Джон Лильберн – идеолог и вождь левеллеров

          Тем временем для подкрепления требований об  удалении 11 наиболее одиозных пресвитериан из палаты общин армия начала свое движение к Лондону. Известие об этом немедленно возымело свои действия, поименованные лица покинули палату общин, и снова армия остановилась. Когда же пресвитериане Сити 26 июля предприняли попытку своего рода  государственного переворота, приведя в боевую готовность  милицию и силой заставив парламент проголосовать за  немедленное приглашение короля в Лондон, Ферфакс и Кромвель решились наконец на «антиконституционный» шаг: 6  августа армия вступила в Лондон, не встретив  сопротивления. Но и после этого парламент бросил вызов армии, отказавшись одобрить ее действия. 29 августа, оставив военный отряд в Гайдпарке и расположив солдат  снаружи парламента, Кромвель заставил наконец палату общин санкционировать действия армии, 7 пресвитериан —  членов парламента бежали из страны, один был арестован. И хотя позиции индепендентов в парламенте вследствие этого укрепились, его политика по отношению к  левеллерам нисколько не изменилась — их лидеры все еще оставались в тюрьме. Политическая трусость армейской верхушки — так называемых грандов — придавала смелость парламенту: не доверяя армии, страшась ее союза с лондонскими низами, Кромвель поспешил вывести ее за пределы  столицы. Перед нами парадоксальный феномен — всесилие и поразительное бессилие многотысячной армии перед  ничтожным сборищем прожженных политиканов,  верховодивших в обеих палатах парламента и творивших его политику в 1647 года. И причина этого заключалась не  только в отсутствии единства в рядах самой армии —  решающей организованной силы демократии в период, когда революция оказалась на распутье, но и в политической незрелости лидеров партии левеллеров — этих  идеологических знаменосцев радикальной оппозиции в стране. Выражая интересы и устремления, прежде всего  ремесленников и мелких торговцев в городах и мелких сельских хозяев в деревне, левеллеры разделяли многие  свойственные этим слоям предубеждения и иллюзии. К этому следует присовокупить узость социального и исторического кругозора, неустойчивость, идеализацию  политических традиций, фетишизацию норм традиционного права. Со всеми этими чертами идеологии и политической  практики левеллеров мы уже в определенной мере  сталкивались, в частности прослеживая одиссею Лильберна до 1647 года, и в еще большей степени об этом будут  свидетельствовать его слова и дела в грядущие годы. С дискуссией, развернувшейся на конференции в Пэтни осенью 1647 года. В данном случае наше внимание будет сосредоточено только на одном вопросе: каковы те пределы, до которых левеллеры стремились довести  общественный переворот в стране? Заметим для начала, что политическая риторика Лильберна давала весьма расплывчатый ответ на этот вопрос. В самом деле, провозглашавшиеся им условия обеспечения «свободы и прав общин Англии» в качестве конечной цели борьбы были крайне социально  неопределенными и по своим границам размытыми, поскольку понятие «общины Англии» в восприятии различных  общественных слоев наполнялось различным содержанием. Точно так же далеко не устоявшимися были  представления Лильберна о наиболее пригодной для достижения провозглашенной цели форме правления. К лету 1647 года только исходный для искомого ответа пункт был им установлен: поскольку парламент выродился в  тиранию, он потерял право на власть, и последняя вернулась в руки тех, чьими полномочиями парламент пользовался, то есть к «общинам Англии». Иными словами, последние вправе установить  политический строй заново, не считаясь с традиционным.  