Иракский кризис в начале 21 века

Наивным прозвучит вопрос о том, намерен ли Эрбиль вернуть центральному правительству контроль за месторождениями и готов ли он делиться доходами от продаж с властями в Багдаде после окончания борьбы с «Исламским государством». В полном размере: Центральный Ирак - этническая карта. Столь же драматично складываются отношения центрального правительства с племенами в «суннитском треугольнике». Вожди племен прямо обвиняют Багдад в том, что власти не оказывают им никакой поддержки в боях с джихадистами. Шейх Наим аль-Гауд, вождь крупного и влиятельного племени Альбу Нимр, выступил с обвинениями против шиитских руководителей Ирака, заявив, что они намеренно «подставляют» племена под удар джихадистов, задерживают поставки оружия и отказываются вооружать четыре тысячи человек, которых племена направили в тренировочные лагеря близ Мосула и Эрбиля. «Пользуясь наступлением „Исламского государства“, шиитский Багдад намерен так ослабить иракских суннитов, чтобы для него не осталось препятствий для установления своего господства на наших землях», — заявил аль-Гауд. И его слова отражают истинное отношение суннитов к происходящему в Ираке, при этом племена искренне считают, что именно они несут на себе всю тяжесть борьбы с «Исламским государством», а поэтому — уже сейчас настаивают на политической и экономической «компенсации» их усилий. Серьезной проблемой будущего «Суннистана» является то, что создание централизованной власти на территориях племен — дело весьма трудоемкое, с большими шансами на провал. Как будет решаться эта проблема? Парадоксально, но здесь стратеги из Вашингтона рассчитывают на помощь «Исламского государства». Потерпев ряд военных поражений, «строители Халифата» внезапно занялись сейчас административной реформой на контролируемых территориях. Укрепляются местные органы управления, причем широко используется опыт афганских моджахедов 80-х годов, создававших эффективное «теневое управление», альтернативное официальному Кабулу. Формируются механизмы социальной поддержки, налогообложения, создается управленческий аппарат. По сути, создается система, которой по большому счету безразлично, кто там главный сегодня в столицах, но которая эффективно регулирует повседневную жизнь на местах. Уйдет «Исламское государство» — система продолжит свою работу под новым флагом. Подробнее об арабской психологии глазами экспертов и исследователей в статье: Арабская психология и национальный характер а так же в статье: Психология работы с арабами Ведь «идеология» на Востоке — вещь столь же тонкая, как и сам Восток. Достаточно посмотреть сплетения связей и лиц, задействованных в ближневосточных комбинациях США, как становится очевидным, что все эти аль-нусры, игилы, эмираты и прочие «армии освобождения» — на уровне реальных руководителей и полевых командиров, остающихся за кадром публичного освещения, — состоят практически из одних и тех же лиц. Меняется только флаг, и меняется исключительно из тактических соображений: позавчера они говорили о «бескомпромиссной борьбе с кровавым диктатором Асадом», вчера — об освободительном походе против шиитского засилья в Ираке, сегодня — размахивают знаменем Халифата и угрожают уничтожить всех неверных, если США и их союзники не возьмут под контроль ту или иную территорию… Стратегия США в Ираке направлена на раздел страны, и два основных пункта этого плана уже активно реализуются под прикрытием борьбы с «Исламским государством». Следующий пункт ближневосточной политики США — «окончательное решение сирийского вопроса»

2.2 Позиция мирового  сообщества

Сегодня внимание всей научной общественности приковано к событиям, которые развиваются в Ираке. Сейчас уже достаточно очевидно, что Ирак рассматривается американским командованием как идеальный полигон для испытания новых средств и способов ведения войны, и, в первую очередь, для отработки в режиме реальных боевых действий новых тактических концепций и технологий информационно-психологического воздействия. В политическом плане важность того, что происходит в Ираке, трудно недооценить: именно благодаря успешности избранной силами вторжения тактики ведения боевых действий страна не только была полностью взята под контроль (или оккупирована — как кому нравится), но и появилась возможность строить планы принудительного возвращения в русло американской политики таких давних оппонентов как Иран и КНДР.

