Русская православная церковь в годы Великой Отечественной Войны

К сожалению, далеко не все смогли разглядеть за «освободительными» лозунгами истинные намерения Третьего Рейха. Многие эмигранты искренне поддерживали немцев в задуманном ими предприятии. Фельдмаршал фон Манштейн в своей книге «Утерянные победы» с теплотой вспоминает о подарке, полученном им от русского священника, живущего во Франции, в знак благодарности за «освобождение от большевиков» Севастополя 25. Как показали последующие события, и среди паствы Московской Патриархии также не было единства вокруг позиции патр. Сергия.

Патриарший Местоблюститель не ограничивался одними призывами на борьбу с врагом. Им была развернута широкая патриотическая деятельность, послание от 22 июня 1941 г. было только ее первым шагом. 26 июля, через четыре дня после начала войны, в Богоявленском соборе митр. Сергий отслужил молебен «о даровании победы». По окончании молебна Сергий выступил с речью, в которой указывая на нездоровое положение дел в советском обществе перед войной, выражал надежду, что: «наступающая военная гроза послужит к оздоровлению нашей атмосферы духовной». «Мы, писал он, уже видим некоторые признаки этого очищения». С этого времени во всех храмах Московской Патриархии на советской территории стали совершаться подобные молебны по специально составленным для них текстам. Этот день в истории Церкви важен не менее, чем 22 июня. Отслужив в Богоявленском соборе молебен о победе русского оружия, Московская Патриархия официально включилась в борьбу против Германии. Об этом событии митр. Сергий в своей речи на архиерейском соборе в 1943 г. вспоминал так: «О том, какую позицию должна занять наша Церковь во время войны, нам не приходилось задумываться» 26.

Тем временем, высшая государственная власть начинала постепенно оправляться от охватившего ее паралича. 3 июля 1941 г. Сталин обратился к народу с выступлением, которое начал со столь не характерных для старого большевика слов: «Дорогие соотечественники! Братья и сестры!» 27. После краха всей проводимой им политики, Сталин с радостью ухватился за озвученную митр. Сергием идею – патриотического единения граждан для отпора врагу. Жителей страны с тысячелетней историей христианства не могла сплотить государственная идеология – люди сражались за отечество, а не за марксистско–ленинское учение. Так что государство было вынужденно идти на компромисс в отношениях с Церковью.

Впрочем, Сталин шел на встречу с Церковью очень осторожно. Пока что все уступки государства сводились к прекращению антирелигиозной пропаганды. Деятельность Союза Воинствующих Безбожников была свернута, хотя, формально, СВБ пока еще продолжал свое существование. Государство негласно принимало помощь Церкви, но официально советское правительство «не замечало» патриотических воззваний иерархов, не разрешая, но и не запрещая их. Гонения на Церковь с началом войны в целом прекратились, хотя до осени 1941 г. еще встречались отдельные их рецидивы. Так, в рамках очистки Ленинграда от неблагонадежных элементов, было арестовано несколько членов клира Никольской Большеохтинской церкви. Но, в целом, в июле – августе 1941 г. начинают намечаться те тенденции, которые и привели в последствии к ослаблению государственного давления на церковные структуры.

Итак, резюмируя сказанное во второй главе, мы приходим к следующему выводу: с самого начала войны Церковь, волевым решением митр. Сергия, заняла патриотическую позицию, пойдя ради спасения паствы даже на поддержку враждебного ей режима. Коммунистическая партия, не желая признавать Церковь, тем не менее, негласно поддержала инициативу, исходящую от митр. Сергия.  

ГЛАВА III. ЦЕРКОВЬ НА ФРОНТЕ

Пока советская власть приглядывалась к Церкви, оценивая, насколько надежным союзником она является, последняя начинала принимать все более масштабное участие в судьбе страны. Во-первых, Церковь проводила активную деятельность в тылу. Во-вторых, многие ее члены непосредственно принимали участие в боевых действиях. Религиозной жизни этих членов Церкви и посвящена данная глава.