Очевидно, что между позицией в этом вопросе Лильберна, Овертона и других левеллеров, с одной стороны, и  позицией Кромвеля и Айртона, исходивших из принципа сохранения наличного, основанного на традиции  политического строя,— с другой, различие было принципиальным. Вместе с тем Лильберн, как мы вскоре убедимся, в различных политических ситуациях давал отнюдь не однозначные ответы на вопрос: какое политическое устройство наилучшим образом обеспечит «свободу и права» граждан? Во всяком случае на протяжении 1647 года. Лильберн поочередно надеялся то на палату общин — против тирании палаты лордов, то на армию — против выродившейся палаты общин и, наконец,— в полном отчаянии — на возвращение короля в столицу. [1,284] Кстати, мимолетное  настроение Лильберна не следует смешивать с  политическими принципами. Столь длительное заточение в каменном мешке, равнодушие к его судьбе не только индепендентов в палате общин, но и верхушки армии, к которой он  неоднократно обращался за помощью, приводили его в  исступление. В конце сентября Лильберн опубликовал памфлет «Плуты разоблаченные», содержавший программу  реформ, которую должна отстаивать армия. Если оставить в стороне совет чаще менять состав «агитаторов», так как «стоячая вода... со временем подвергается порче», то в нем содержались все те же требования: уничтожение  монополий и десятины, перевод законов на английский язык, свободное и равное правосудие, отмена солдатских  постоев. Это была своего рода программа-минимум, в которой основной конституционный вопрос о государственном строе был обойден. 6 сентября Кромвель, наконец откликнулся на  многочисленные обращенные к нему просьбы и посетил  Лильберна в Тауэре. Он посоветовал ему впредь  воздерживаться от нападок на парламент, что ускорит его  освобождение. Однако Лильберн стоял на своем: всеми путями он будет стремиться разрушить тиранию  парламента. Кромвель обещал ему после освобождения хорошо оплачиваемую должность в армии. В случае его освобождения и выплаты 2 тысяч фунтов стерлингов давно обещанной компенсации за ущерб,  нанесенный ему в свое время Звездной палатой, Лильберн со своей стороны обещал на год покинуть Англию.  Изложив все условия письменно, он вручил Кромвелю этот документ. На том они расстались, и Лильберн стал ждать добрых вестей. Между тем парламент под разными предлогами  откладывал слушание этого дела. Только 14 сентября  Кромвелю удалось привлечь к нему внимание палаты общин. Однако с целью не принимать «немедленного решения было предложено передать это дело в Комитет для  изучения прецедентов юрисдикции палаты лордов над коммонерами». Известие о таком решении было воспринято Лильберном как откровенный акт издевательства. Всю вину за продление своих мучений он возложил на Кромвеля, сохранявшего, как он был убежден, только видимость зависимости от парламента, а на самом деле  замышлявшего «навечно удерживать бедный народ... в рабстве», под властью выродившегося и прогнившего  парламента. Впредь, писал он в те дни Генри Мартену, он намерен направлять свои жалобы  непосредственно солдатам, гвоздильщикам и холодным сапожникам, в которых он усматривал своих подлинных друзей и заступников. Это была угроза добиться освобождения посредством «неконституционных действий» низов, то есть угроза народного восстания. Однако дальше угроз прибегнуть к  «неконституционным» массовым действиям ни Лильберн, ни его  сторонники не заходили. И это очевидное свидетельство того, сколь велика была еще политическая незрелость  революционной демократии тех дней и сила довлевшей над нею робости перед лицом властей предержащих, сохранявших видимость «конституционности». Вспомним, что сам Лильберн в борьбе с парламентом стоял на платформе права, конституционности,  юридического прецедента. Как же мог он стать предводителем мятежа — действия, по своему характеру явно  «противозаконного»? К тому же не следует забывать, что  Лильберн, хотя и младший сын в семье, был по рождению джентльменом, о чем при всяком удобном случае он  напоминал: в парламенте — с целью заставить больше  считаться с ним; вне парламента — с целью придать своим злоключениям больший моральный вес в глазах тех, для кого джентльмен все еще заслуживал большего уважения, чем простолюдин. Последнее же все еще было широко распространенным убеждением в среде тех самых низов, к которым он апеллировал. [1,286] 

