Методики изучения значений слов

Следует сказать, что  такие эксперименты подтверждают факт «присутствия» в сознании носителей значений слов. Но не все потенции слова «готовы» к всплытию, некоторые потенции возникают в процессе функционирования языка; если бы это было не так, то не было бы изменений значений, не было бы динамики в языке, с одной стороны, и невозможна была бы поэзия, необходимо связанная с творческим использованием языковых средств— с другой.

Надо сказать, что психолингвистические методики, базирующиеся на предположении о наличии в сознании носителей языка тех пли иных потенциальных значении, позволяют увидеть некоторые семантические явления, которые едва ли можно обнаружить путем только дистрибутивного анализа, исследующего значения через их синтагматический аспект. К числу наиболее простых экспериментов этого типа относятся эксперименты, в которых испытуемым предлагается дать определение значения некоторого слова прямо и непосредственно, т.е. иначе говоря, коль скоро значение есть отношение, представить это отношение через другое отношение. Такого рода методики (а также методики, сопряженные с ними по некоторым свойствам) можно назвать прямыми методиками исследования значений.

Эксперименты, задание  которых звучит «Что такое X?» пли  «Как вы понимаете слово X?», обычно имеют нелингвистические цели. Эти  данные используют, например, при диагностике некоторых заболеваний пли в тестах для выяснения культурного кругозора, интеллектуального уровня и т. п. [см. например, Речь и интеллект, 1930, 115 и др.]. В 1964г. «Комсомольская правда» напечатала интересные ИТОГИ опроса детей разных возрастов, проведенные институтом общественного мнения газеты. Оказалось, например, что для части детей некоторые из предлагавшихся к анализу слов совершенно потеряли актуальность, стали непонятными. Так, один из обследуемых считал, что барышник это «взрослый дядя ухаживает за барышнями, а на работу не ходит», а другой отвечал, что мироеды — «люди, которые хотят войны, например, фашисты» [Комсомольская.., 1964].

Типична ситуация, когда  у обследуемых лиц спрашивают «Что такое X?» в процессе диалектологического обследования. Классификацию ответов информантов на подобные вопросы в практике диалектологической работы над словарем из пермских говоров дают Л. В. Сахарный и О. Д. Орлова. Основные типы ответов испытуемых сводятся к следующим: «объяснение» путем повторения («Жаришшо! Прямо на койке тако жаришшо!»); объяснение через иллюстрацию («Карапетка. Ах, мол, ты какой карапетка»); объяснение через сопоставление с другими словами (через отождествление или через различение в ряду синонимов: «Зола, пепел — одно и то же», «Влажное. Я шшытаю ето не очень сухое и в.с очень сырое; какое-то влажное»); объяснение путем указания способа изготовления, назначения и т. п. («Хлеб испекли, остатки останутца. Скаташ — она маленькая. Вот и алябушечка»), объяснение с раскрытием внутренней формы слова («Каменка складена из камня») и др. [Сахарный и Орлова, 1969]. Можно предположить, что подобная классификация ответов на вопрос типа «Что такое X?»  пригодна и для более широкого круга фактов, неужели приводимые тут диалектные примеры. Разумеется, практически нередки различного рода сочетания разных типов объяснения, некоторое их усложнение (и, значит, большая полнота), но недостаточность определений в подобных экспериментах явна.

Л. В. Щерба, подводя итоги своим диалектологическим наблюдениям над восточнолужицким наречием, писал, что в словаре «должны быть указаны для каждого слова все ассоциированные с ним слова (не только родственные этимологически, но и 'по значению)», а также подчеркивал, что «классификация слов должна бы отражать естественные связи между ними у говорящих», считая потому, что «существующие идеографические словари, построенные на априористических началах, не являются идеалом» [Щерба, 1958, 36]. Для того чтобы получить такие сведения, разумеется, нельзя ограничиться достаточно скупыми ответами на вопрос «Что такое X?» Способом получения подобных данных (которых пока что нет не только для диалектов, но практически и для мировых языков) является гораздо более сложная экспериментальная методика обследования лексики, нежели простой вопрос «Что такое X?» (см. гл. 8). Ответы на этот вопрос могут лишь показать некоторые фрагменты значений слов, но не целые значения. Вместе с тем и прямая методика может при использовании показаний ряда испытуемых дать не только специальные данные (как например, в «Комсомольской правде» данные об архаизации некоторой части словаря), но и некоторые собственно психолингвистические результаты.