Сразу следует оговориться относительно «фронтовой» церковной жизни. В исторической литературе о ней почти не упоминается, так как официально, к армии Московская Патриархия отношения не имела. Но если рассматривать этот вопрос с точки зрения эклессиологии, православные военнослужащие, находящиеся на театре военных действий, составляли собой «Церковь фронта».

Вообще, вопрос о присутствии Церкви в армии безбожного государства звучит несколько странно. Армия является опорой любого государственного образования. Вожди российского большевизма прекрасно понимали это и потому постоянно осуществляли контроль над своими вооруженными силами. Однако здесь следует учитывать, что антирелигиозность государственной системы не говорит о безбожии народа, из которого, собственно и формировалась армия. Народ же, посылавший своих сынов на военную службу, только по официальной статистике имел более 50% верующих. Сколько же православных людей в то время носило погоны, учитывая, что к началу войны советская армия насчитывала 5 млн. 373 тыс. человек? Надо полагать довольно много. И активизация религиозной жизни советских военнослужащих, после занятия СССР западных территорий служит тому подтверждением.

Начавшаяся война резко изменила положение вещей. Как известно, атеистов на передовой не бывает. Тяжелый ход войны, крах идеологических установок большевизма и ежеминутная угроза гибели не могли не способствовать распространению среди красноармейцев веры. Свидетельства об этом имеются в достаточном количестве, однако, массовый характер они не носят. Причиной того служит, прежде всего, сокрытие «неудобных» фактов советской историографией. Кроме того, сами красноармейцы старались не афишировать свою веру, в силу глубокой интимности религиозных чувств, а также опасаясь преследования со стороны власти.

Тем не менее, религиозное пробуждение коснулось всей армии – от рядовых бойцов до генералитета. О вере последних мы знаем гораздо больше, в основном из воспоминаний очевидцев. Так, начальник Генерального штаба Б. М. Шапошников носил на теле образ свят. Николая. Маршал Г. К. Жуков всю войну возил в штабной машине Казанскую икону Божьей Матери. В 1945 г. он возжег лампаду в Лейпцигском православном храме, построенном в честь «Битвы народов». Имеются сведения о принадлежности к Церкви маршала Василевского. 16 февраля 1944 г. при взятии г. Луки генерал Лобанов вызвал священника М. Образцова и предложил ему отслужить благодарственный молебен об одержании победы. Молебен был отслужен в присутствии всего штаба, рядовых красноармейцев и населения окрестных деревень. Но самый поразительный случай произошел в Вене в 1945 г., когда по приказу маршала Толбухина в дар православному собору был отлит колокол с надписью «Русской Православной Церкви от победоносной Красной Армии».

Стоит ли говорить, что офицеры и солдаты советской армии, подвергавшиеся гораздо большей опасности на фронте, чем генералы, обращались ко Христу? Хорошо об этом свидетельствуют об этом органы надзора за Церковью. В отчете уполномоченного Совета по делам Русской Православной Церкви в Марийской АССР отмечалось: «… к великому сожалению, церковь посещает даже командный состав воинских частей. Характерный случай: верующие переносили в сентябре месяце иконы из Цибикнурской церкви в Йошкар-Олу, и по пути следования к этим иконам прикладывались… командиры воинских частей и жертвовали деньгами – было собрано 17 000 рублей»28. Г. Карпов, докладывая в ЦК ВКП(б) о праздновании Пасхи в московских и подмосковных храмах в ночь с 15 на 16 апреля 1944 г., также подчеркивал: «Почти во всех церквях города, в том или ином количестве, были военные офицерско -рядового состава, общим числом более 500 человек… В области были также посещения церквей офицерским и рядовым составом. Так, например, в Казанской церкви (с. Коломенское Ленинского района) военных было 50 человек, в церкви Александра Невского (пос. Бирюлево Ленинского района) – 275, в Троицкой церкви г. Подольска – 100 человек» 29.