          Совокупность перечисленных моментов, может быть, объяснит нам тот  на первый взгляд парадоксальный  факт, что «защитник бедного народа»  Лильберн, полностью разочаровавшись  в Кромвеле и отчаявшись получить  иным путем свободу, склонялся  к заключению  «соглашения «агитаторов»  с королем», если последний со  своей стороны согласится «гарантировать  справедливую  свободу» его и  народа. Следовательно, политическая  незрелость этого предводителя  радикалов была в ту пору  еще столь велика, что личную свободу он все еще надеялся получить как дар «со стороны», не исключая и из рук монарха, обещающего «гарантии» таковой, поскольку  парламент на это оказался неспособным. Эта недостаточная разборчивость Лильберна в  «конституционных средствах» еще проявится неоднократно. В одном, однако, он оставался последовательным: в искренней преданности делу свободы, которому он  посвятил все свои силы и жизнь. Так или иначе, но бегство короля из Гемптон-Корта 11 ноября 1647 года положило конец попыткам  установить контакт между королем и «агитаторами» — замысел, который отнюдь не всеми сторонниками Лильберна  одобрялся. К этому времени произошли перемены и в судьбе самого Лильберна. 9 ноября ему было разрешено днем покидать тюрьму и возвращаться в нее на ночь. Однако и такое половинчатое «освобождение» было уже  благом — он получил возможность находиться в семье,  свободно общаться с друзьями и единомышленниками и тем самым активно влиять на движение левеллеров в целом. Между тем движение это достигло критической фазы в начале сентября в большинстве полков состоялись выборы новых «агитаторов» — событие, горячо поддержанное Лильберном. Это был момент, когда  противоречия между радикалами и «грандами» в армии грозили вылиться в открытое неповиновение солдат своим  офицерам. То же предгрозовое положение вещей отмечалось за пределами армии. Резко усилились нападки Лильберна на Кромвеля, открыто выступившего в палате общин 20 октября в защиту монархического строя.  Умеренные индепенденты в долгу не остались, обвиняя левеллеров в стремлении к анархии и «уравнению  состояний» (см. приложение 4). В этой обстановке появился памфлет «Дело армии, правильно изложенное», ставший отправным пунктом дискуссии, развернувшейся в Пэтни по вопросу о  послевоенном устройстве. Хотя он был подписан 11 вновь избранными «агитаторами», его автором был левеллер Д. Уайлдмен, а косвенно — все лондонские идеологи левеллеров. Поскольку «дело армии» практически  отождествлено в нем с делом «бедного, угнетенного народа Англии», постольку основное содержание этого  документа сводилось к требованиям, реализация которых означала бы превращение страны в демократическую республику, при этом армия рассматривалась в качестве инструмента этого преобразования. Конкретная  программа его включала основные требования левеллеров, и  прежде всего Лильберна, изложенные в предшествующих памфлетах идеологов. «Дело армии» стало первым  наброском знаменитого «Народного соглашения» — этого первого опыта создания писаной Конституции Англии. Известно, что оратором от имени левеллеров на конференции в Пэтни выступал Джон Уайлдмен. Здесь нет необходимости подробно излагать ход этой конференции, заметим лишь, что ее созыв  свидетельствовал прежде всего о силе влияния идеологии левеллеров в армии. Задуманная «грандами» как политический  маневр, тактическая уступка рядовым и младшим офицерам армии, от имени которых выступали на ней «агитаторы», она должна была создать впечатление «беспристрастного» рассмотрения их требований и тем самым отвести  реальную в те дни угрозу открытого отказа армии в  повиновении генералам. Что же касается позиции сторон, то обращает на себя внимание следующий примечательный факт: левеллеры, прежде всего в лице