Так, уже из прямых экспериментов становится ясным, что значение слова находится в определенных отношениях тождества и различия с другими словами, что испытуемые осознают реализацию значения в тексте, коль скоро пытаются объяснить, значение через текст, что испытуемые при объяснении значения стремятся иногда к раскрытию внутренней формы слова — мотивировки наименования (что является основой «народной этимологии»). Представляется также допустимым говорить, что в сознании испытуемых имеются не просто «все значения» слова, но некоторая их иерархия: основное, главное значение указывается в первую очередь, другие значения появляются в ответах обычно при возникновении _ каких-то дополнительных ситуаций. Интересно в этом смысле то обстоятельство, что информанты в процессе объяснения незнакомых слов нередко прибегают к конструированию некоторых ситуации, что показывает ситуационную обусловленность реализации значений слов. Можно рассматривать значение как одну из сторон слова. Эта сторона осознается как необходимая часть слова. Слов без значения в естественном языке не существует. Только соединение звучания и значения делает слово словом. Носитель языка может не знать значения слова, может неверно знать его (а следовательно неверно употреблять слово, если он заблуждается и полагает; что верно понимает слово, и оно ему оказывается нужным для построения текста), но носитель языка убежден, что у слова есть значение. Этот факт не вызывает у испытуемых сомнений и используется в ряде экспериментальных методик, направленных на выяснение того, как носители языка понимают незнакомые слова, а также па вскрытии некоторых особенностей наименования.

Обязательность значения для каждого слова интересна для психолингвистики в частности потому, что она является тем императивом,  который  заставляет   носителей   языка   искать   значения.   Именно   поэтому,  отмечают  писатели,   невозможно  быть уверенным в «семантической стерильности» новообразований [Lem, 1968, 344]. Поэтические новообразования типа есенинского слова голубень и направлены, собственно говоря, на то, чтобы у читателя в процессе поиска значения незнакомого слова возникали раз-*: личные ассоциации, различные возможные значения. Экспериментально можно показать, что испытуемый готов п только конвенционально приписать некоторым бессмысленным комплексам некоторые значения, но готов даже заподозрить наличие в хорошо известном  ему языке некоторого заведомо не существующего в нем слова. Так, к примеру, в русских словарях не зафиксировано междометие пок, но ряд испытуемых склонен был допустить его существование в русском языке и предлагал такие конструкции: «Стакан — пок — и лопнул». Можно допустить, что такое междометие есть в русское языке. Но трудней допустить, что в какой-то специальной области русской лексики есть слово тос, а такое допущение тоже было получено от информантов: «Кажется слыхал, только вот не помню, что оно значит».  Императив поиска значений дли фонетически приемлемого в языке звукового комплекса, коль скоро он реально употреблен, действует довольно сильно.

Пронаблюдаем, как в  реальности происходит поиск значения незнакомого слова. Информант встречает в контексте фразу: Человек шел по верее. Комплекс верее путем несложной грамматической операции, легко   превращается в существительное верея. Оно неизвестно   испытуемому,   морфологический   анализ   (поиск внутренней формы)   ничего не дает;  по контексту можно лишь установить, что это некоторое место, по которому можно идти. Если для испытуемого существенно установить, что такое верея, он начинает поиск (в памяти, у других носителей языка, в словарях).   Найденное  в  малом   академическом   словаре   значение «столб, на который навешивается створка ворот», плохо соответствует контексту, с  которым производится проверочное сравнение. Не вполне   подходит и значение «род шлюпки»,  найденное в других словарях литературного языка, так как, хотя по шлюпке к можно ходить, но это не очень типично   (да и более обширный контекст мешает принятию такого значения). Наконец, у Даля обнаруживается подходящее значение  «род природного вала, какие бывают на поймах, на луговой стороне рек».

