Переход от авторитаризма к демократии

В дальнейшем этот процесс привел к энергичному формированию демократической оппозиции, в рядах которой традиционная идея насильственного свержения авторитарного строя понемногу вытеснялась мыслью о достижении широкого национального согласия как объективной предпосылки политической трансформации. Этому, начиная 
с 60-х годов, способствовал и тот факт, что на авансцену общественной жизни стало выходить поколение, сформировавшееся в новых условиях, уже не связанное соб ственной жизнью, памятью и убеждениями с коллизиями, взаимными претензиями, страстями, порожденными гражданской войной.

Идея национального согласия начиная с конца 50-х годов и в 60-е годы формировалась и расширяла свое влияние в обществе постепенно, пройдя в итоге три основных этапа. На первом из них (вторая половина 50-х - конец 60-х годов) трактовки ее влиятельными социальными и политическими институтами заметно различались между собой, да и сама эта идея относилась в большей мере к сфере 
благих пожеланий, чем к реальной атмосфере в обществе. Так, Коммунистическая партия Испании (КПИ) еще в 1956 году обнародовала документ "За национальное примирение", в котором целью новой стратегии партии объявлялось "достижение политического компромисса между гражданами и военными силами, находящимися в 
оппозиции к режиму" [2, с. 235]. Тактически разумно, но если приглядеться внимательно, то можно заметить, что ни о каком подлинном примирении, да еще национального масштаба речи здесь не идет. Аналогично (хотя и диаметрально противоположно по политическому смыслу) обстояло дело с обращением к идее национального примирения 
со стороны правящей верхушки. Она использовалась властью для того, чтобы сбить волну протестов против режима, ускорить искомый "социальный мир". Отсюда и политика, сочетающая репрессии и отказ от требуемой оппозицией амнистии с величественным суррогатом национального 
примирения - Долиной павших. Наконец, церковь, многие годы преданно служившая франкизму и объявившая крестовый поход 
против его противников, стала все более заметно отмежевываться от режима и ратовать за национальное согласие на почве общей христианской веры. 
Для второго этапа, активное формирование и завершение которого пришлось на первую половину 70-х годов, характерно прежде всего то, что здесь идеологическая эволюция позиций отдельных партий, церкви, а также 
правительственных сил, маневрирующих понятием национального согласия,  итоге приводит к тому, что сама приверженность к 
этому принципу становится достоянием самых различных слоев 
испанского общества, массовым умонастроением народа, хотя некоторые его слои и отдельные организации до самого начала переходного процесса продолжали придерживаться традиционной ориентации на открытую конфронтацию "низов" и "верхов", 
общества и государства. В целом же в первой половине 70-х годов устремленность к национальному согласию уже определяет социальную атмосферу в испанском обществе и тесно связана с настроенностью его большей части на осуществление трансформации режима и готовностью меньшей к принятию неизбежных перемен на определенных условиях. Проблемными в позициях этих сил остаются лишь вопросы о 
границах, содержании, формах грядущих изменений. 
Основное содержание принципа национального согласия в той форме, в которой он сложился к началу переходного периода, может быть сведено к нескольким основополагающим установкам. Во-первых, в условиях Испании идея национального согласия начала формироваться в качестве призыва к национальному примирению на почве осуждения гражданской войны, рассматриваемой как не только трагическая, но и как 
позорная страница испанской истории, ликвидации разделения общества на "победителей" и "побежденных", широкой политической амнистии. В стране, где практически каждая семья имела близких родственников, пострадавших на войне от рук своих же соотечественников, речь шла о психологически чрезвычайно трудном процессе взаимного покаяния и прощения. Знаменательно в этом отношении, например,  
обращение "О примирении в церкви и в обществе", принятое в апреле 1975 года Конференцией испанских епископов. В этом покаянном документе церковь призывает народ к национальному согласию и просит у всех прощения за то, "что в гражданском столкновении поддержала одну сторону и совершенно игнорировала другую", а также признает свою вину в том, "что в течение стольких лет она оказывала франкистскому режиму полную поддержку" [3, с. 125].