Лильберна, столь упорно отстаивавшие в столкновениях с парламентом букву и дух «конституционного» наследия Англии, на этой  конференции выступили как подлинные революционеры,  готовые ниспровергнуть самые основы традиционной  конституции страны. [1,288]  В этом проявилось — и на этот раз  наиболее отчетливо — принципиальное противоречие, столь характерное для движения левеллеров в целом, между декларацией абстрактных принципов, безусловно  революционных по их сути, и пониманием, выбором ими средств, которые привели бы к их реализации. Именно на уровне политической практики обнаруживалась вся мера  незрелости, если угодно беспомощности, их политического мышления. Итак, нет никакого сомнения в том, что  левеллеры первые в истории Англии подняли знамя  массового движения за установление в стране Республики, так как считали, что ввиду возврата народа Англии к «естественному состоянию» ее политическое устройство надо начинать с нового «соглашения», составленного в  соответствии с принципами естественного права. С другой стороны, гранды Кромвель и Айртон, наоборот,  отстаивали в Пэтни «историческую» Конституцию Англии и  соответствующее ей гражданское право, «основанное на принципе обладания собственностью», то есть речь шла о сохранении монархического правления,  контролируемого в той или иной степени посредством парламента, избранного на основе монархического ценза, то есть только одной десятой частью народа. Дабы избежать упрощения, необходимо еще одно замечание. В ходе дискуссии левеллеры постепенно  отклонились от последовательной реализации в избирательной системе принципа естественного права, согласившись, как мы уже знаем, исключить из него не только женщин, но и мужчин — слуг и нищих, «потерявших способность независимого волеизъявления», то есть сделали в этом  важном вопросе шаг навстречу принципу, выдвинутому Айртоном,— наличие у будущего избирателя помимо факта рождения в стране еще и «постоянного интереса», то есть собственности в той или иной части страны. К  объяснению причин этой уступки мы еще вернемся. В то же время гранды Кромвель и Айртон,  отрицавшие, что Англия вернулась в «естественное  состояние», поскольку сохранился парламент, а вместе с ним все «конституционные устои», тем не менее, в ходе прений апеллировали к «договорной теории», своеобразно  интерпретируемой, так как за ней стояли интересы прежде всего крупных и средних собственников — только одни они обладали «постоянным и весомым интересом» и поэтому были вправе конституировать органы власти в  стране, И здесь мы подошли к самому важному пункту — позиции левеллеров в вопросе об избирательном праве. В исторической литературе, причем и самоновейшей, эта проблема решается явно упрощенно. Поскольку  «Народное соглашение» является своего рода резюме программы партии левеллеров, мы напомним его основные положения. Преамбула его гласила: «Показав всему миру нашими недавними трудами и риском, сколь высоко мы ценим наши справедливые свободы, и убедившись, в какой степени всевышний  поддержал наше дело, выдав в наши руки его врагов, мы считаем себя связанными друг с другом взаимными обязательствами проявить наилучшую заботу, на которую мы способны, для избежания в будущем как опасности возврата в рабское состояние, так и дорогостоящего  освобождения из него посредством другой войны, ибо так же, как нельзя себе представить, что столь многие из наших земляков оказали бы нам сопротивление в минувшей войне, если бы они поняли, в чем состоит их собственное благо, точно так же мы можем с уверенностью  утверждать: после того как наши общие права и свободы будут должным образом выяснены, окажутся тщетными усилия тех, кто стремятся стать нашими господами». Четыре основных требования привлекают наше  внимание вслед за этим:

1) демократическая избирательная  система;

2) роспуск в течение  года существующего парламента;

3) двухгодичный срок правомочий  каждого вновь 

избранного парламента;

4) фиксация неотчуждаемого  характера ряда свобод, в сферу  которых парламент не вправе  вмешиваться, то есть законодательствовать; отсутствие упоминания о  короле  и палате лордов косвенно свидетельствовало, что речь идет о республиканском  строе.

          Остановимся, как уже было условлено, только на первом из перечисленных  требований левеллеров. Вопрос заключается  в следующем: что скрывалось за  требованием всеобщего избирательного  права для мужчин? Итак, представляется, что в существующей  литературе, посвященной позиции левеллеров  в вопросе об  избирательном  праве, произошло смешение двух  аспектов проблемы:

1) внутренней логики программы  левеллеров,

отталкивавшейся от принципа «естественного права»;

2) его политического истолкования  в исторических 

условиях Англии середины XVII века.

Суть первого из этих аспектов с предельной ясностью изложил в ходе  дискуссии в Пэтни полковник Рейнсборо: «...в самом деле, я полагаю, что беднейший из англичан должен прожить свою жизнь, равно как и величайший из них». Поэтому представлялось очевидным, «что человек вовсе не обязан подчиняться власти того правительства, в образовании которого он не участвовал». Нет сомнения, что Рейнсборо, говоря о «беднейшем из англичан» как равноправном «избирателе правительства», власти которого он должен будет подчиняться, отталкивался от абстрактного  принципа гражданского полноправия личности как ее  «прирожденного», естественного права. Однако когда  идеологи левеллеров оказывались перед необходимостью раскрыть содержание понятия «всеобщая гражданская свобода», которым они столь широко оперировали в своей публицистике, то оказывалось, что в реальной  действительности личность может свое «гражданское полноправие» потерять, так как определенным конститутивным элементом его оказывалось такое положение человека, при котором его источники жизненных средств, а следовательно, и волеизъявление являлись независимыми от воли других и неподконтрольными другим. Иначе говоря, пределом «свободы», если можно так выразиться, «предельной моделью» выступало положение мелкого самостоятельного производителя как в ремесле, так и в земледелии. Отсюда и понятие «свободнорожденный» в  терминологии левеллеров указывало лишь на потенциальную гражданскую свободу личности, которая могла не реализоваться, не состояться в случае, если человек оказывался на положении наемного «слуги» или нищего, живущего на милостыню. Очевидно, что левеллеры раскрывали содержание понятия «свобода» как идеологи мелкобуржуазных слоев города и деревни. Их основное отличие в этом вопросе от так называемых шелковых индепендентов заключалось, во-первых, в пренебрежении качественной характеристики и, во-вторых, в  игнорировании количественной характеристики имущества, лишь бы оно  ограждало обладателя от опасности оказаться в положении лица, потерявшего свое «прирожденное право» вместе с независимым источником средств существования. Очевидно, что различия между этими двумя  решениями данного вопроса были большими, и тем не менее от нас не должно ускользать фактическое сближение левеллеров с исходным принципом «шелковых индепендентов»,  рассматривавших избирательное право не как  «прирожденное», а как производное от имущественного положения человека. Мелкий собственник, не зависящий от чужой воли в добывании жизненных средств,— таким виделся, в частности, Лильберну идеальный и отправной тип гражданина будущей республики. Но если это так, то расхождение его и его приверженцев с «шелковыми индепендентами» являлось уже вопросом меры, а не принципа. Неудивительно, что Петти, один из наиболее  радикально настроенных ораторов в Пэтни, успокаивал  «грандов», опасавшихся, что принцип «всеобщего»  избирательного права для мужчин приведет к уничтожению  собственности: «Причина того, что люди соглашались  создать какую-то форму правительства, заключалась в том, что благодаря ему они сохранят собственность». Мы остановились на этом вопросе столь подробно потому, что это поможет нам лучше понять как  возможность политического сближения Лильберна с Кромвелем, так и недвусмысленное отмежевание его от устремлений тех слоев общества, для которых сохранение принципа неприкосновенности частной собственности означало только новую форму их порабощения. Во время конференции в Пэтни Лильберн почти ежедневно встречался с «агитаторами», направляя  развернутую ими кампанию в армии в поддержку «Народного соглашения». Когда же Кромвелю удалось  драконовским методом восстановить в ней дисциплину и  послушание, левеллеры сосредоточили свои усилия на пропаганде «Народного соглашения» не только в Лондоне, но и в графствах. В парламент одна за другой подавались петиции с требованием рассмотреть этот документ. В противовес этому 9 ноября им было принято решение, что «Народное соглашение» не заслуживает обсуждения. Справедливо полагая, что неведение мешает людям  понять «истинную природу их прав», левеллеры  повсеместно создали своеобразные комитеты, в задачу которых входило разъяснение, прежде всего в народных низах, содержания «Народного соглашения». В Лондоне одним из 12 избранных членов такого комитета был Джон  Лильберн. Оставаясь еще формально заключенным,  Лильберн со свойственным ему пылом активно участвовал в организации массовой кампании в поддержку  «Народного соглашения». К этому времени Лильберн находился в центре  разветвленной по всей стране организации, связь между отдельными ячейками которой осуществлялась  посредством наезжавших из столицы в графства «агентов», а внутри графств — своими собственными уполномоченными, объезжавшими крупные селения. Наконец, в каждом приходе имелись местные представители: они разъясняли содержание общенациональных петиций и  собирали под ними подписи. Лильберн вел оживленную корреспонденцию с местными уполномоченными,  наставляя выезжавших в графства «агентов», выступал на митингах в различных районах Лондона и в пригородах. Петиция, которую левеллеры намеревались подать в  парламент в конце января 1648 году, была в основном  составлена Лильберном. Ее содержание существенно отличалось от «Народного соглашения». Во-первых, палата общин побуждалась объявить себя «верховной властью» и при этом решить, являются ли члены парламента слугами народа или самозваными тиранами. Далее, вместо  изложения наиболее «одиозной» — в восприятии членов  парламента — части программы левеллеров следовало  требование провести судебную реформу. Юрисдикция отдельных судов должна была быть строго очерчена, а  избыточные суды — уничтожены. Весь корпус права должен быть переведен на английский язык. Ни один судья не должен оставаться на своем посту долее пяти лет.  Экономические требования петиции гласили: монополии  должны быть уничтожены, они нарушают не только свободу, но и собственность; должны быть созданы публичные средства, приобретены дома, земли, улучшены пустоши с Целью использования доходов для общественных нужд; следует развить национальное производство, с тем чтобы бедные получали большую плату за свой труд; в интересах моряков и всей нации должен быть улучшен  сельдяной промысел.[1,293] Ежемесячно должна публиковаться общенациональная и локальная отчетность о доходах и расходах общественных средств; акциз назван «бременем, лежащим на бедных» и «тормозом торговли». Вместо него левеллеры требовали введения  пропорционального имущественному положению обложения. Наконец, петиция содержала требование «всеобщего права голоса», более равномерного распределения избирательных округов.