О вере людей можно судить и по письмам с фронта. Так М. Шкаровский приводит отрывок одного из них: «Мама, я вступил в партию… Мама, помолись за меня Богу» 30. Едва – ли истинный партиец стал бы искать Божественного заступления…

Были случаи, когда с фронтов посылались в Москву телеграммы с просьбами прислать материалы, содержащие церковные проповеди. Надо полагать, что таким образом командование реагировало на настроения солдат. К примеру: 2 ноября 1944 г. в Главное политуправление РККА 4-го Украинского фронта поступила телеграмма от полковника Лесновского. В ней содержалась просьба «по встретившейся надобности в самом срочном порядке выслать материалы Синода для произнесения проповедей в день празднования годовщины Октября, а также ряд других руководящих материалов Православной Церкви» 31.

Нельзя сказать, что духовенство оставалось безучастно в деле поднятия религиозного духа армии. Хотя, по понятным причинам, этим никто систематически не занимался, тем не менее, встречались отдельные случаи, когда священники и даже архиереи выступали с проповедями в действующей армии. Для примера тут следует вспомнить митр. Николая (Ярушевича), совершившего в ноябре 1942 г. под Сталинградом (на «нашей» стороне Волги) молебен перед войсками и сказавшего проповедь.

Затронув тему взаимоотношений Церкви и Красной Армии, нельзя не упомянуть и тех священнослужителей, которые сражались на фронтах войны. Солдат – священник, явление, скажем прямо, не характерное. Однако советской власти все нюансы церковной жизни были безразличны, и потому сотни священнослужителей, вернувшихся к началу войны из лагерей, были в общем порядке мобилизованы в армию. Так, будущий патриарх Московский и всея Руси Пимен, в миру С. М. Изверков, начал свой боевой путь в должности заместителя командира роты. Архим. Алипий (Воронов), впоследствии – наместник Псково–Печерского монастыря, воевал четыре года, оборонял Москву, был несколько раз ранен и за свои подвиги отмечен несколькими государственными наградами. Будущий митр. Калининский и Каширский Алексий (Коноплев) служил на фронте пулеметчиком, воевал до 1943 г. (после чего вернулся к священнослужению) и был награжден медалью «За боевые заслуги».

Даже государственные органы отмечали то мужество, которое проявляли клирики на полях сражений. В докладе Г. Карпова секретарю ЦК ВКП(б) А. А. Кузнецову приводились конкретные примеры: священник Ранцев награжден орденом Красной Звезды, протодьякон Зверев и диакон Хитков - каждый четырьмя медалями.

Но самым ярким примером отваги верующих людей является «дом Павлова» в Сталинграде. Командир разведгруппы, до войны - простой монах, сержант Павлов с подчиненным ему подразделением занял известный дом и несколько месяцев возглавлял его оборону.

Разумеется, Сталин не мог не замечать всего вышеперечисленного. Религиозный подъем не мог быть на руку правящему режиму, прямо противостоя господствующей идеологии. Но необходимость поддерживать боевой дух войск вынуждала его идти на уступки. Особенно важно было это после окончания Сталинградской битвы, когда наступающая Красная Армия сталкивалась с возрожденными приходами на освобожденных от немцев территориях.

В целом, говоря о государственной политике по отношению к Православию в рядах РККА, можно определить последовательное проведение той линии, которую Сталин наметил 3 июля 1941 г. Формула этой церковной политики такова – Церковь не преследуем, помощь берем, но официально этого «не замечаем». В отличие от тыла, в армии не произошло никаких изменений с сентября 1943 г. Государство до конца войны продолжало смотреть на православных военнослужащих сквозь пальцы. После того, как Германия была побеждена и необходимость в «церковно-патриотической» поддержке отпала, исчезла в воинских частях и всякая религиозная терпимость.

Кратко подытожим сказанное в третьей главе. Война послужила распространению веры в армейской среде. Православие стало одной из составляющих того патриотизма, который, побуждал солдат советской армии на дальнейшую борьбу с врагом. Однако, Московская Патриархия, в силу государственной политики не имела влияния на фронте. Все контакты с Патриархатом проходили исключительно при инициативе военнослужащих. Можно смело утверждать, что христианство в армии основывалось только на личной вере каждого отдельно взятого человека. 

