Жизнь Ахматовой

«Вместе с вами я в ногах валялась

У кровавой куклы палача».

Вряд ли имеется в виду какой-то палач поменьше, это метафора. Сам главный палач - «кукла», а не человек.

В 1938 г. Л. Н. Гумилев был арестован вторично и осужден. А в 1939 имя Ахматовой было на 7 лет возвращено в литературу. В 1940 вышел, после 17-летнего перерыва, ее сборник из шести книг. Шестой книгой Ахматова считала отдельно не выпущенный «Тростник», включавший стихи 1924–1940.

Год 1940 – это год возвращения Ахматовой в литературу. Он был необычайно плодотворным: написана поэма «Путем всея земли» («Китежанка»), начата «Поэма без героя», продолжена работа над поэмой о Царском Селе «Русский Трианон». «Меня можно назвать поэтом 40 года», – говорила Ахматова.

В дыме Отечественной войны.

«И та, что сегодня прощается с милым,-

Пусть боль свою в силу она переплавит.

Мы детям клянемся, клянемся могилам,

Что нас покорится никто не заставит!».

Война застала Ахматову в Ленинграде. 6 сентября 1941 года произошла первая массированная бомбежка Ленинграда, в результате которой сгорели Бадаевские продовольственные склады; в осажденном городе начался голод. Вместе с соседями она рыла щели в Шереметьевском саду, дежурила у ворот Фонтанного дома, красила огнеупорной известью балки на чердаке дворца. Впечатления первых дней войны и блокады отразились в стихотворениях «Первый дальнобойный в Ленинграде», «Птицы смерти в зените стоят…», «Nox».

28 сентября по решению властей Ахматову эвакуировали из-за дистрофических отеков – сначала в Москву, затем в Чистополь, оттуда с семьей К.И. Чуковского через Казань – в Ташкент.

Про этот период сама Ахматова вспоминала так: «Отечественная война 1941 года застала меня в Ленинграде. В конце сентября, уже во время блокады, я вылетела на самолете в Москву. До мая 1944 года я жила в Ташкенте, жадно ловила новости о Ленинграде, о фронте. Как и другие поэты, часто выступала в госпиталях, читала стихи раненым бойцам. В Ташкенте я впервые узнала, что такое в палящий жар древесная тень и звук воды. А еще я узнала, что такое человеческая доброта: в Ташкенте я много и тяжело болела».

В это время, 10 марта 1943 года, закончился срок ссылки Льва Гумилева. В конце 1944-го, преодолев сопротивление лагерных начальников, он добровольцем, как когда-то и его отец, ушел на фронт.

Это было трудно время для всех. Война – это постоянное чувства голода и страха за своих близких. Осип Мандельштам о ташкентском времени писал:

«Это делали все, но мы с ней не умели делать то, что все, то есть получать паек бубликами, менять их с приплатой на хлеб, лишнюю часть хлеба снова обменивать, а на приплату выгадывать горсточку риса... У нас закружилась голова от множества тонких операций, на которые способны все, а нам решительно не везло, потому что я иногда промаргивал самые основные предметы обмена».

В мае 1943 вышел ташкентский сборник стихотворений Ахматовой. «Моя азиатка». Стихотворение Ахматовой «Мужество» было напечатано в «Правде» и затем многократно перепечатывалось, став символом сопротивления и бесстрашия. В 1943 Ахматова получила медаль «За оборону Ленинграда».

Стихи Ахматовой военного периода лишены картин фронтового героизма, написаны от лица женщины оставшейся в тылу. Сострадание, великая скорбь сочетались в них с призывом к мужеству, гражданской нотой: «боль переплавлялась в силу». «Было бы странно назвать Ахматову военным поэтом, – писал Б.Пастернак. – Но преобладание грозовых начал в атмосфере века сообщило ее творчеству налет гражданской значительности».

Стихи, написанные во время Великой Отечественной войны, свидетельствовали о способности поэта не отделять переживание личной трагедии от понимания катастрофичности самой истории. Один из критиков - Б.М.Эйхенбаум важнейшей стороной поэтического мировосприятия Ахматовой считал: "ощущение своей личной жизни как жизни национальной, народной, в которой все значительно и общезначимо. Отсюда, - замечал критик, - выход в историю, в жизнь народа, отсюда - особого рода мужество, связанное с ощущением избранничества, миссии, великого, важного дела..."

Жестокий, дисгармонический мир врывается в поэзию Ахматовой и диктует новые темы и новую поэтику: память истории и память культуры, судьба поколения, рассмотренная в исторической ретроспективе...

Скрещиваются разновременные повествовательные планы, "чужое слово" уходит в глубины подтекста, история преломляется сквозь "вечные" образы мировой культуры, библейские и евангельские мотивы. Многозначительная недосказанность становится одним из художественных принципов позднего творчества Ахматовой. 