          Характерная деталь: требуя материального  возмещения тем, кто подвергался  преследованиям за  приверженность  делу парламента, петиция наряду  с именем  Лильберна упоминала  и имена его врагов — Принна  и  Баствика. Это был жест примирения  с целью противопоставить «единый  фронт» армейским грандам. Уже  в январе 1648 года в парламент  стали поступать донесения о  попытке Лильберна «совратить  народ», подбивая его на  поддержку  «Соглашения». Эти обвинения вскоре  достигли  обвиняемого, и, не дожидаясь  ареста, он немедленно явился  в парламент. Когда он 19 января  прибыл туда, чтобы ответить на  выдвинутые против него обвинения, его у входа ждала толпа  сочувствовавших ему, жаждавших  узнать, чем все завершится. Отвечая  на выдвинутые против него  обвинения, Лильберн заявил: «Я могу  только поразиться мерой бесстыдства, проявленной доносчиком, осмелившимся  с такой уверенностью высказать  столь много лжи». Признав, что  он играл важную роль в сочинении  так называемой «Серьезной петиции»  и в привлечении к ней внимания  в Лондоне и в графствах, он  отверг все, что могло быть  истолковано как  заговорщическая  деятельность. Тем не менее, решение  парламента было не в пользу  Лильберна — он должен был  впредь вновь находиться в  Тауэре, и в строгой изоляции. Найдя предписание палаты общин  юридически неправильным, Лильберн  потребовал его исправления, дав  слово прибыть в парламент  завтра утром для его получения. На следующий день, вооружившись «Институциями» Эдуарда  Кока — трудом, пользовавшимся в парламентских кругах авторитетом официально признанного толкования  действующего права, Лильберн явился в парламент. Поскольку палата общин еще не заседала, он стал излагать свое истолкование данного казуса солдатам, охранявшим вход в парламент, заявив им, между прочим, что «они были призваны сражаться за сохранение прав свобод Англии, а не для уничтожения их», что они и совершат, если насильно отправят его в тюрьму на основании незаконного предписания палаты общин. 5 февраля некий Уолтер Фрост в памфлете  «Декларация о некоторых происшествиях» ответил по поручению парламента на «Петицию», и среди «ответов» Фроста на акалобы петиционеров мы находим следующий: «Вы  жалуетесь на то, что члены палаты общин избираются только фригольдерами, а не всеми свободнорожденными людьми королевства... но не является ли  несправедливостью по отношению к тем, кто избран таким образом, получать от вас указания?» Перед нами на самом деле типичный пример ухода от ответа на вопрос по существу путем выдвижения обвинений против поставивших столь «неудобный» вопрос. В итоге автор вообще находит  петиции заслуживающими сожжения, если они  несправедливы, ложны, скандальны и возмутительны, а подателей таковых — наказания. В конце февраля 1648 г. Лильберн ответил на  «Декларацию» Фроста памфлетом «Кнут для сегодняшней  палаты лордов». Однако в центре внимания Лильберна оказалась не только палата лордов, но и Кромвель. Начиная свою отповедь с защиты левеллеров от обвинений,  раздававшихся со стороны их недругов, Лильберн повторяет то, что уже не раз звучало до этого, в частности в Пэтни: левеллеры — истинные защитники свободы и  собственности и вовсе не «коммунисты» и «анархисты». «Те, кого вы называете левеллерами, являются... антиграндами,  антимонополистами, антиотступниками, антипроизвольниками и антиимущественными уравнителями». Обратим внимание на первое и последнее замечания. Лильберн неустанно отмежевывался не только от своих оппонентов справа, но и от идейного течения, вплоть до конца 1648 году, выступавшего под общим названием левеллеров, выдвигавшего, однако, не только требования установления в стране публичного равенства всех  родившихся в этой стране, но и признания за каждым из них на том же основании права на долю в национальном  богатстве родины, производить свой хлеб, обрабатывая  свободную от чужой власти землю. Вскоре приверженцы второго течения в левеллерском движении назовут себя истинными уравнителями. О себе Лильберн пишет, что вопреки 11-летним. Жестоким преследованиям он