В условиях Испании само требование примирения приобретало нередко специфическую окраску, будучи связано с сознательным отказом от публичного обращения к болезненной памяти о страшном прошлом. Нынешняя оценка этой позиции современной испанской политической мыслью неоднозначна. Одни из политологов и публицистов убеждены, что решимость испанского общества на вынесение прошлого за 
скобки в этот период свидетельствовала о его высокой социальной зрелости, поскольку оно тем самым проявило способность придать приоритетное значение не групповым, но общенациональным интересам, отказавшись от оглядки на прошлое и устремив свои взоры на ближайшее будущее. Другие сурово осуждают "амнезию" [23, c. 160]. Между тем достаточно очевидно, что речь шла не о забвении как таковом, которое в принципе и невозможно, но об отказе от культивирования памяти о перенесенных страданиях, преодолении чувства ненависти и жажды возмездия.

Национальное примирение было связано также с отвержением не только самой войны, но и социальных результатов, прежде всего сначала крайне жесткого, потом несколько ослабленного авторитарного режима. Таким образом, забвение прошлого во имя будущего было одновременно и отрицанием настоящего. Как писал Г. Моран, коллективное отвержение гражданской войны "было гумусом, который питал новую демократию" [44, c. 190]. Впрочем, таковым было не только отвержение прошлого, но и ставшее очевидным несоответствие режима современным нормам социально-политической жизни. Глубинной сутью национального согласия было нарастающее в недрах гражданского общества осознание прямой зависимости решения социальных проблем отдельных общественных групп и защиты их интересов от характера и состояния политического строя. Конкретные представления об искомой модели демократического переустройства у представителей разных социальных слоев и политических движений не было одинаковым. Более того, четко оформленных моделей демократического будущего в эти годы не существовало ни у одной из оппозиционных партий. На деле речь шла скорее об общих, мало соотнесенных с реальной ситуацией и возможностями Испании, представлениях о современной и гуманной политической системе. Вообще принцип национального согласия выступал не столько в рациональной, идеологической форме, сколько в эмоциональной, психологической. И дело здесь не только в уровне познаний.

Для населения Испании становилось характерным возрастающее недоверие к идеологии как таковой и выдвижение на первый план нравственно-психологических требований к политическим движениям и их лидерам.

Провозглашение демократических реформ самой насущной целью нации - центральный пункт концепции национального согласия в Испании. Но оно одновременно предполагало и определенное самоограничение в методах борьбы за нее. Гуманной цели должны были соответствовать и гуманные средства: "Насилие как средство не может быть использовано для ее достижения" [5, с. 145]. В формировании этого принципа существенную (а по началу, может быть, и решающую) роль играл страх перед возможным повторением ужасов гражданской войны. Этим, однако, дело не исчерпывалось. С развитием и институализацией гражданского общества в Испании все больший вес стало обретать ясное понимание того, что насильственные действия не приводят к совершенствованию условий человеческого существования. Наоборот, они 
чреваты разного рода социальными издержками: гибелью людей, социальным хаосом, падением нравов, метанием между угрозами анархии и реставрации диктатуры. Вместе с тем условиями внутреннего и внешнеполитического характера создаются возможности мирного, эволюционного перехода от авторитаризма к демократии без 
крупных социальных потрясений, потери управления и достигнутого уровня материального благополучия. Фундаментальной предпосылкой для этого и становилось национальное согласие, основанное не только на сходстве позитивных политических устремлений различных слоев населения, но и на единстве утвердившихся в обществе представлений о цене, которую оно было готово заплатить за преобразование режима.

Национальное согласие не есть полное политическое единомыслие. Скорее наоборот, оно потому и становится необходимым, что способно объединить во имя решения общей задачи индивидов, группы, организации, во многих иных отношениях расходящиеся между собой. При отсутствии какого-либо общего соглашения об искомой модели будущего режима и перехода к нему в испанском обществе установилось 
хотя и приблизительное, но достаточно точное и понятное всем представление о том и о другом. При жизни Франко массовое тяготение к национальному согласию уже само по себе было серьезным социальным фактором, ослаблявшим диктатуру и готовившим 
общество к грядущей трансформации политической системы.

