Лексические особенности перевода художественного текста в английском языке

 

A collapse was inevitable, and it came during a basketball game in October, 1931. I had dribbled past two guards and arched the ball perfectly, knowing it would swish through the hoop. But blackness suddenly covered the court and the ball disappeared into it like a balloon into a cloud, and I felt myself falling.

 

Это было бы лестно, я думал, сочинить что-нибудь достойное из воровства профессионала. Трудность состояла в том, чтобы  заставить кого-то заменить мои числа  на ноты  а затем принять заключительную работу. Но я знал, что не мог зависеть от одной только музыки. Та первая зима научила меня, что я должен буду бороться со всем, что подвернулось мне. под руку. Учение, я знал, будет самым эффективным оружием против наступающих лет. Поэтому я еще раз ухватился за книги. После школы я искал на полках местной библиотеки авторов, которые могли бы помочь мне в разных ситуациях. Я натолкнулся в иностранные миры Томаса Манна, Достоевского, Джеймса Джойса и других, которых я никогда не читал прежде. Я перепробовал себя в каменной скульптуре, коротких рассказах, поэзии и, когда я мог рисовал. Я делал все, что я мог, чтобы защитить себя от другой такой зимы. Где-то в промежутках я играл в баскетбол за Дипломатов и за мою среднюю школу также.

 

 

 

     Провал был неизбежен, и он  случился во время баскетбольной  игры в октябре 1931 году. Я увел  мяч у двоих и бросил его совершенно зная, что он  со свистом пронесется через обруч. Но внезапно все почернело, мяч исчез, словно воздушный шар в облаках, и я почувствовал, что я падал.

 

27

The coach had my teammates carry me to the locker room, where I was examined by the school nurse. Her only comment was that I looked awful hungry and thin to be playing such a strenuous game. But at home later that evening a doctor whom my sister called said I was on the verge of a physical breakdown. I had wasted from 165 pounds to 124 in less than three months. If I was to regain my health, he said, I would have to leave school for the remainder of the year and rest.

So at twenty I found myself an invalid. There was no chance of graduating with my class. I was already too far behind. In fact, I knew that 1 would never go back to school. For the next five months I sat in the dark of my room rejecting time, light, and reason. I never heard from Sally during that time, but my sister helped me through the long convalescence and tried to get me to read, to write, to do anything that would di¬vert my eyes from the blank wall opposite my bed. I finally opened a book one rainy afternoon. And gradually I began to read, think, and hope again. One thing was clear. I couldn't escape my fate by trying to out¬run it. I would have to take my time from now on, and grow in the light of my own particular experience—and accept the slow¬ness of things that were meant to be slow. Spring was back again, but I was afraid to look upon its coming with any pleasure. It had deceived me once too often.

Тренер  заставил моих товарищей по команде, доставить меня в раздевалку, где  я был осмотрен школьной медсестрой. Ее единственным замечанием было то, что  я выгляжу ужасно голодным и худым, чтобы играть в такую напряженную  игру. Но позже, в тот же вечер  дома, доктор, которого вызвала моя  сестра, сказал, что я на грани  физической истощенности. Я потерял  в весе с 165 фунтов до 124, это менее  чем за три месяца. Я должен восстановить свое здоровье, он сказал, и мне придется пропустить остаток года в школе  и отдохнуть.

 

Поэтому уже в двадцать лет я считал себя инвалидом. Не было никакой возможности  окончить учебу вместе со своим классом. Я уже слишком отстал. На самом  деле, я осознавал, что уже никогда  не смогу вернуться в школу. В  течении следующих пяти месяцев я сидел в своей комнате, в темноте, отказываясь от времени, света, и размышлении. Я никогда не получал известия от Сэлли в течение того времени, но моя сестра помогала мне до полного выздоровления и пыталась заставить меня читать, писать, делать что-либо, чтобы я мог отвести свои глаза от глухой стены напротив моей кровати. В конце концов, в один дождливый день, я открыл книгу. И постепенно начал читать, думать и снова надеяться. Одно было ясно. Я не смог избежать своей судьбы, пытаясь опередить ее. Мне придется занять свое время впредь, и вырасти в свете своего собственного особого опыта, и принять медленность вещей, которые должны быть медленными. Весна снова наступила, но я боялся с каким-либо удовольствием наблюдать ее наступление. Она обманывала меня как-то слишком часто.