остается приверженцем  демократических и патриотических принципов, «преданным англичанином в поддержании и защите... прав и свобод, строго придерживаясь права страны», тогда как его  преследователи, в частности Кромвель и Айртон,—  «узурпаторы-тираны и разрушители права и свободы». В связи с замечанием Фроста, что существует широко известная молва о «заразе», скрытно распространяющейся, Лильберн в письме, адресованном Фросту, с возмущением отверг это обвинение и потребовал доказательств того, что кто-либо из ведущих левеллеров обнаружил малейшую  тенденцию к разрушению свободы и собственности, то есть к установлению равенства посредством «всеобщей  общности» имущества. При этом он подчеркивал, что основание именовать их левеллерами состоит разве только в том, что тирания в лице Кромвеля и Айртона и их сообщников для них столь же невыносима, как и тирания короля и его «кавалеров», что единственная форма уравнения, которой они добивались,— это равенство всех перед законом. Между тем новое заключение Лильберна в Тауэр не прервало его публицистическую деятельность. Между апрелем и июнем 1648 году он опубликовал три памфлета, в которых снова-таки его личные злоключения были представлены как общенациональная драма  «свободнорожденного» англичанина в условиях попрания его  фундаментальных прав, признанных парламентом, в  котором возросло в те дни влияние индепендентов. Сдвиги в расстановке классовых сил в лагере  парламента в связи с возросшей роялистской опасностью побудили пресвитерианское большинство в  парламенте предпринять шаги с целью привлечь на свою сторону левеллеров, метивших до тех пор свои самые острые стрелы в «шелковых индепендентов» во главе с Кромвелем как своих наиболее коварных врагов. [1,296] В результате этих усилий наступило некоторое облегчение положения Лильберна. 18 апреля 1648 года палата общин распорядилась выплачивать ему еженедельно 40 шилл. Этому процессу не помешало решение суда королевской скамьи, расследовавшего по настоянию Лильберна основания его ареста и нашедшего их  «достаточными», чтобы отправить его снова в Тауэр. 1 мая началась вторая гражданская война. 27 июля в палате общин пресвитерианин мэр Джон Мейнард поднялся со своего места, чтобы «напомнить»  присутствовавшим о судьбе Лильберна, о том, что этот  «непобедимый дух совершил и выстрадал во имя парламента». Поводом для этого послужила левеллерская петиция, под которой стояло несколько тысяч подписей. На этот раз петиция была принята палатой благосклонно! 1 августа палата общин постановила снять с Лильберна обвинения. На следующий день было получено согласие палаты лордов. Таким образом, Лильберн снова оказался на свободе. В конце августа «ухаживание» парламента за Лильберном зашло столь далеко, что было решено в виде компенсации за нанесенный ущерб выплатить ему 2 тысячи фунтов стерлингов из доходов владений, конфискованных у лорда Ковентри. Однако Лильберн оказался «неблагодарным» и не оправдал надежд пресвитерианских политиков. Вместо поворота в их сторону он, учитывая возросшую  роялистскую опасность, сделал трудный, после опыта  предшествующих месяцев, шаг к примирению с Кромвелем. На следующий день после освобождения Лильберн направил ему письмо, в котором, между прочим, значилось: «С целью продемонстрировать Вам, что я не являюсь отступником от своих исходных принципов, в защиту которых я  рисковал своей жизнью, равно как и от Вас, если Вы остались тем же, кем Вы должны быть... Хотя, если бы я стремился и желал мести за жестокое и почти умертвлявшее меня тюремное заключение, я в недавнем прошлом имел между двадцатью возможностями, чтобы отплатить Вам должным образом. Однако я презрел их, особенно в  момент, когда Вы находитесь в трудном положении. И это должно убедить Вас, что если когда-либо моя рука  подымется на Вас, то это произойдет не иначе как тогда, когда Вы будете находиться в сиянии славы,— если Вы тогда отклонитесь от праведных путей истины и  справедливости. Если же Вы неизменно и беспристрастно будете их преследовать, я буду Вашим до последней капли крови в моем сердце».

