Правовой нигилизм и пути его преодоления

В «Падении» А. Камю приводит рассказ о русском помещике, который приказывал кучеру стегать кнутом и тех своих крепостных, которые кланялись ему при встрече, и тех, которые не кланялись, наказывая и тех и других «за дерзость». 6

С точки зрения господина, самостоятельная воля зависимого крестьянина есть возмутительное деяние, которое опасно и недопустимо. Нигилизм власти по отношению к правам и свободам простого человека порождал в свою очередь его нигилистическое отношение к легитимным нормам. Нигилизм стал определяющим фактором формирования правовой культуры.

В условиях социального угнетения и цензуры стала формироваться славянофилами русская, большей частью утопическая, идея государства, в основе которой лежало стремление достичь гармоничных отношений между верховной властью (царем) и народом. Предполагалось, что в государственных отношениях не должно быть ничего формального, юридического, не нужны никакие правовые гарантии, поскольку органические, естественные отношения в корне противоположны договорным. Все должно быть основано на доверии, любви и свободе.

В славянофильском миропонимании свобода личности стоит выше права. Юридическое оформление социальных отношений представляется им угрозой этой свободе и внутренней «самости» человека. В основании русского государства, по их мнению, должны лежать такие принципы, как добровольность, свобода и мир. Русский народ не нуждается в формальных гарантиях, так как не признает власти как политической силы. Он признает ее лишь как нравственное призвание. Среди славянофильских идей едва ли не самой реакционной была та, согласно которой для русского народа политические права не важны и не нужны.

Здесь мы видим пример того, как беспредельная нравственность и абсолютный гуманизм приводят к правовому нигилизму, который представляет реальную опасность для гуманистической направленности развития общества. Западники в отличие от славянофилов придерживались противоположных позиций в отношении российской истории и были убеждены, что в лице Петра Великого Россия осознала свое преступное одиночество и стала учиться у Европы. Но в оценке отношения русского человека к праву у западников и славянофилов наблюдается определенное сходство позиций. Так, П.Я. Чаадаев признает, что идеи законности и права для русского народа – бессмыслица, что никакая сила в мире не заставит нас выйти из того круга идей, на котором построена вся наша история. Русский человек признает лишь дарованное право и отрицает всякую мысль о праве естественном.

В 60-е годы XIX века возникает русский нигилизм, отвергавший государство, право и традиционную мораль, поскольку эти институты оправдывали порабощение человека и народа. Русский нигилизм отрицал бога, душу и высшие ценности. Нигилисты были убеждены, что все силы должны быть отданы на эмансипацию человека, на освобождение трудового народа от непомерных страданий, создание условий счастливой жизни, уничтожение условных социальных и правовых норм, порабощающих человека и мешающих его счастью. Нигилизм был широким духовным движением. Мы все нигилисты, утверждал Ф.М. Достоевский.

Нигилистическая тенденция по отношению к праву является одной из фундаментальных и во взглядах основателя анархизма М.А. Бакунина, активно выступавшего против богопризнания и богопочитания, церквей и попов, богопомазанных царей и законодателей, а также из этого вытекающего, по его словам, «исторического хлама»: государственного, уголовного и гражданского права, наследственной собственности и семейного деспотизма, полицейской власти и военного насилия.

Бакунин считал все законы, которые созданы законодателем (человеческим или божественным), по своей природе деспотическими, чуждыми и враждебными людям. Это – не законы, а декреты, которым повинуются не по внутренней потребности, а потому, что принуждены к этому внешней силой – божественной или человеческой.7

Русский философ К.Н. Леонтьев был идеологом авторитарного правового нигилизма, занимая принципиально «охранительные» позиции по отношению к царскому режиму. Он был нигилистом совершенно иной формации, чем Д.И. Писарев и М.А. Бакунин. Леонтьев ставил царскую власть выше права, считая, что конституция только ослабит государство и не внушит русскому человеку английскую любовь к закону. По нашему мнению, нельзя согласиться с точкой зрения Н. Бердяева, который считал, что Леонтьев только из-за эстетических предубеждений выступал против прав и свобод, санкционируя роковые черты русского народа, отвращавшие его от закона.8 Причины нигилистического отношения Леонтьева к естественным правам и свободам человека более глубокие.