В научном плане многие ученые не перестают отмечать, что американо-иракский вооруженный конфликт развивается совершенно иначе, чем его предшественники, и, если анализировать его чисто в военном плане, то многие действия американского командования не просто непонятны, но иногда кажутся нелогичными, примитивными, не учитывающими местной специфики. Для внешних наблюдателей, следивших за конфликтом с экранов телевизоров, странное «топтание» коалиционных сил вблизи Басры и сложные маневры бронетанковых колонн вокруг незначительных иракских портовых городков дали повод говорить о том, что американцы либо ввязались в конфликт, не имея четких планов подавления иракской обороны[1], либо столкнулись с неожиданно сильным сопротивлением, к которому не были готовы. Когда же активные действия коалиционных сил временно замирали, это, как правило, объяснялось стремлением командования союзников избежать потерь. Однако, эти потери все равно возникали, и нередко в тот самый момент, когда общественность, замершая у экранов телевизоров, начинала скучать, наблюдая, как обладающие огромной ударной поражающей мощью элитные войска союзников безуспешно пытаются выбить иракских стрелков из трех-четырех занимаемых ими сараев. При этом боевые потери армии США в Ираке мгновенно собирали у экранов телевизоров огромную аудиторию американских граждан и, затем, фокусировали их внимание на тех материалах, которые подавались сразу после сводок с фронтов.

[1] В свое время очень  популярной была такая версия  причин возникновения конфликта: Буш-младший пришел в Ирак чтобы отомстить за Буша старшего, потому что давно мечтал об этом. И как только такая возможность представилась, он тут же развернул военную машину США для подготовки вторжения. А на осторожные замечания генералитета о том, что иракская компания может дорого обойтись, он, вероятно, ответил что-то вроде: «Когда речь идет о чести семьи, разговор о деньгах неуместен».

Если рассматривать версию об относительно слабой первоначальной готовности армии США к ведению боевых действий в Ираке, то, с нашей точки зрения это, конечно, не так — если бы американские войска приступили бы к покорению Ирака без заранее продуманного плана, вряд ли им это бы удалось с такими минимальными потерями и в такие короткие сроки. С точки зрения бизнеса, иракская операция была исключительно успешной формой реализации коммерческого проекта — за короткий срок административный контроль над огромной территорией перешел в руки союзного командования, которое теперь свободно распоряжается уцелевшей экономикой покоренной страны и богатейшими нефтяными месторождениями. Это позволяет сделать вывод, что ни одно из действий американского командования не было случайным — просто перед нами, внешними наблюдателями, разыгрывался хорошо срежиссированный спектакль, рассчитанный на то, чтобы держать в постоянном напряжении аудиторию, управляя ее эмоциями в интересах реализации собственной государственной политики. Действительно, в течение нескольких месяцев миллионы зрителей по всему земному шару заворожено следили за многосерийными сводками боевых действий в Ираке, который по своей популярности вытеснил даже знаменитые «мыльные оперы». При этом мало кто замечал, что ударные группировки союзников как будто позируют перед телекамерами, и в боевые действия вступают только тогда, когда уже заранее известен их пиар-эффект. Ничего лишнего, ни одного движения, не попавшего в кадр. Создается впечатление, что иракские бойцы в спектакле играют роль массовки, которую «экономно расходуют» так, чтобы хватило на следующие серии. Сам же сценарий компании строится так, чтобы обеспечить информационно-психологическое воздействие на американскую и международную общественность — аудиторию, следящую за войной с экранов телевизоров, — с целью обеспечения ее добровольного подчинения. Такой сценарий, по сути, есть новая разновидность технологий информационно-психологического воздействия на сознание, в котором с реальностью работают так, как это делают с сюжетом журналистского репортажа. При этом собственно боевые действия становятся одной из сцен, предусмотренных сценарием, и теряют свою ключевую, самостоятельную, роль. 

С нашей точки зрения, наблюдая с экранов телевизоров за «странной» войной в Ираке, мир увидел появление войн нового поколения — информационно-психологических, в которых собственно боевые действия играют подчиненную сервисную роль, а план вооруженной кампании строится по правилам и в соответствии со сценарием пиар-воздействия на собственных граждан, на граждан политических союзников и оппонентов и на международное сообщество в целом. Таким образом, мы можем со всеми основаниями говорить о том, что современный вооруженный конфликт развивается в жанре репортажа и по законам этого жанра, с тем чтобы генерируемые им новости своим форматом максимально близко соответствовали формату пиар-материала, необходимого для реализации технологий информационно-психологического воздействия. В результате такая цепочка производства (боевыми подразделениями вооруженных сил) и практической реализации (силами психологических операций) новостей с театра военных действий становится высокотехнологичным конвейером производства инструментов обработки и формирования общественного мнения, обеспечения добровольного подчинения, политического целеуказания и управления вектором политической активности элит, находящихся у власти в различных странах. Продукт современной операции информационно-психологической войны — это сводка новостей СМИ в формате журналистского репортажа. 

