Жизнь Ахматовой

За то, что, город свой любя,

А не крылатую свободу,

Мы сохранили для себя

Его дворцы, огонь и воду».

Перед лицом близкой смерти граждан «священный град Петра» должен превратиться в памятник им. И угнетающая картина разорения и «голодной тоски» вдруг сменяется вопросом: «Отчего же нам стало светло?». Мотивировка как будто сводится к живительной силе летней природы. При желании тут можно было увидеть (и некоторые видели) принятие революции, однако речь идет, скорее всего, о религиозном просветлении, по православной традиции мгновенном укреплении душевных сил по контрасту со всем окружающим:

«И так близко подходит чудесное

К развалившимся грязным домам...

Никому, никому неизвестное,

Но от века желанное нам».

Таким же стихом написано в 1922 г. «Предсказание» («Видел я тот венец златокованный...») - монолог некоего духовного наставника, предлагающего вместо «ворованного» венца терновый венец:

«Ничего, что росою багровою

Он изнеженный лоб освежит».

Героиня Ахматовой, просветленная, вступала на путь духовного подвига. Тонкая женственность отныне органически сливается в ее стихах с суровой мужественностью. Упование на божественную мудрость и справедливость отнюдь не означает ожидания прямой, тем более немедленной помощи свыше. Исключается не только ропот, но и молитва как просьба, мольба.

В «Anno Domini» Ахматова включила, наверное, самое безжалостное и жестокое стихотворение, какое когда-либо написала женщина - мать:

«Земной отрадой сердца не томи,

Не пристращайся ни к жене, ни к дому,

У своего ребенка хлеб возьми,

Чтобы отдать его чужому.

И будь слугой смиреннейшим того,

Кто был твоим кромешным супостатом,

И назови лесного зверя братом,

И не проси у Бога ничего».

Сборник «Anno Domini» первоначально (ноябрь 1921 г., на обложке - 1922) состоял в основном из стихов 1921 г., потом пополнился написанным в следующем году, но включал и несколько более ранних стихотворений, в том числе 1915 г.: «Покинув рощи родины священной...» и «Смеркается, и в небе темно-синем...». Впоследствии вместе со стихотворением «В то время я гостила на земле...» (1913) составили цикл «Эпические мотивы», который открывает серию автобиографических и философских «монологов», написанных характерным для стиха драматургии белым 5-стопным ямбом.

В раздел «Голос памяти» включены «Тот август, как желтое пламя...» и «Колыбельная», определено связанное с уходом Н.С. Гумилева. После его ареста в августе Ахматова написала два тревожных четверостишия, где говорится о гибели в бою израненного воина:

«Не бывать тебе в живых,

Со снегу не встать.

Двадцать восемь штыковых,

Огнестрельных пять.

Горькую обновушку

Другу шила я.

Любит, любит кровушку

Русская земля.»

Заключение - как бы в фольклорном духе: «Любит, кровушку  Русская земля». В том же августе, в подражание народному плачу, пишется посвященное памяти Ал. Блока:

«А Смоленская нынче именинница,

Синий ладан над травою стелется.

И струится пенье панихидное,

Не печальное нынче, а светлое.»

Николай Гумилев был расстрелян в 1921 по сфабрикованному обвинению в причастности к контрреволюционному заговору. Место его захоронения было неизвестно, и Ахматова, глядя на многочисленные островки на взморье, мысленно искала его могилу. Ночью 25 августа, которую впоследствии Ахматова считала датой расстрела Гумилева (точная дата неизвестна), появляется стихотворение:

«Страх, во тьме перебирая вещи,
Лунный луч наводит на топор.
За стеною слышен стук зловещий -
Что там, крысы, призрак или вор?»

Его героиня предпочла бы собственную казнь постоянному страху, тревоге за того, с кем делила ложе:

«Запах тленья обморочно сладкий

Веет от прохладной простыни».

Если в раннем творчестве Ахматова часто говорит о собственной смерти, то теперь тема преждевременной и насильственной смерти близких:

«Я гибель накликала милым

И гибли один за другим.

О, горе мне! Эти могилы

Предсказаны словом моим.

Как вороны кружатся, чуя

Горячую свежую кровь,

Так дикие песни, ликуя,

Моя насылала любовь.»

В «Anno Domini» завершается «шилейковский» цикл и появляется ряд стихов о чувственной любви и ревности, есть в них и угроза разрыва с неверным любимым. За образом этого героя стоит не аскет Шилейко, а полная ему противоположность - А.С. Лурье, человек вполне безнравственный, некрасивый внешне, но притягательный, как порок. От идеи служения избранному другу, т.е. Шилейко, Ахматова бросилась в иную крайность. Но в августе 1922 г. советский музыкальный комиссар отбыл в загранкомандировку, откуда предпочел не возвращаться. Ахматова иногда вспоминала о нем в стихах вплоть до последних лет жизни, например в цикле “Черных песен” (1961). И здесь желаемое выдавалось за действительное: давно уехавший друг сравнивается с воющей женщиной, а лирическая героиня держится с гордым достоинством («Он больше без меня не мог... Я без него могла»).