Со смертью Франко эта трансформация стала насущной практической задачей общества. Тем самым принципу национального согласия были приданы новые содержание и смысл. Во-первых, на повестку дня встала необходимость уточнения и конкретизации бытовавших в разных социальных кругах представлений о национальном 
согласии. В частности, перед левой оппозицией возникает проблема выбора между различными моделями мирного перехода к демократии и, соответственно, конкретными методами и формами этого перехода.

Во-вторых, принцип национального согласия становится не просто политической концепцией или массовым умонастроением, но и важным инструментом преобразования общества.

В-третьих, возникает практическая потребность в сближении точек зрения на реальное содержание принципа национального согласия, поскольку представители различных слоев общества под этим понятием подразумевали разные вещи. А для этого сближения были необходимы и сдвиги в сознании, соответствующие социально-политические перемены и просто время. "Чтобы Испания продвигалась вперед, необходима кооперация всех при уважении ко всем", - говорил председатель Конференции испанских епископов, поборник демо-  кратизации Испании кардинал Энрике-и-Таранкон в речи на похоронах Франко [44, c. 160]. Учитывая обстоятельства, в которых произносилась речь Таранкона, можно заметить, что за словами об "уважении ко всем" звучит призыв не просто к примирению и к бережному отношению к старой политической элите и ее сторонникам. Вместе с тем лидеры широкой антифранкистской оппозиции КПИ и Испанской социалистической рабочей партии (ИСРП) в начале переходного процесса, говоря о необходимости примирения, в то же время не отказывались от открытой конфронтации не только со старым режимом, но и с некоторыми оппозиционными группами и политическими фигурами. Это был исторический момент, когда на социальной арене столкнулись две главные и отчетливые политические воли. Первая - воля так называемого бункера, опоры франкистской власти, и уцелевшего от старых времен правительства Наварры, стремившегося продлить существование системы, подменив назревшую ее трансформацию некоторым смягчением режима. Вторая - воля влиятельных левооппозиционных партий ИСРП и КПИ, выраженная в ориентации на "демократический разрыв". Последний рассматривался как форма невооруженной борьбы против режима, предусматривающая, однако, серьезное открытое давление на него. Наиболее важными инструментами этого давления должны были стать массовые демонстрации и всеобщая забастовка; его ближайшими целями - подавление актив ности репрессивных органов, широкая политическая амнистия и немедленное введение демократических свобод; его конечной целью - отстранение от власти сил и конкретных политиков, связанных в прошлом с франкистским режимом, и создание временного правительства с участием левых партий. За этими установками кроме решительной нацеленности на ликвидацию авторитаризма и демократизацию политического строя угадывалось также и стремление связать демократизацию с перспективой продвижения к социализму (хотя и по-разному понимаемой ИСРП и КПИ).  Впрочем, о реальности этой перспективы речь в то время не шла, обращение этих партий к социалистическим лозунгам служило, скорее, для демонстрации их непримиримости к авторитарному режиму. В отличие от португальской революции с ее эксцессами испанский процесс сразу же был ограничен чисто политическими пре-  образованиями, и никто, включая левые силы, не ставил всерьез вопроса о коренных экономических преобразованиях применительно к текущему моменту. Третья воля к постепенному, избегающему резких шагов и энергичных разрывов, но неуклонному продвижению к демократии, за которой и было будущее, в этот момент еще не проявилась. Установка на "демократический разрыв" и широкий размах массовых выступлений в 1976 году принесли свои политические плоды: во-первых, основные оппозиционные партии и группировки сумели явочным порядком закрепиться на политической сцене (как и независимые профсоюзы на производстве), чему не посмело препятствовать правительство Наварры; во-вторых, оно достаточно быстро было заменено правительством А. Суареса, состоявшим из бывших, но здравомыслящих франкистских администраторов, поставивших своей целью осуществление демократической реформы сверху. Правительство вынесло на референдум вопрос об одобрении этой