By April I had regained my weight and strength. And before long I was hanging out at Jim's pool hall again, for it was a good place to get back into the stream of things. -Arguments ^ere always going; they flared, blossomed, and faded by the dozens. Some of them were senseless, some were heated, some were comical.

During one argument, one man claimed that Glen Gray, the band leader, had a mustache. The other denied it. My interest was casual until one of the men, ^waiter at the Hotel St. Paul, boasted that he should know since he "rubbed shoulders with Gray every night." He was lying of course about the shoulder rubbing, but he did see the orches¬tra leader regularly; anyone working there had the same opportunity. I wondered why I hadn't thought of this before. Many of the best orchestras played at the large Twin City hotels;  if only I could get one of them to broadcast my songs. The thought grew and I hurried home, sorted out several of my compositions, and set my alarm clock for six o'clock. And by seven-thirty the next morning I was at the Hotel St.. Paul servants' entrance, „the songs ticked in my pocket, applying for a waiter's job.

The timekeeper, an old gray-haired man, looked me over and asked me to wait around until he saw the day's work schedule. And for the next four hours I paced the corridor, looking expectantly at him now and then. At eleven-thirty, he motioned for me.

 К  апрелю я восстановил свой  вес и свои силы. И вскоре  я просиживал в бильярдной  Джима, поскольку это было хорошим  местом, чтобы вернуться в поток  событий. Споры всегда шли;  они вспыхивали, расцветали, и затихали  одновременно. Некоторые из них  были бессмысленные, некоторые  горячие, некоторые смешные.

 Во  время одного спора один человек  утверждал, что у Глена Грэя, дирижера, есть усы. Другой отрицал. Мне не так уж и было интересно, до тех пор пока один из мужчин, официант гостиницы Святого Паула, не похвастался, что он знает, так как общается с Грей каждую ночь. Естественно он соврал по поводу общения, но он мог регулярно видеть дирижера оркестра, и у каждого, работающего там, есть такая возможность. Я поразился, почему я не подумал об этом раньше. Большинство лучших оркестров играют в отелях Твин Сити; если бы только я смог заставить одного из них передать им свои песни. Появилась мысль и я поспешил домой, перебрал несколько своих композиции, поставил будильник на шесть часов. А к половине восьмого утра, я уже был в Гостинице Святого Паула, у входа для служащих. Песни спрятал в карман, и попросил устроить меня официантом.

Табельщик, пожилой седоволосый мужчина, посмотрел  на меня и попросил подождать до тех пор, пока он не взглянет на расписание рабочего дня. И в течении следующих четырех часов я ходил взад вперед по коридору, время от времени смотрев на него с надеждой. В одиннадцать тридцать, он показал на меня жестом.

'Are you an experienced waiter?"

"Yessir. Yessir." (I had never waited on table in my life.)

"You ever work here before?"

"Not yet, no, sir."

"Where have you worked?"

"The Minnesota Club, the Lowry,

the "

"Okay, okay. There's a Rotary  luncheon today, nothing steady. You want to work it?"

"Is that where the orchestra plays?"

"Orchestra? What's the orchestra got to do with it?" he asked.

"Oh nothing, nothing. Just thought I'd ask.' My heart thumped like a drum.

"Well, do you want it or not?" he snapped.

"Yessir, I'll take it." I stepped up to his table and signed in.