ГЛАВА IV. ЦЕРКОВЬ БЛОКАДНОГО ЛЕНИНГРАДА

В предыдущей главе мы затрагивали жизнь Церкви на фронте. В этой главе было бы логично приняться за рассмотрение церковной жизни тыла, однако, мы посвятим ее судьбе Ленинграда. Зачем обособлять эту тему в отдельную главу? Дело в том, что ленинградскую кафедру времен блокады нельзя отнести ни к «Церкви фронта» (близость фронта и присутствие гражданских лиц) ни к «Церкви тыла» (опять же близость фронта и постоянные артиллерийские и авиационные удары). Оборона Ленинграда – эпизод, не имеющий аналогов в истории II Мировой Войны.

22 июня, после полученного приказа  «атаковать и уничтожить врага», войска северо-западного фронта  перешли в контрнаступление. Однако в тех условиях эта задача оказалась невыполнимой, и к 25 июня от наступательных действий пришлось отказаться. Советские войска несли огромные потери, фронт в Прибалтике начал разваливаться. В сложившейся обстановке войска второго эшелона создают Лужскую линию обороны, на которой вермахт удалось задержать более чем на месяц. Однако, в ходе тяжелых боев группа армий «Север» прорвала оборону советской армии и к 8 сентября блокировала Ленинград. Лишь к 26 сентября удалось остановить ее продвижение по линии Угольная пристань, Пулковские высоты, Пушкин и до Ладожского озера 32. С севера на Ленинград наступали финские войска, которые были остановлены по линии государственной границы 1939 г.

Жизнь в осажденном городе проходила необычайно тяжело. Первой, и самой серьезной была проблема нехватки продовольствия. Снабжение проходило по Ладожскому озеру. Летом продукты подвозились на баржах, зимой – по льду на грузовиках. По пути продовольственные караваны несли потери от ударов вражеской авиации и артиллерии. Из всего же доставленного львиная доля уходила к обороняющим город войскам. В итоге – мирные жители Ленинграда получали в день лишь по 200 грамм хлеба. Не менее суровым испытанием являлись и зимние холода. Отапливалась лишь незначительная часть домов, ленинградцев выручали печки – буржуйки. Холод и недоедание были основной причиной гибели мирных людей. К тому – же город подвергался постоянным обстрелам и ударам с воздуха, что также прибавляло число жертв.

В этих неизменно тяжелых условиях религиозная жизнь горожан не только не замерла, но наоборот, возросла и продолжала усиливаться в течении всей блокады. Люди, над которыми постоянно витала угроза смерти, охотно шли к Христу. Один из прихожан Князь – Владимирского собора вспоминал о декабре 1941 г., первой и самой тяжелой блокадной зимы: «Певчие пели в пальто с поднятыми воротниками, закутанные в платки, в валенки, а мужчины даже в скуфьях. Так же стояли и молились прихожане. Вопреки опасениям, посещаемость собора нисколько не упала, а возросла. Служба у нас шла без сокращений и поспешности, много было причастников и исповедников, целые горы записок о здравии и за упокой, нескончаемые общие молебны и панихиды» 33.

Несмотря на большое количество смертей, храмы не пустели и продолжали функционировать. Каждый день в них совершалось богослужение. Первоначально, во время налетов богослужение прерывалось, и прихожане спускались в бомбоубежище. Позже, когда верующие привыкли, только дежурные МПВО покидали храмы, чтобы занять свои посты.

Но все–таки к весне 1942 г. число прихожан заметно уменьшилось. Причина этому – огромное число жертв первой блокадной зимы 1941-1942 и начавшаяся эвакуация. Однако выбывших прихожан заменяли новые – есть свидетельства, что службы начало посещать даже командование Ленинградским фронтом, во главе с маршалом Л. А. Говоровым.