В годы войны Ахматова не хотела уезжать из Ленинграда и, будучи эвакуированной и живя затем в Ташкенте, она не переставала думать и писать о покинутом городе. В ее стихах и материнские слезы и сострадание:

«Постучи кулачком — я открою.

Я тебе открывала всегда.

Я теперь за высокой горою,

За пустыней, за ветром и зноем,

Но тебя не предам никогда...

Твоего я не слышала стона.

Хлеба ты у меня не просил.

Принеси же мне веточку клена

Или просто травинок зеленых,

Как ты прошлой весной приносил.

Принеси же мне горсточку чистой,

Нашей невской студеной воды,

И с головки твоей золотистой

Я кровавые смою следы».

Стихи Анны Ахматовой в военные годы полны сострадания судьбе страны и веры в ее будущее:

«Мы знаем, что ныне лежит на весах

И что совершается ныне.

Час мужества пробил на наших часах.

И мужество нас не покинет.

Не страшно под пулями мертвыми лечь,

Не горько остаться без крова, —

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесем,

И внукам дадим, и от плена спасем

Навеки!»

Лирика Анны Ахматовой, чья жизнь была полна трагедий, наглядно передает нам ощущение того времени. Лирическая героиня поэтессы — это и страстный патриот своей родины, и страдающая мать, и волевая женщина, сумевшая вынести на своих плечах невзгоды времени. История России в поэзии Анны Ахматовой — это прочувствованный рассказ смелой женщины, сумевшей в годы всеобщего молчания сказать нелегкую правду о своей стране.

В годы войны в Ташкенте была написана лирико-философская трагедия «Энума Элиш», в переводе «Когда вверху» - это первые слова ритуальной песни, исполнявшейся во время празднования вавилонского Нового года. Из дошедших до нас семи табличек с текстом новогодней культовой поэмы (частично переведенной В. К. Шилейко) известно, что дважды во время празднования Нового года жрецы произносили "Энума Элиш" как магическое заклинание.

В "Прозе о поэме" Ахматова пишет, имея в виду "Энума элиш", что в Ташкенте у "Поэмы без героя" появилась спутница, "одновременно шутовская и пророческая".

В 1964 г. Ахматова вспоминает о ташкентской редакции пьесы: "Пьеса "Энума элиш", состоящая из трех частей: 1) На лестнице. 2) Пролог. 3) Под лестницей. Писалась в Ташкенте после тифа (1942 г.), окончена на Пасху 1943». (Читала Козловским, Асе, Булгаковой, Раневской, А.Н. Тихонову, Адмони). Сожгла 11 июня 1944 в Фонтанном Доме. В этой пьесе был передан во всех мельчайших подробностях весь 1946 г. В Ташкенте в 1942-1944 гг., после тяжелой болезни, Ахматова, по ее словам, в бреду увидела стену и грязные пятна на ней, что-то вроде плесени. За этими пятнами открылась главная сцена пьесы: судилище, на котором автора обвиняли во всех возможных и невозможных прегрешениях. Уже после того, как пьеса, увиденная в бреду, была записана, Ахматова почувствовала, что она в ней сама себе (в который раз! - дурные предсказания всегда сбывались, как со стихами "Дай мне долгие годы недуга...") напророчествовала беду. И в испуге сожгла пьесу. Позднее убедилась, что предвиденья послетифозного бреда из пьесы сбылись.

Единственное на сегодняшний день обширное воспоминание о содержании утраченной пьесы сохранилось в книге Н.Я. Мандельштам:

«Весь смысл происходящего в том, что героиня не понимает, в чем ее обвиняют. Судьи и писатели возмущены, почему она отвечает невпопад. На суде встретились два мира, говорящие как будто на одном, а на самом деле на разных языках. "Пролог" был написан в прозе, и каждая реплика резала, как нож. Это были донельзя отточенные и сгущенные формулы официальной литературы и идеологии. Ими шугают героиню, когда она лепечет стихи, оборванные и жалобные строчки о том, что в мире есть воздух и вода, земля и небо, листья и трава, словом "блаженное где-то" из ахматовских стихов. Едва она начинает говорить, как поднимается шум и ей объясняют, что никто не дал ей права бормотать стихи и пора задуматься, на чью мельницу она льет воду рифмованными строчками, а кроме того нельзя забывать, что она подсудимая и отвечает перед народом - вот он народ с рыбьими головами и промасленными рукописями, - за все, что проносится в ее голове... Ее освещают прожекторами, и луч скользит по голове, перебирая волосы. Страха героиня не испытывает. То, что она чувствует, совсем не страх, а глубокое сознание, что человеку нет места на земле - в мире писательской и чиновничьей нечисти. Здесь на суде человек может только поражаться и недоумевать. Нежить не способна лишить ее жизни, потому что суд происходит вне жизни. Она попадает в тюрьму и там впервые чувствует себя свободной. Из камеры слышен ее голос, читающий стихи, а по лестнице и сцене топчутся писатели и у них, как лейтмотив, звучит жалоба: "Писатели не читают друг друга"... Они требуют постановления, которое обяжет писателей читать все, что пишут их собратья по перу и союзу... Голос героини крепнет. Идет своеобразный диалог или перекличка писателей и заключенной. Смысл ее слов нечто вроде позднее записанного: "Из-под каких развалин говорю, из-под какого я кричу обвала?.. Я в негашеной извести живу под сводами вонючего подвала... Пусть назовут беззвучною зимой, пусть вечные навек захлопнут двери, и все-таки услышат голос мой и все-таки ему опять поверят"... Это не единственная тема заключенной. В ее словах тот острый бред, который передает наши чувства тех лет. Героиня в ночной рубашке - одна из многих женщин, просыпавшихся ночью в холодном поту и не веривших тому, что с нами произошло».