The banquet captain changed my status from waiter to bus boy ^e. instant he saw me pick up a tray. And as I trudged back and forth between the kitchen and the banquet hall, under the weight of the trays of drinks, I could hear the music coming from, the main dining room. It was frustrating to have Glen Gray so close and not to be able to talk with him. But the driving captain kept his eye on me, pointing to tray after tray. And only once, when the dining-room door swung open, did I glimpse the tall, debonair orchestra leader directing his orchestra.

 «Ты опытный официант?»

«Да сэр. Да сэр.» (Я никогда за свою жизнь не обслуживал.)

«Ты когда-либо здесь работал?»

«Нет  еще, сэр.»

«Где  ты работал?»

В клубе  Миннесота, в Лоури,….»

 

 «Хорошо,  хорошо. Есть ротационный завтрак  сегодня, ничего конкретного.  Ты хочешь поработать?»

 «Это  где оркестр будет играть?»

«Оркестр? Что это оркестру довелось там  делать?» спросил он.

 «Ой,  ничего, ничего. Просто подумал чтобы спросить.» Мое сердце тяжело забилось как барабан.

 «Ну  что, ты хочешь или нет?»  он рявкнул.

«Да сэр. Я буду.» Я подошел к его столу и записался.

     Командир банкета изменил мой  статус от официанта на помощника  официанта и сию минуту он  увидел, что я поднимаю поднос. И поскольку я тащился взад  вперед между кухней и банкетным  залом, под весом подносов напитков, я мог услышать музыку, прибывающую  из главной столовой. Было печально  что, находясь так близко с  Глен Грей, не было возможности поговорить с ним. Но главный, бдительно следил за мной, указывая на поднос за подносом. И только тогда, когда дверь столовой распахнулась, я мельком увидел высокого, любезного дирижера, дирижирующего его оркестром.

And I noticed then that he did have a mustache.

Much later, the Rotarians were enjoying coffee, puffing cigars and asking silly ques-tions of a mind reader they had hired for entertainment. I hung around, clearing dirty dishes from the table tables—and listening to the questions and answers.

"Who's going to be the most famous in this room?" someone asked.

"Good question," the mind reader said.He then covered his eyes and turned his back to the audience. There was snickering as he supposedly searched the future. Whomever he chose was in for a good razzing. The laughter was already building.

"Gentlemen." There was a momentary

quiet. "There is a boy in the back of this

room in a white uniform" (every eye in the

room turned on me). "He will be more

widely acclaimed than any "

That was enough. Bedlam broke loose. "Boy! Boy! Come up here!" It was the mind reader's voice screaming over the oth¬ers. "Bring him up, somebody!''

Two men started toward "me, but I grabbed a tray of dishes, and, fleeing the banquet hall, I tripped and threw the dishes in all directions. But I got to my feet and kept going until I reached the dressing room.

 

 

Затем заметил, что у него есть усы.

 

Намного позже  Ротарианцы наслаждались кофе, дымя сигарами и задавая глупые вопросы телепату, которого они наняли для развлечения. Я повесив голову, собирал грязную посуду со столов и прислушивался к вопросам и ответам.

«Кто  будет самым известным в этой комнате?» кто-то спросил.

 «Хороший  вопрос,» телепат сказал. Затем он закрыл глаза и повернулся к публике. Кто-то там хихикал, когда он предположительно смотрел в будущее. Кого бы он ни выбрал, тот будет насмешкой для всех. Смех.

 

«Джентльмены.» Кратковременная тишина. «Здесь есть парень, на той стороне комнаты, в белой форме» (все взгляды переключились на меня). «Он будет более широко приветствоваться, чем кто-либо…..»

 

      Этого было достаточно. Бедлам  вырвался на свободу. «Парень!  Парень! Подойди сюда!» это был  голос телепата кричащего сквозь других. «Приведите его, кто-нибудь!»

 

Двое  мужчин направились в сторону  меня, но я схватил поднос с посудой, убежал из банкетного зала, споткнулся и уронил посуду по сторонам. Но я  встал на ноги и продолжал идти дальше, пока не дошел до раздевалки.