установки народом, не расшифровывая содержания намечаемой реформы. Левые партии выступили против референдума, опасаясь, что "верхи" перехватят у "низов", правоцентристские силы - у левых политическую инициативу и ограничат масштаб демократизации. Они призвали массы бойкотировать референдум. Однако его итоги на-  несли чувствительный удар: в референдуме участвовали 77% избирателей, из которых 94% проголосовали "за". В силу этого КПИ и ИСРП были вынуждены отказаться от установки на "демократический разрыв" с его максималистскими требованиями, приняв более прагматичную тактику "разрыва через переговоры". После демократических выборов, принесших победу Социально-демократическому центру Суареса (34%) и ИСРП (29%), именно этой тактикой стали определяться политическая атмосфера в стране и природа переходного процесса. В терминах "разрыв через переговоры" или "разрыв посредством пактов" слово "разрыв" остается по инерции, скорее как дань боевой традиции. На деле речь идет прежде всего о взаимодействии и нахождении компромисса, что гораздо ближе к подлинной сути национального согласия, чем ориентация на открытые, хотя и мирные,  уличные выступления. Политические силы, осуществлявшие переговоры, могли находить согласие друг с другом, поскольку исходили из примата не групповых или классовых требований, но из общенациональных интересов. Демократия рассматривалась ими как явление самоценное, ее достижение и создание правового государства выступали как главная (и на этом этапе конечная) цель. Оптимальность этой тактики была подтверждена не только успешными разработкой, принятием и широким одобрением Конституции страны, но и тем фактом, что в Испании в отличие от Португалии не получили заметной роли в перестроечном процессе левые или правые экстремистские движения. Учитывая множество конфликтов, раздиравших Испанию на самых разных уровнях и в самых разных сферах, переход от конфронтационной политики к согласительной был чрезвычайно сложен и требовал формирования множества специальных меха-  низмов. Необходимой основой для этого явились переговоры "всех со всеми", которые стали рассматриваться в качестве метода, обеспечивавшего неуклонное, но не вызывавшее социальных потрясений продвижение Испании по пути создания демократической системы власти. В этой связи можно отметить переговоры и соглашения между предпринимателями и профсоюзами, между церковью и целым рядом политических и гражданских институтов, между экономическими и политическими элитам, между некоторыми партиями в преддверии выборов и политическими фракциями после них   т.п. Существенное, если не решающее для судеб страны значение имел непрерывный диалог между обществом и государством. Диалог этот велся в различных формах: от прямых переговоров на общенациональном уровне между правительством, основными политическими партиями, профсоюзами до частных соглашений между отдельными гражданскими институтами и административноаппаратными структурами. Переход от авторитаризма к демократии в Испании нашел достаточно глубокое и всестороннее освещение в трудах многих российских исследователей. Получив из этих трудов основательные сведения о ходе данного процесса, о позициях, деятельности,  развитии политических партий и профсоюзов, о выступлениях "трудящихся масс",  студенческой молодежи, демаршах интеллектуалов и т.д., мы остаемся почти в неведении относительно действий и роли государственной власти. В нашей научной литературе государство фактически не рассматривается как равноправный партнер "прогрессивных сил" в деле продвижения к демократии, а его взаимодействие с обществом сводится к факту вынужденных уступок давлению со стороны "низов". В зарубежной, в том числе и испанской, науке ведутся постоянные дискуссии на тему о том, кто сыграл большую роль в трансформации режима - общество или власть. Здесь нередко смешиваются два близких, но разных аспекта. Первый касается развития новой политической элиты, которой общество делегирует свои полномочия,  взаимоотношений ее со старыми элитами, их взаимопроникновения и слияния. С этим связан и вопрос о том, кому - обществу или элитам - принадлежит преимущественная заслуга в успехе испанского процесса [7, с 345]. Спор этот представляется достаточно схоластическим, в чем нетрудно убедиться, ознакомившись, например, с аргументами В. Переса Диаса против недооценки роли масс и переоценки роли политических элит:  "Испанские политические элиты имели успех не потому, что они были способны повернуться к обществу, но в большей степени потому, что оказались способными понять настроения и стремления этого общества" . Другой аспект связан с решением вопроса о роли государства в перестроечном процессе, в частности о применимости к последнему формулировки "реформа сверху".  