          В ходе второй гражданской  войны погиб младший брат Джона  Лильберна Генрих Лильберн, перешедший  на сторону короля. Его голова  была выставлена на воротах  замка, комендантом которого он  являлся и который был взят  штурмом силами парламента; его  владения  подверглись конфискации. Движение левеллеров понесло  тяжелую потерю: у Донкастера  погиб полковник  Рейнсборо, наиболее  последовательный защитник прав  обездоленных. На его похоронах  присутствовало несколько тысяч  человек, носивших серо-зеленую эмблему  левеллеров — ленты цвета морской  волны. Лильберн не принял участия  во второй гражданской войне: он был слишком истощен длительным  пребыванием в тюрьмах и, кроме  того, поглощен заботами о содержании  семьи, да к тому же он был  совершенно разорен, так и не  получив ни фартинга из «обещанных»  компенсаций. С этой целью он  отправился на север, где находились  обещанные ему секвестрованные  владения некоего Джибба. Встретившись  по пути с находившимся там  Кромвелем, Лильберн пережил глубокое  разочарование, осознав, что тот  гораздо больше печется о  самовозвеличении, чем о благе государства. Этим  наблюдением Лильберн как бы  предсказал всю будущую биографию  полководца. Однако на севере  Лильберн долго не задержался; через пять дней он вернулся  в Лондон, чтобы принять участие  в составлении и пропаганде  обширной петиции, 11 сентября 1648 года  так называемая «Смиренная  петиция», под которой стояло 40 тысяч подписей, была подана  в палату общин. [1,298] Это происходило в то время, когда вторая гражданская война была уже победоносно завершена и на переднем плане политики снова оказался вопрос о государственном устройстве Англии. В 27 пунктах этой петиции была, правда, несколько хаотически изложена вся программа левеллеров, как она сложилась к тому времени. Характерно уже ее начало. Палата общин, к которой была обращена петиция, названа «высшей властью Англии», поскольку лишь она может исторически рассматриваться как представительница народа.  Управление страной двумя или тремя верховными властями «несовместимо» ни с безопасностью, ни со свободой нации. В  политическом разделе петиции отрицалось «вето» короля и лордов, содержалось требование роспуска существующего парламента и ежегодного переизбрания парламента в будущем. Будущим членам парламента запрещалось законодательствовать по вопросам свободы совести,  объявлять принудительную мобилизацию в вооруженные силы. В статье 18-й будущим парламентам запрещалось «отменять право собственности, уравнивать имущество людей или вводить общность всех вещей». Среди  экономических требований наряду с отменой монополий,  акцизного обложения, десятины содержалось осуждение  нищенства «в столь плодородной стране», требовалось удалить недавно возведенные изгороди на  переувлажненных и других общинных землях или сохранять их только в тех случаях, когда огороженный участок приносит пользу бедным. Несколько статей были посвящены реформе права и  судопроизводства с целью сделать его доступным и равным для всех. Наконец, в одной из заключительных статей  содержалось требование привлечения Карла I к суду за «обильно пролитую невинную кровь». Уже только в силу того, что республиканский характер политических требований петиции находился в те дни в полном противоречии с предпринимавшимися парламентом усилиями как  можно быстрее договориться с королем, можно было ожидать, что она будет оставлена палатой общин без внимания. Так и  случилось. И тем не менее без малого двухлетние усилия  левеллеров на ниве пропаганды демократических идей не  остались бесследными: они подготовили общественную и в значительной мере юридическую почву для установления республиканского строя в стране во главе с однопалатным парламентом. И в этом их непреходящая историческая заслуга. Так или иначе, но роль партии левеллеров в  политической жизни страны в осенние месяцы 1648 году по сути достигла вершины. В условиях, когда роялистски  настроенное пресвитерианское большинство палаты общин в спешном порядке и за спиной армии готовило  возвращение короля на престол, у грандов во главе с Кромвелем не было другого выхода, как пойти на сближение с  левеллерами, чьи республиканские воззрения теперь оказались как нельзя более кстати. В те дни Лильберн писал Кромвелю, что «по воле божьей ему дано было понять принципы справедливого правительства, при котором слава божья может воссиять, будучи равным образом  распределена среди всех людей». В ответ Кромвель предложил встретиться с ним с целью нахождения приемлемых для обеих сторон форм послевоенного устройства страны. Это совещание состоялось в одной из лондонских таверн. Главными ораторами от левеллеров были Лильберн и Джон Уайльдмен. От индепендентов  присутствовали полковники Тичберн, Джон Уайт, Паркер и другие. Индепенденты настаивали на том, что королю следует отрубить голову, а парламент — если не разогнать, то подвергнуть «чистке». Лильберн возражал: хотя король по его делам «порочный человек», однако и армия  «обманывала нас в течение последнего года, предала забвению все обещания и декларации и поэтому не заслуживает больше доверия с нашей стороны без надлежащих  осмотрительности и гарантий». В интересах народа, продолжал он, «сохранить одного тирана для уравновешения другого до тех пор, пока мы определенно не узнаем, какой из них лучше обеспечит наши вольности». Если король будет обезглавлен, парламент подвергнут «чистке», вся власть окажется в руках армии, которая ею воспользуется по законам меча.[1,300] Иными словами, Лильберн пророчески предвидел, к чему клонит в сложившейся ситуации Кромвель. При таком исходе событий, предупреждал Лильберн, «наше рабство в  будущем... вероятно, было бы большим, чем когда-либо под властью королей». Пусть сначала будет узаконено «Народное  соглашение», которое исключит возможность установления  тирании. Хотя «джентльмены-индепенденты» были весьма возмущены выдвинутыми против них опасениями, однако сила и влияние левеллеров достигли в те дни зенита, и их поддержка замыслов Кромвеля была слишком  необходима, чтобы идти на открытый разрыв с ними. Но помимо всего прочего существовала опасность, что пресвитериане могут перехватить инициативу в деле привлечения  левеллеров на свою сторону. И индепенденты согласились скрепя сердце создать смешанную комиссию — по четыре представителя с каждой стороны — для составления  согласованного текста «Народного соглашения». Лильберн на этот раз возглавил делегацию левеллеров. На  заседании согласительной комиссии под давлением последних было решено, что новая редакция «Народного  соглашения» будет передана на «одобрение всей страны». Тем временем Айртон — «альфа и омега» армии, как его назвал Лильберн,— опубликовал свой план  политического устройства страны под названием «Ремонстрация». Основное отличие его от проекта левеллеров состояло в том, что сперва предлагалось провести судебный  процесс над королем, а затем заняться новой конституцией. В предложениях левеллеров, как мы помним, этот  порядок был противоположным.