвитериан – заключался только в том, что доносчики Принн и Баствик в правление Карла I сами являлись жертвами осуществлявшейся Лодом политики церковного единообразия любой ценой – и тот и другой в 1637 году лишились ушей, отрубленные во время публичной экзекуции над ними. Ныне же они сами проповедовали аналогичную по жестокости политику единообразия, но только уже на почве пресвитерианства. В итоге вчерашние покровители и наставники Лильберна в теологии и практике пуританизма ныне стали его беспощадными хулителями и гонителями. Так, в своем памфлете «Индепендентство, рассмотренное, разоблаченное и опровергнутое». Принн, явно запугивая парламентское большинство, предупреждал: религиозное индепендентство – первый шаг к «узаконенной анархии». Дело в том, что среди пресвитериан Лильберн был известен острым неприятием какого-либо принуждения в делах веры и широкой популярностью на этой почве среди лондонских низов – приверженцев различного рода радикальных сект. Недаром в небезызвестном памфлете «Гангрена», Принадлежавшем перу пресвитерианина Томаса Эдвардса, значилось: «Имеется некий Джон Лильберн – архисектант, большой любимец сектантов, всячески превозносимый и возвеличиваемый во многих памфлетах». Естественно, что стрелы пущенные Принном против индепедентов, задели Лильберна, и он не смолчал. Еще будучи в армии, в январе 1645 году он опубликовал документ под названием «Письмо мистеру Принну». Обращаясь к нему, Лильберн писал: «Я желаю поспорить с Вами, хотя один из Ваших друзей не так давно сказал мне, сколь велико различие между нами…как между стройным кедром и мелким кустарником…я ответил: пойди и скажи стройному кедру, что ему предстоит схватка с мелким кустарником». В этом небольшом, но удивительном по ясности памфлете все слилось воедино: и личная ссора Лильберна с пресвитерианами – с графом Манчестером и полковником Кингом, и реминисценции его мученичества под властью Карла I, и, наконец, необеспеченность его материального положения. Занятие, которому он был обучен, - торговля сукном – оказалось для него не доступным из-за монополии компании купцов-авантюристов, полученной на этот раз от парламента в благодарность за денежные займы и подношения. Хотя еще в 1641 году палата общин приняла постановление о выплате Лильберну возмещение за нанесенный ему ущерб, оно так и осталось пустым обещанием. Даже обращение Кромвеля к парламенту с просьбой выплатить Лильберну задолженное ему армейское жалование в сумме 880 фунтов стерлингов не имело последствий. Тем не менее «Письмо Принну» все еще не содержало прямых нападок на парламент; главной его мишенью была пресвитерианская нетерпимость к инакомыслию, принуждение в вопросах совести. «Ни парламент, ни совет, ни синод, ни император, ни король или магистрат не обладает властью или юрисдикцией» над духовным царством Христа или гражданами его, «ибо, сэр, позвольте Вам заявить, что неотчуждаемой прерогативой одного только Иисуса Христа является быть царем его святых и законодателем своей церкви и народа и править в душах совести его избранных». Из этого вытекало, что преследовать за несогласие в вопросах совести – безразлично, исходит ли оно от архиепископа Лода или Принна, - Является делом антихриста.