Для более тщательного  рассмотрения отдельных этапов наблюденного процесса можно экспериментально вычленять их из всего процесса, «разлагая систему отношений, образующих значение» [Problemes* 1963, 40]. Имеется ряд экспериментов по угадыванию значений искусственных и естественных слов с различными ограничениями и условиями. Как угадывание значения предлагаемых искусственных слов можно интерпретировать рассмотренные выше опыты Д. Н. Узнадзе с соотнесением рисунков и «звуковых комплексов». Подобных опытов проводилось немало. С. Цуру и Г. Фриз предлагали своим испытуемым (носителям английского языка) угадывать значения японских слов (причем установили, что вероятность правильных угадываний превышает ожидаемую при полностью случайном угадывании) [Tsu-ru & Fries, 1933, 284]. В модифицированном виде такой эксперимент может указать на некоторые пути поиска испытуемым «резервов» для понимания значения незнакомых слов. Испытуемым, изучающим английский язык, предлагалось выбрать один из трех предложенных вариантов перевода неизвестных им английских слов. Хотя английские слова rice и regularly испытуемыми не изучались, все они избрали верные переводы ('рис' и 'регулярный'), две трети испытуемых выбрали верно перевод для слов trousers и dream. Основой правильного перевода в обоих случаях было, видимо, сравнение с фактами родного языка, причем во втором случае испытуемым пришлось провести определенный семантический анализ: получив в качестве возможных переводов слова trousers слова брюки, ножницы, сани, испытуемые, очевидно, сравнили английское слово с каждым из русских. Если при выборе перевода слова regularly работа на этом и закончилась, то в случае с trousers английское слово, видимо, сопоставлялось не с отдельно названными русскими словами, но с целыми семантическими группами, в которые они входят. Именно так могло быть осознано сходство звучания слов trousers и трусы, входящего вместе со словами штаны, плавки, кальсоны, рейтузы в ту же группу, что и слово брюки. При выборе слова длинный в качестве перевода английского long, очевидно, решающим оказалось знакомое испытуемым по хорошо известному им немецкому языку слово lang. Таким образом, при поиске значения испытуемыми использовался весь психолингвистический багаж: учитывались возможные сопоставления не только в родном, но и в другом известном языке.

Поиски значения, внутренней формы осуществляются путем сопоставления с различными лексическими и реляционными морфемами, с учетом налагаемых правилами языка ограничений. Один из аспектов поиска внутренней формы моделировался А. А. Брудным в эксперименте, при проведении которого испытуемым предъявлялись без контекста слова из конвенционального «языка фистов», описанного Л. Брик в воспоминаниях о Маяковском. В игре с этим «языком» все играющие назывались фистами, а словам с буквой ф приписывался новый смысл, например, фисгармония 'собрание фистов', фишки "- деньги, до-фин 'кандидат; по сообщению экспериментатора, «хорошо проинструктированные испытуемые смогли опознать конвенциональную семантику отдельных единиц» [Брудный, 1964в, 65]. Хотя выбор именно этого конвенционального языка и не очень удачен, но предложенная методика представляется продуктивной.

Для анализа влияния  контекста на узнавание значения может быть использована методика, по которой проводила эксперименты Р. М.  Фрумкина. В этих экспериментах испытуемым предлагалось понять некоторые тексты, в которых часть слов заменялась искусственными квазисловами [Фрумкина, 1967]7.Хотя эксперименты Р. М. Фрумкиной и имели другую цель (а именно, выяснение того,  насколько неизвестные слова  мешают общему пониманию текста), эта методика может быть полезной   и при изучении осмысления отдельных слов. Ситуация, в которой даются „искусственные слова, может быть приближена к реальности путем эксперимента, в котором испытуемым предлагается понять незнакомые им слова иностранного языка, данные в знакомых грамматических и лексических окружениях. Ситуативная обусловленность значения выступила, видимо, в том, что в предложении Lend me a dress слово dress переводилось как 'резинка';  при этом следует обратить внимание на один существенный момент: испытуемые знали, что dress это не карандаш,   не   ручка,   не тетрадь, не книга и т. п. (так как знали эти слова классного обихода), в то "время как английское название резинки им не было известно. В трех четвертях случаев испытуемые правильно поняли семантическое поле, к которому относилось незнакомое слово (так, к примеру, слово plopped многими испытуемыми было переведено как  'опустилась',  а выражение  without   regret   как 'без   оглядки').   Видимо, контекст обеспечивает    именно   такое приблизительное понимание незнакомого слова, в то время как выбор  более точного эквивалента, уточнение значения уже не может произойти без знания данного слова. Важно, однако, что поиск значений, видимо, осуществляется прежде всего в какой-то ситуативно и контекстно обусловленной семантической группировке.