 

31

In spite of that fiasco, I was hired three days later as a regular bus boy, and assigned to the main dining room.

Glen Gray left soon after, without my having had a chance to speak to him. But Kay Kyser, Bert Lown, Jack Teagarden and others, who came later, didn't get off so easy. Each of them suffered through my inexhaustible efforts—and they encouraged me. But none of them acted as though Tin Pan Alley  was overlooking a great talent.

Late that summer, I was offered the head bus boy job at the Hotel Lowry, by the maitre d'hotel,  a former wrestler whose name was Gleason. I took it. And for nearly three hours each day, after the luncheon crowd left, I had the main dining room and the huge grand piano all to myself. Once the tables were set for the evening, I played away before an imagined audience—using the light-control switches for color combinations that added to the mood. On one such afternoon I was playing and singing "No Love" when I felt someone was behind me. Embarrassed, I stopped, turned and looked into the shadows. It was Larry Duncan, the orchestra leader who was currently engaged by the hotel

"Is that your music?" he asked.

"Yes."

"Go ahead. Play it again."

 

 

Несмотря  на это фиаско, я был нанят, три  дня спустя, в качестве постоянного  помощника официанта, и назначен на главную столовую.

  Глен Грэй уехал сразу после того, как только у меня появился шанс поговорить с ним. Но Кай Кайсер, Берт Лаун, Джек Тигарден и другие, которые приехали позже, не ушли так же быстро. Каждый из них пострадал бы из-за моих  неистощимых усилии и они воодушевили бы меня. Но никто из них не действовал, как это делает

 

В конце  того лета, с помощью метрдотеля, бывший борец, которого звали Глисон, мне предложили работу главного помощника официанта в отеле Lowry. Я согласился. И в течение почти трех часов каждый день, после того, как после завтрака уходила вся толпа, обеденная комната и огромный рояль непосредственно были в моем распоряжении. Однажды, когда столы были накрыты для вечера, я играл на рояли, перед вообразимой аудиторией, включив цветные лампочки для настроения. В один такой день, я играл на рояли и пел «Никакую любовь» и вдруг почувствовал кого-то сзади. Смутившись, я остановился, повернулся и посмотрел на тень. Это был Ларри Данкэн, дирижер оркестра, которые теперь играют в отеле.

 

  «Эта  ваша музыка?» спросил он.

     «Да».

     «Продолжайте. Сыграйте заново.»

 

32

I played it again and he listened attentively. When I finished he asked me if I would like to have it orchestrated.

"I sure would," I said, and it was probably the understatement of my lifetime. The orchestra's arranger spent the rest of that afternoon with me, taking the piece down as I played it. And, as I watched him work, I hoped that my afternoons of fantasy were coming to an end.

This happened on a Wednesday.

During dinner on the following Friday night, Larry motioned me toward the bandstand. "We're broadcasting 'No Love' on the network show tomorrow night—with your permission, of course," he said.

I got Sally on the telephone and, without knowing whether she cared or not, I excitedly spilled out the good news. "I composed it for you—don't, forget to listen." Her voice didn't reveal the slightest interest. She said, very casually, that she would listen—but, I found out later, she spent the next two hours telephoning all her friends. And I spent the rest of that evening and the next day drifting about in a trance.

On the night of the broadcast, Abby, the drummer, congratulated me and showed a group of waiters and myself the program. Fate had arranged things. There was my name among those of Irving Berlin, Duke Ellington, Cole Porter and Jerome Kern.

Я снова начал играть, а он слушал внимательно. Когда я закончил он спросил, хотел бы я, чтобы мою музыку оркестр исполнил.

«Конечно хочу», сказал я, и это, вероятно, была недооценкой всей моей жизни. Аранжировщик оркестра провел остаток того дня со мной, записав часть из того, что я играл. И, как только увидел его работу, я понадеялся, что день вместе с моей фантазией подошел к концу. Это произошло в Среду.