Хотя Л.Н. Толстой был наиболее выдающимся правовым нигилистом дореволюционной России, его взгляды отличаются в принципе от нигилизма Леонтьева, поскольку проистекают из любви к человеку и жизни, а не к деградирующей монархической форме власти. Толстой отрицает антигуманные правовые отношения во имя естественных прав и свобод человека. В «Письме студенту о праве» он, отвечая на обвинения Л.И. Петражицкого в незнании природы этики и права, пишет с возмущением, что вся эта удивительная так называемая наука о праве, в сущности, величайшая чепуха, придумана и распространяема с очень определенной и нехорошей целью: оправдать дурные поступки, постоянно совершаемые людьми нерабочих сословий.

Для русского писателя важен здравый смысл в оценке права как феномена социальной жизни, а не атрибутивно-императивные переживания, на которые опирался Петражицкий. Толстой убежден, что под словом «право» скрывается только самое грубое оправдание тех насилий, которые совершаются одними людьми над другими. Для него правом является разрешение для людей, имеющих власть, заставлять людей, над которыми они имеют власть, делать то, что им выгодно, а для подвластных же правом является разрешение делать все то, что им не запрещено.9

Н.В. Устрялов утверждал, что философ Толстой велик своей вдохновенной узостью, гипертрофированной совестью, бесстрашной слепотой морального максималиста, зачарованного отвлеченным совершенством. По нашему мнению, для прогрессивного развития общества моральный максимализм Толстого по отношению к праву представляет чуть ли не такую же опасность, как и реакционный консерватизм Леонтьева в эстетических одеждах. По всей видимости, истина лежит где-то посредине между этими противоположными мировоззренческими позициями. Нельзя следовать принципам гипертрофированного гуманизма, поскольку это ведет к распаду социокультурных связей; но и авторитаризм, для которого права и свободы личности – ничто, приводит общество к полному экономическому, политическому и культурному упадку.

Три революции, произошедшие в России на протяжении немногим более десяти лет, свидетельствовали о существовании глубокой оппозиции разлагающемуся авторитарному режиму. В реальной жизни случилось так, что прогрессивные гуманистические идеи, сформировавшиеся в российской культуре и послужившие отправной точкой революций, не превратились в компас общественного развития, а стали всего лишь фоном реставрации авторитаризма.

1.3 Правовой нигилизм как форма социального бытия в советской и постсоветской России

В этот период продолжает развиваться «двухполюсный» правовой нигилизм: с одной стороны, нигилизм государственного аппарата, отрицавшего многие естественные права и свободы человека, с другой, нигилизм российских граждан, нарушавших по мере возможности действующие правовые нормы. Ликвидация частной собственности, полное уничтожение общественных групп – носителей ценностей неравенства, безраздельная власть одной политической партии марксистского толка обеспечили жесткие процессы деперсонификации личности, а также глубинную консервацию традиционалистских культурных ценностей.

Октябрьский переворот укрепил позиции традиционализма, лишь изменив его внешний облик (культурную и идеологическую символику). В этом одна из причин того, что мощный инновационный импульс, полученный российским обществом от февральской и октябрьской революций, то и дело давал сбои, оборачиваясь регенерацией архаических культурных форм, чуждых либеральным новациям.

Процессы концентрации политической власти внутри узкого круга партийных и государственных чиновников сопровождались сужением гражданских прав для основной массы населения России. В сферах трудового, колхозного и уголовного права это было особенно очевидно. Дореволюционный чиновничий «холопский великан» кажется карликом по сравнению с советским государственным и партийным клерком.

Традиционные авторитарно-бюрократические социальные отношения, зародившиеся много веков назад и, казалось бы, уничтоженные в революционные годы, возродились вновь. Э. Фромм находит признаки некрофильного ориентирования в советской общественной системе, как, впрочем, и во всех индустриальных обществах ХХ века.

Он замечает, что общее в русском государственном капитализме и корпоративном капитализме существеннее, чем различия в обеих системах, поскольку и тому и другому обществу присущи бюрократически-механистические методы и подготовка тотального разрушения.10

Сталинский режим сделал опору на прогрессивную и популярную среди трудящихся социалистическую идеологию, которая явилась очень удобной ширмой для обмана. По данным академика А.Д. Сахарова, не менее 10-15 млн. советских людей погибли в застенках НКВД от пыток и казней, в лагерях для ссыльных кулаков, в лагерях «без права переписки», от холода, голода и непосильного труда на бесчисленных стройках и лесозаготовках, на перевозках в заколоченных вагонах и затопленных трюмах «кораблей смерти», при пересылке целых народов. В сталинские времена можно было понести тяжелое уголовное наказание за минимальное хищение или нарушение трудовой дисциплины, что делало такую социально-экономическую систему вполне продуктивной.