Вопрос «Как это называется?»  в диалектологии (которая была, вероятно, первой лингвистической отраслью, породившей психолингвистическую проблематику, поскольку она сталкивалась более всего с живой человеческой речью) является своего рода обратным по отношению к вопросу «Что такое X?» В психолингвистических исследованиях он может использоваться не только для выяснения процесса наименования (как в опытах Д. Н. Узнадзе), но и для исследования значения, а в частности для уточнения объема значения некоторых слов. Так, например, носителям тюркских языков,   где   «голубой»   и   «зеленый» обозначаются  одним словом кок, предлагалось назвать по-русски оттенки, переходные между голубым и зеленым, что давало в сравнении с ответами русских испытуемых интересные сведения о семантическом членении этого фрагмента действительности в разных языках. В связи с конкретными исследовательскими целями такая методика может модифицироваться, например, конвенциональным ограничением словаря ответов до двух единиц (например, красный и синий при предъявлении различных фиолетовых оттенков) и выяснением крайних пределов возможности использования отдельных слов (в опытах последнего типа интересно не только различное распределение зон каждого из слов, но и выделение или невыделение испытуемыми нейтральных зон, к которым неприменимо ни одно из допущенных слов, или применимы оба слова). Специально подобной проблематикой в психологическом плане занимался Ф. Н. Шемякин [Шемякин, 1960]. О. Н. Селиверстова использовала модификацию такой методики, получая от информантов названия для различных световых эффектов, которые позволили говорить о разных признаках, конституирующих семантическую группу в русском {блестеть, мерцать, мигать, сверкать) и английском (to glitter, to sparkle, to twinkle, to shimmer) языках [Селиверстова, 1968, 43—44]. Признавая определенные возможности методик подобного типа, следует при интерпретации их результатов вносить поправку на несколько упрощаемое в ходе применения таких методик отношение между означаемым и означающим.

Приведенные — разумеется, далеко не исчерпывающие — материалы о возможных прямых методиках исследования значений слов показывают как некоторые возможности этих методик, так и необходимость более тонкого анализа значений, связанного уже не с прямым называнием синонима, перевода заданного слова или обозначения демонстрируемого явления, но с более сложными, отчасти метаязыковыми операциями, в ходе которых при помощи испытуемых углубляются представления о внутренней структуре значения слова и его семантических связях с другими словами.

АССОЦИАТИВНЫЕ МЕТОДИКИ ИЗУЧЕНИЯ ЗНАЧЕНИЙ

Замеченные и расклассифицированные еще Аристотелем ассоциации в мыслительных процессах находят свое словесное воплощение. Тот факт, что реализация некоторого слова может оказаться раздражителем, вызывающим в качестве реакции другое слово, вытекает из самой сущности языка. Именно этот факт и положен в основу ассоциативного эксперимента, когда испытуемому предъявляется некоторое слово и требуется на него в "ответ «первое"пришедшее " в голову» "другое слово. Такой эксперимент стал использоваться в психиатрии с диагностическими целями, получив подробную разработку в работе Г. К. Юнга и будучи многократно модифицирован и в собственно экспериментальной части и — особенно — в интерпретации. Ассоциативный эксперимент получил применение и в других отраслях, связанных с анализом психических реакций людей, видимо благодаря своей простоте и широким возможностям истолкования результатов. Так, к примеру, он использовался для установления специфики мышления детей [Речь и интеллект.., 1930], в социологических исследованиях Дридзе, 1971] я т. п. " В 19Т0 г. был опубликован составленный Грейс Кент и А. Розановым [Kent and Rosanoff, 1910] словарь ассоциаций широко-употребительных в США слов английского языка, в котором приводятся данные о полученных от тысячи испытуемых реакциях на сто слов с указанием частоты реакций. Были подготовлены ассоциативные словари также по французскому, немецкому и другим языкам [Norms in associations, 1970]. В настоящее время ведется подготовка ассоциативного словаря русского языка.[А. А. Леонтьев, 1969в].