Западные политологи приводят различные доводы в пользу того и другого решения.  С одной стороны, активность общества (расшатывание режима, утверждение новых 1 Здесь необходимо сделать одну существенную оговорку. Поскольку социальные соглашения в Испании переходного периода (тем более масштабные) суть следствия и проявления присущей принципу национального согласия установки на консенсус, некоторые авторы стали идентифицировать такие соглашения с самим национальным согласием. Приходится напомнить, что национальное согласие есть явление значительно более широкое и многогранное, чем отдельные, самые крупные соглашения, и обладает собственными функциями. К тому же система соглашений в демократическом обществе носит постоянный характер, а национальное согласие есть явление временное, возникшее в чрезвычайных обстоятельствах перехода от авторитаризма к демократии. Кроме того, в отличие от социальных соглашений, оформленных соответствующими документами, национальное согласие выступает как принцип,  умонастроение, состояние общества, юридическим ничем не закрепленные. идеалов и норм, выступления самых широких и разных сил в решающие, поворотные моменты процесса, ограничивающие и направляющие волю государства), казалось бы,  отвергает такую возможность. С другой - активность государства (попытки уже первого правительства А. Суареса перехватить и претворить в жизнь хотя бы часть требований, выдвигаемых снизу; его стремление снять проблему "народ против государства"; инициатива в проведении референдума; самороспуск кортесов, сформи-  рованных еще при Франко; подготовка закона о демократических выборах и т.п.)  свидетельствуют о том, что старое государство играло серьезную роль в трансфор-  мационном процессе. Характеризовало ли это испанский процесс как реформу сверху?  В известной мере, да. Но в принципе не в формулировке суть дела, ибо специфика этого процесса заключалась в том, что по ходу его осуществлялись реальное взаимодействие власти и общества и преобразование оппозиции из антисистемной силы во внутрисистемную. Гораздо существеннее вопрос: каким же образом авторитарному государству удалось решить задачу, казавшуюся противоестественной и неразрешимой, собственными руками преобразоваться в государство антиавторитарное, демократическое? Этот процесс начался в период, когда унаследованный от Франко политический режим еще не был подвергнут никаким принципиальным изменениям, за исключением одного, у нас явно недооцененного. Сразу после смерти Франко к присяге был при-  веден король Хуан Карлос, воспринятый всем населением страны как символ и гарант единства нации и национального согласия. Хуан Карлос уловил дух времени и настроения народа. Он придал монархическому принципу не архаическую, но современную трактовку и принял идею демократии как политического устройства, способного избавить Испанию от традиции насильственной борьбы, а также задачу становления правового государства как предпосылку социального прогресса страны и ее "вхождения в Европу". Он в самый трудный момент дал начальные импульсы от имени государства реформаторской тенденции, поскольку в тот период представлял собой единственный в стране "государственный институт",  который имел право и возможность это сделать. Король, будучи официальным наследником Франко, приобрел легитимность в глазах франкистских генералов и высшей бюрократии, стал олицетворением преемственности и получил возможность двигаться по пути перемен, не вступая в конфликт с силами вчерашнего дня. На тех же основаниях он пользовался поддержкой церкви и доверием большой, стоявшей вне политики части народа. Он сумел найти общий язык и с правительством Суареса, разделявшего его установки, и с лидерами левых партий. Так, бывший руководитель КПИ С. Каррильо отмечал в своих воспоминаниях: главным, что способствовало его тактическому сдвигу и изменению представлений о роли и возможностях короля и правительства Суареса, были контакты и переговоры с ними.