Сегодня информационно-психологические войны нового поколения становятся эффективным инструментом внешней политики: пусть общество не обманывает то, что в репортажах с театра военных действий зрители видят, что жертвы агрессии — не они сами, а граждане Ирака в далекой стране, положение которой на карте далеко не все укажут с первого раза. Цель любой информационно-психологической операции — добровольная подчиняемость общества, которая обеспечивается при помощи технологий психологического воздействия на сознание его граждан. Пиар-компания, сопровождающая военные действия в Ираке, тому явное подтверждение — формат и характер вещания рассчитаны, в основном, на граждан тех стран, которые в той или иной степени негативно относятся к политическому курсу администрации США, при этом в преподносимых зрителям материалах несложно выявить типично манипулятивные приемы работы с информацией. Это позволяет говорить о том, что в информационно-психологической войне, ведущейся в Ираке, под прицелом находятся не только граждане этой страны, но и мы сами.

2. Информационное противоборство и информационно-психологическая война — к вопросу о соотношении понятий

Сам термин «информационно-психологическая война» был перенесен на российскую почву из словаря военных кругов США. Дословный перевод этого термина («information and psychological warfire») с родного для него языка — английского — может звучать и как «информационное противоборство», и как «информационная, психологическая война», в зависимости от контекста конкретного официального документа или научной публикации. Многозначность перевода данного термина на русский язык почему-то стала причиной разделения современных российских ученых на два соперничающих лагеря — на сторонников «информационного противоборства» и сторонников «информационной войны», несмотря на то, что, на языке оригинала это, по существу, одно и то же. Вводя в употребление термин «информационно-психологическая война», американские ученые, как гражданские, так и военные, придерживаются традиционной для американской культуры прагматичной идеологии, ориентированной не столько на конкретные сиюминутные нужды, сколько на ближайшую перспективу: используя термин «информационная война», они формируют в сознании властных кругов и общественности в целом целевую установку на то, что в будущем эта форма отношений станет настолько развитой и эффективной, что полностью вытеснит традиционное вооруженное противостояние. Да, говорят американцы, мы уже настолько хорошо изучили психологию человека и научились ею управлять, что для обеспечения его безусловной подчиняемости нам уже не нужно применять грубую силу — армию и полицию. Те же способы подчинения могут быть применены и к любой социальной системе. Если же социальная система не желает добровольно подчиняться, мы заставим ее это сделать с помощью современных комплексных технологий тайного информационно-психологического воздействия, причем для непокорной социальной системы результат такого противостояния будет равносилен поражению в войне. 

По нашему мнению, у американцев информационная война используется не столько как термин, обозначающий современную фазу развития конфликтных социально-политических отношений, сколько как вектор формирования внешней политики, как программа выбора политического курса и конечная цель эволюции инструментов политического управления. Поэтому, непрекращающиеся сегодня баталии российских ученых по поводу того, правомерно ли называть современные информационно-политические конфликты информационными войнами или все-таки лучше использовать для этого термин «информационное противоборство», на наш взгляд, не приведут к существенным для науки результатам. 

Не секрет, что современная концепция информационно-психологических войн США основана на трудах и практическом опыте стратагемной политики китайских военных и политических деятелей, таких как выдающийся полководец и государственный деятель Сунь-Цзы [Конрад Н.И. Сунь-цзы. Трактат о военном искусстве. — М.-Л., 1959.], живший в IV в. до н.э. в древнекитайском царстве Ци. Можно предположить, что, если бы, например, концепция информационных войн пришла бы в российскую политику и науку непосредственно из Китая, то, возможно, мы бы сейчас спорили о том, не является ли информационно-психологическая война всего лишь очередной фазой эволюции азиатской политической мысли, в которой традиционно почитаемая на востоке хитрость и коварство переплетаются в сложнейшей сети явных и тайных политических интриг. И наверняка бы возник вопрос: можно ли острый политический конфликт называть информационно-психологической войной, если даже в те времена, когда основные ее положения уже были сформулированы (IV в. до н.э.), традиционное военное искусство не только не потеряло своего значения, но и начало активно развиваться именно в направлении массированного применения грубой вооруженной силы. То есть, если тогда, на зачаточной стадии развития военного искусства, не произошло вытеснение новыми формами психологической борьбы более примитивных и архаичных форм прямой вооруженной агрессии, то почему это должно произойти сейчас, при современном уровне развития систем вооружений и военного искусства в целом?

Определяя информационное противоборство как наиболее общую категорию социальных отношений, мы придерживаемся следующей точки зрения: к информационному противоборству можно отнести любые формы социальной и политической конкуренции, в которых для достижения конкурентного преимущества предпочтение отдается средствам и способам информационно-психологического воздействия. Видно, что понятие информационного противоборства включает в себя весь спектр конфликтных ситуаций в информационно-психологической сфере — от межличностных конфликтов до открытого противостояния социальных систем. Информационно-психологическая война — это, безусловно, также один из видов информационного противоборства.