Можно априорно предполагать, что ответы-реакции в ассоциативном эксперименте каким-то  образом связаны со значением слов-раздражителей (стимулы). Если в индивидуальных ответах тут возможны и случайные связи, установившиеся под влиянием каких-то несущественных для значения обстоятельств, то те ответы, которые повторяются несколькими испытуемыми, видимо, отражают объективно существующие в сознании испытуемых и в языке "связи " между словами, в связи с этим чрезвычайно существенно выяснение степени надежности получаемых при помощи ассоциативных методик лингвистических результатов в статистическом  плане.  Бесспорно, что  такая надежность повышается  с увеличением числа  испытуемых,  причем для простого  ассоциативного эксперимента надежны данные, получаемые, как правило, от нескольких сот испытуемых. Дело усложняется тем, что статистика требует однородности в показаниях испытуемых, а здесь сказываются не только такие факторы, как возраст, образование или профессия, что может получить лингвистическую интерпретацию, но и такие факторы, как окружающая обстановка, погода, условия проведения эксперимента. п. В этом плане ассоциативные эксперименты страдают как бы излишней чувствительностью, а потому их лингвистическая надежность должна каждый раз специально обсуждаться и получать подкрепление в данных из других источников. Вместе с тем, нельзя полагать, что в психолингвистических экспериментах вообще отражаются скорее не отношения слов, их значений, а лишь отношения явлений действительности. Именно словесный, а не предметный характер ассоциаций демонстрируется, например, в тех экспериментах, в которых обнаруживается различие в реакциях на предъявление слов и обозначаемых ими предметов и явлений; цвета, например, ассоциируются иначе, чем слова, их обозначающие [Karwoski a.o., 1944; Dorcus, 1932]. Но при лингвистическом анализе данных ассоциативных экспериментов необходимо «снимать», насколько это возможно, нелингвистические наслоения ассоциаций. Языковой характер ассоциативных экспериментов проявляется в том, что носители разных языков неодинаково реагируют на, казалось бы, «одинаковые»  стимулы.  Это используется для сопоставительной типологической характеристики лексических (семантических) систем в разных языках [Залевская, 1968, 73]. Учитывая высказанные соображения, данные о наиболее частых ответах в ассоциативных экспериментах можно использовать для анализа семантической системы языка. Так, можно привести наиболее частые ассоциации на существительные с временным значением в русском языке, которые большей частью тоже оказываются словами той же семантической группы: миг — мгновение, секунда; период — время; октябрь — месяц, осень, ноябрь; век — столетие, год; зима — холод, лето. При лингвистическом анализе результатов ассоциативных экспериментов надо различать синтагматические ответы (типа снег — идет, зима — настала) от парадигматических {снег — зима, зима — холодно). В литературе указывают различные доли синтагматических и "парадигматических ответов в ассоциативных экспериментах (некоторые такие данные приводятся [Теория, 1968, 122; А. А. Леонтьев, 1969а, 127]). Вероятно, отчасти различие этих долен объясняется за счет различий в языковой структуре; ведь само различение прилагательного и существительного не одинаково в английском и русском языках. Но главное заключается, видимо, в том, что наиболее естественной реакцией следовало бы считать синтагматическую — стремление продолжить текст, начатый употреблением слова-стимула. Установка испытуемых видеть текст и там, где его па самом деле нет, проявляется, например, в том, что «примерно половина испытуемых избегает повторять одно и то же слово дважды в ответах на слова-раздражители данного эксперимента» [Клименко, 1968, 63]. Указывалось и на другие свойства синтагматических ответов, характеризующие их совокупность как некоторый деформированный текст, например, на то, что «синтагматические слова-реакции в аналогичном эксперименте по своей принадлежности к частям речи имеют частоту, близкую к частоте соответствующих частей речи в обычном тексте» [Ervin, 1961, 372]. Д. Хауэс и Ч. Осгуд отмечали влияние предшествующих ответов испытуемого на следующий ответ [Howes and Osgood, 1961, 214]. Появление в ответах синтагматических реакций можно рассматривать как «прорыв естественности» в искусственную обстановку опыта. Можно допускать, что количество синтагматических ответов-реакций в определенной мере варьируется в зависимости от строгости задания. Не отрицая в принципе синтагматических результатов ассоциативных экспериментов, надо в экспериментах с лингвистическими установками либо ограничивать чётко испытуемых, настраивая их или на парадигматические, или на синтагматические ответы" либо же расчленять полученные после нечетко дифференцированного задания ответы.