Благодаря им он утвердился в мысли, что "демократия должна осуществляться без дискриминации" [8].

Основная тактическая идея Хуана Карлоса состояла в том, чтобы идти вперед,  опираясь на возможности, предоставляемые старыми законами. Так, право на проведение референдума обосновывалось ссылками на демагогически употребляемые франкистским законодательством слова о "воле народа". А решение старых кортесов о самороспуске подкреплялось ссылкой на то, что ни в каких законах не было статьи,  его запрещающей. Одновременно быстро формировались новые законы, легитимизирующие происходящие изменения с целью "превратить политические силы в юридические". Точно так же использовались и традиционные государственные институты.

Правительство Суареса в пределах своей компетенции сняло запрет на деятельность партий, вышедших на политическую арену страны. Кортесы приняли закон "О политической реформе", открывающий дорогу демократическим выборам. Эти действия продиктованы не одним только авторитетом и дипломатичностью короля, но и преуменьшать значение последних не стоит. Анализируя сегодня деятельность короля на начальных этапах демократизации страны (кстати, скрытую от глаз широкой общественности), испанские политологи отмечают как его особую заслугу умение поддерживать такой баланс преемственности и нововведений, устанавливавшихся на основе легитимного продвижения к демократии, на который в итоге все соглашались.

С формированием системы демократических государственных институтов активное участие короля в управлении страной сокращается, но он продолжает оставаться важной фигурой на политическом поле Испании как гарант единства нации и политической стабильности, в некоторые моменты (как, например, во время военного путча 1981 года) выходя на первый план. Несколько иная судьба постигает в этих условиях идею национального согласия.

Разработка конституции и приведение структуры государства в соответствие с ее требованиями стали вершинной точкой развития и апогеем влияния принципа национального согласия на общественную жизнь Испании. Но с этого же момента потребность в нем начинает снижаться, ибо после построения правового государства его историческая миссия завершается, хотя это не сразу осознается партиями и отдельными людьми. Стремление к социальным изменениям уступает место стремлению к сохранению завоеванной стабильности. Единство общества обеспечивается отныне не умонастроениями, но юридическими законами и государственными механизмами.

Пафос всеобщего примирения заменяется рутинными процедурами, характерными для демократического плюралистического общества. Этот закономерный и желанный итог поступательного развития испанского общества сопровождается естественным возвращением к ряду временно отброшенных ради национального согласия традиций и ценностей, равно как и определенными (прежде всего моральными) потерями.