Следует подчеркнуть, что после отказа от сталинской репрессивной системы социокультурные отношения в стране продолжали носить полуфеодальный характер. В результате, как и в царской России, распространенным типом был человек с рабским менталитетом, который готов подчиняться в силу своего инфантильного характера, но не активно работать, поскольку оплата его труда оставалась крайне низкой. Он был готов украсть, компенсируя тем самым недоплаченное за свой труд, но не был готов активно бороться за свои права и свободы.

К концу советской эпохи политическая элита, лишившись реальной поддержки народа, потеряла веру в собственную легитимность. Это и было сигналом к началу нового системного кризиса и необходимости изменений, которые объективно созрели внутри старого режима. Однако реформа сверху не была осуществлена.

Началась модернизационная ломка, названная перестройкой. В этот период, несмотря на все лозунги о необходимости демократии, свободы и гласности, мало что изменилось в лучшую сторону в общественно-правовой жизни. В конце восьмидесятых годов усилились негативные тенденции: разложение государственного аппарата, коррупция, организованная преступность, мафия, безответственность и безнаказанность руководящих лиц, грубые нарушения законности – все то, что выражало углубление в стране экономического и социально-политического кризиса. Правовой нигилизм стал доминирующим фактором переходного этапа общественно-исторического развития. В общественном сознании стали отрицаться не только устаревшие, мешающие дальнейшему общественному прогрессу советские юридические нормы, но, к сожалению, и некоторые положения естественного права.11

Следует отдавать себе отчет в том, что в августовские дни 1991 г. лишь небольшая часть россиян пошла за реформаторами. Из-за слабости либерального движения вместо правового и социального государства как представителя общего начала и выразителя общей воли в политико-правовой и экономической сферах жизни стали доминировать олигархические кланы. Реформаторы не смогли создать на либеральных принципах гражданское общество как сферу обособленных от власти частных интересов. В силу целого ряда социокультурных причин в процессах структурирования общественной системы стали доминировать уродливые феодально-корпоративные тенденции, которые стали одними из основных истоков правового нигилизма и инфантилизма российских граждан.

М.К. Мамардашвили весьма скептически относился к деятельности российского радикальных демократов, считая их носителями нигилизма – людьми, утратившими способность мыслить и мочь, полагающими, что существует некий самодействующий механизм.

Правовой нигилизм российских граждан – это во многом своеобразная реакция на нигилизм радикальных демократов, занимавших в начале и середине девяностых годов доминирующее положение в идеологической сфере общества.12

Либеральная концепция по своей сути служит гуманистической тенденции развития общества, поскольку основной ценностью признает свободу человека. Либерализму присуща такая культурная, идейно-психологическая ориентация, в которой акцентируется внимание на самоценности индивидуума, его автономии и свободе, на его правах и возможности самому выбирать свои жизненные цели. Но на деле либерализм разделил участь коммунистической идеи в России, которой прикрывался авторитаризм советской эпохи. Либеральные принципы были извращены и опошлены, после чего отброшены, поскольку выполнили несвойственную им функцию прикрытия несправедливого и антигуманного раздела государственной собственности.

В 90-е годы ХХ века сложилась экономическая и социокультурная ситуация, когда выполнение законов стало почти невозможным. Так, предприниматели не могли следовать всем правовым нормам из-за путаности законодательных актов и тяжкого бремени налогов. Рядовым же российским гражданам было необходимо просто выжить в период «первоначального накопления капитала» и часто путем преступания закона. Им было не до законопослушания и высоких этических норм. Не выгодно было подчиняться закону чиновникам, поскольку это препятствовало их личному обогащению. В результате, с точки зрения соблюдения действующего законодательства, возникло импотентное общество: «верхи» не могли в силу жестких социальных связей, да и не хотели следовать закону, а «низы» были не в состоянии сделать это. Средний класс, который является социальной базой либерализма, в России немногочислен и в целом духовно слаб.