Это пьеса, повествующая о малодушных и бездарных вершителях человеческих судеб, о начале и конце мира.

15 мая 1944 года Ахматова вылетела в Москву, где жила на Большой Ордынке у Ардовых. «В мае 1944 года я прилетела в весеннюю Москву, уже полную радужных надежд и ожидания победы». В июне 1944 она вернулась в Ленинград, выезжала на ленинградский фронт с чтением стихов. О своей встрече с городом она вспоминала так: «Страшный призрак, притворяющийся моим городом, так поразил меня, что я описала эту мою встречу с ним в прозе. Тогда же возникли очерки «Три сирени» и «В гостях у смерти» – последние о чтении стихов на фронте в Териоках. Проза всегда казалась мне и тайной и соблазном. Я с самого начала все знала про стихи – я никогда ничего не знала о прозе. Первый мой опыт все очень хвалили, но я конечно не верила. Позвала Зощенко. Он велел кое-что убрать и сказал, что с остальным согласен. Я была рада. Потом, после ареста сына, сожгла вместе со всем архивом».

Конец жизни или начало бессмертия.

В первой половине 1946 года, творческие встречи следовали одна за другой, и везде Ахматову ждал восторженный прием. В апреле 1946 выступала в Колонном зале Дома союзов. Ее появление на сцене вызвало овацию, продолжавшуюся 15 минут. Публика аплодировала стоя. Ахматова не просто была возвращена в литературу – она олицетворяла спасенное от плена русское слово, несгибаемый русский дух. Оплаченная миллионами жизней Победа вселяла в людей надежду на начало новой страницы в истории страны.

Казалось бы, триумф. Но 16 августа вышло постановление, и творчество таких писателей, как Ахматова, Зощенко и им подобных, как идеологически чуждое, было предано анафеме. В связи с этим постановлением из печати не вышли уже подготовленные сборники А. Ахматовой. 1 сентября было решено исключить Анну Андреевну и Зощенко из Союза Советских писателей. Постановление вошло в школьную программу, и несколько поколений еще на школьной скамье усваивали, что Ахматова «не то монахиня, не то блудница».

В 1948 году одной из первых она слушала в авторском чтении первые главы из романа «Доктор Живаго» у Пастернака в Лаврушенском переулке. В это время Ахматова бедствовала. С трудом Пастернак выхлопотал для нее в Литфонде 300 рублей.

В 1949 году арестовали сначала 26 августа Н. Н. Пунина, а затем 6 ноября снова ее сына и приговорили к 10 годам исправительно-трудовых лагерей. Чтобы вызволить близких из сталинского застенка, Ахматова написала цикл восхваляющих Сталина стихов «Слава миру» (1950). Подобные панегирики были в чести и искренне создавались многими, Ахматовой же пришлось переступить через себя. Истинное отношение к диктатору она выразила в стихотворении:

«Я приснюсь тебе черной овцою,

На нетвердых, сухих ногах,

Подойду и заблею, завою:

«Сладко ль ужинал, падишах?

Ты вселенную держишь, как бусы,

Светлой волей Аллаха храним…

И пришелся ль сынок мой по вкусу

И тебе и деткам твоим?».

В течение всего 1850 года  она пыталась вызволить из рук сталинских палачей единственного сына, но безуспешно.  19 января 1951 года по предложению А. Фадеева Ахматова была восстановлена в Союзе писателей, когда Ахматова написала стихи к юбилею Сталина.

В мае того же года у нее был первый инфаркт миокарда. Перед отъездом в больницу от Ардовых вызвала Э. Герштейн и передала ей на хранение рукописи и документы. В ожидании «скорой помощи» выкурила последнюю сигарету. Она курила 30 лет – с 1921 года. К счастью все обошлось. 27 июня ее уже выписали из больницы, после чего Ахматова жила у Ардовых.