Характерная особенность испанского процесса - внесение в жизнь общества, и в частности в политическую жизнь благодаря торжеству духа примирения и тактики переговоров и соглашений, нового морально-психологического климата и даже провозглашения ИСРП по приходе к власти "моральной революции". Приверженность к идее национального согласия, порожденная расчетами и устремлениями политического характера, привела к формированию иеписанного, но по сути нормативного кодекса поведения политиков, работавших над созданием демократической государственной системы. Как подчеркивал Перес Диас, испанцы опытным путем провели "инверсию того, что нормально и что ненормально" [6]. Кодекс предписывал быть терпимым к чужому мнению, держать свое слово, воздерживаться от невыполнимых обещаний, запрещал как нечто недостойное и неприличное сведение прошлых политических счетов, оскорбительные выпады в адрес оппонентов, скандалы в парламенте и т.д. Не случайно поведение испанских депутатов представительных учреждений всех уровней было на Западе расценено как разительно отличавшееся от принятого в других странах Европы. Осуществление на практике идеи национального примирения в Испании не только послужило делу политики, но и стало импульсом для подъема на новый уровень общественной морали. На этом уровне в процессе стабилизации нового режима и образа жизни стране удержаться не удалось.  Не удержалась политическая жизнь и на уровне требований "моральной революции". Уже последние годы правления ИСРП были отмечены политическими распрями и злоупотреблениями видных функционеров, по содержанию и по форме явно выходящими за пределы утвердившегося ранее поведенческого кодекса. Тем более заметной стала эта тенденция при правлении консерваторов. Политическая борьба в представительных институтах и по ходу избирательных кампаний нередко становилась поводом для некорректных выпадов по адресу оппонентов и даже обливания их грязью. Все более четко выявляется в ряде сфер крен в сторону приоритета партийных и кастовых интересов над интересами общенациональными. В апреле 1998  года Сантьяго Каррильо заявил об "ужасающем секторизме" политиков и забил тревогу по поводу того, что "стали вновь открываться затянувшиеся было раны» [4, c. 300].  Это касается также процесса восстановления в ее естественных правах исторической памяти. В частности, стало возможным без риска вызвать новый раскол в обществе обращаться к анализу эпохи Республики и гражданской войны под разными углами зрения. Однако, как у всякого обратного движения маятника, в этом, в принципе нормальном, процессе обозначились свои перегибы. В некоторых случаях эти дискуссии принимают форму взаимных обвинений. Тяга к очередной односторонней ревизии истории стала особенно заметной с приходом к власти в стране консервативной партии "Народное действие". Центральное правительство сделало вызвавшую широкое возмущение попытку навязать системе государственного образования на местах некий обязательный список исторических сюжетов, связанный с апологетикой консервативного прошлого страны. Некоторые видные деятели консервативной партии типа Фраги Ирибарне (в прошлом франкистский министр, затем председатель партии, а ныне глава автономного правительства Галисии) стали активно превозносить заслуги Франко в предотвращении "красной опасности" и даже в подготовке восстановления демократического режима, полностью игнорируя репрессивную сущность франкистского государства. Налицо явно негативная тенденция, как все процессы, понижающие уровень политической культуры и нравственности в обществе. Вопрос, однако, заключается в том, как соотносится эта тенденция с общим состоянием и движением страны и насколько серьезны исходящие от нее угрозы. Нам представляется, что оценка политической ситуации, данная Каррильо, грешит чрезмерной обобщенностью. Впрочем, понять это можно, учитывая позиции и политическую биографию самого Каррильо, исторический опыт испанцев и молодость испанской демократии. Между тем демократическая си-  стема, которая утвердилась благодаря национальному согласию и за которую было заплачено ценой национального согласия, обладает солидным запасом прочности. Поэтому страна может себе позволить жить по нормам политического плюрализма. Защищенное своим государственным строем испанское общество может не испытывать прежних страхов перед фактом возникновения новых социальных противоречий и конфликтов и угрозой вызревания на их основе социального хаоса и диктатуры. Испанский опыт - оптимальная модель развития и социальной активности принципа национального согласия в переходные и кризисные эпохи. В ряде других стран эта модель не была реализована адекватно и в полной мере, ибо характер процесса,  осуществленного на основе национального согласия, зависел от совокупности реальных обстоятельств и конкретных возможностей той или другой страны. (Например,  переход к демократии в Чили был связан с сохранением ряда привилегий армии и пожизненным сенаторством Пиночета, арест которого в Лондоне ударил по атмосфере национального согласия в Чили.) Вопрос о том, как обстоит дело с национальным согласием в современной России, заслуживает специального изучения. Глубокий экономический и социальный кризис,  размежевание различных слоев общества, резко разделенного на богатых и бедных,  недоверие народов к власти в стране налицо. В то же время удивительным образом угроза раскола общества и гражданской войны у нас не превращается в реальную опасность, а самовластие президентских и правительственных структур граничит с их безвластием, а отнюдь не воплощается в диктатуру. В нашей ситуации призыв к национальному согласию подменен либо требованием возвращения вспять, в исторически отжитое прошлое, либо поиском некой туманной и мистической национальной идеи. Отсюда можно сделать один из трех выводов: либо кризис в стране еще не достиг того всеохватного, всепроникающего характера, который ведет к систематическим вооруженным столкновениям; либо при характерной для нас сегодня раздробленности интересов и различной направленности действий разных социальных сил (при одновременной пассивности основной массы населения) в стране установилось и в какой-то мере закрепилось временное социальное равновесие, и власть не в состоянии нарушить его продвижением в сторону как авторитаризма, так и подлинной демократии;  либо, наконец, политическое сознание общества находится на той ступени развития,  когда оно отдает себе отчет в опасности резких шагов и крайних форм социальной активности, и это является зародышевой формой принципа национального согласия [34, c. 190].