Осенью 1922 г., после отъезда Лурье, Ахматова понадеялась на поддержку его друга, искусствоведа Н.Н. Пунина. Эти надежды в стихотворение:

«Небывалая осень построила купол высокий,
Был приказ облакам этот купол собой не темнить.
И дивилися люди: проходят сентябрьские сроки,
А куда провалились студеные, влажные дни?..
Изумрудною стала вода замутненных каналов,
И крапива запахла, как розы, но только сильней,
Было душно от зорь, нестерпимых, бесовских и алых,
Их запомнили все мы до конца наших дней»

33-хлетняя, уже много испытавшая и многих потерявшая, Ахматова мечтает теперь только о спокойствии. Подробно описывается «весенняя осень», чудесная, неправдоподобная - и таким же неправдоподобно прекрасным кажется явление героя, отраженное в одном финальном стихе «Вот когда подошел ты, спокойный, к крыльцу моему».

Ахматова впервые пришла в гости к Пунину 19 октября 1922 года, и в тот же день он написал ей в письме: "Какая странная и ровная пустота там, где ты еще час назад наполняла все комнаты и меняла размеры всех вещей".

Спустя некоторое время Анна вышла замуж за Н.Н. Пунина. Они, как многие в то время, жили в постоянной готовности к возможным катастрофам, и эти ожидания периодически оправдывались: первый раз Пунин был арестован и провел месяц в заключении в 1921 г. Вместе Анна и Николай прожили 15 лет. Но отношения в новой семье оказались далеки от идеала. Они отразились в стихотворении:

«От тебя я сердце скрыла

Словно бросила в Неву...

Прирученной и бескрылой

Я в дому твоем живу.»

И Анна понимает, что не создана для семейной жизни. Анна рождена быть свободной, а семейная жизнь-«золотая клетка».

Ахматова отныне не раз будет бросать взгляд в прошлое, в то время, когда героиня (точнее, героини) ее ранней лирики столько страдала от любви и не раз готовилась к смерти.

Стихотворению «Петроград 1919 г.» в «Anno Domini» противопоставляется «Бежецк», старый русский город:

«Там белые церкви и звонкий, светящийся лед.

Там милого сына цветут васильковые очи.

Над городом древним алмазные русские ночи

И серп поднебесный желтее, чем липовый мед.»

В Бежецке у бабушки А.И. Гумилевой, жил сын Ахматовой Лева («Там милого сына цветут васильковые очи»). В цикле «Библейские стихи» выделяется «Лотова жена» (1924) с вольной трактовкой источника. Жена Лота не может не оглянуться, вопреки запрету, «на красные башни родного Содома» - и застывает соляным столпом, но эта не оплакиваемая никем грешница не осуждается поэтом:

«Лишь сердце мое никогда не забудет

Отдавшую жизнь за единственный взгляд».

В «Anno Domini» содержатся стихотворениях об умершем друге-покровителе, оставшемся идеалом для героини. В них узнается умерший в 1919 г. Н.В. Недоброво, автор статьи «Анна Ахматова» (1915).

« Ангел, три года хранивший меня,

Вознесся в лучах и огне,

Но жду терпеливо сладчайшего дня,

Когда он вернется ко мне.»

В контексте сборника возникают ассоциации с ее близкими друзьями, а так же с Гумилевым:

«На пороге белом рая,

Оглянувшись, крикнул: "Жду!"

Завещал мне, умирая,

Благостность и нищету.»

Эти люди еще не раз будут напоминать о себе в ее стихах - то вместе, то по отдельности.

В 1923 г. в «Новогодней балладе» героиня встречает новый год с мужем и друзьями. С речами выступают «хозяин» и два друга, но «шесть приборов стоят на столе,  и один только пуст прибор» - самой героини, которую окружают мертвые; они «выпить должны за того, кого еще с нами нет». Мертвые и живые по-прежнему неразлучны. Впоследствии мотив мрачного Нового года прозвучит в 1940 г. («С Новым годом! С новым горем!...»), а новогодний «парад» мертвецов, выходцев из довоенного 1913 г., составит сюжетную основу «Поэмы без героя», в которой есть прямая цитата из «Новогодней баллады»:

«И вино, как отрава, жжет».

В 1923-м наступает резкий спад - Ахматова пишет стихи лишь изредка, составляя свой заработок нелюбимой переводческой работой. «После моих вечеров в Москве (весна 1924) состоялось постановление о прекращении моей литературной деятельности. Меня перестали печатать в журналах и альманахах, приглашать на литературные вечера. Я встретила на Невском М. Шагинян. Она сказала: «Вот вы какая важная особа: о вас было постановление ЦК; не арестовывать, но и не печатать». С вершин славы она была низвергнута сразу в полное поэтическое небытие. Ее стихи, как считала Ахматова, были запрещены «главным образом за религию» (незадолго до того, в 1922 г., большевики обрушили массовые репрессии на церковь). Под дамокловым мечом, без каких-либо контактов с читателем, в бедности Анне Ахматовой, добровольно оставшейся после революции на родине, было суждено прожить десятилетия.

«Время, смерть, покаяние – вот триада, вокруг которой вращается поэтическая мысль Ахматовой», – писал философ В.Франк. Но не ранее 1926 г. Ахматова перебралась во флигель Шереметевского дворца на Фонтанке, в квартиру, где жила семья Пунина (включая разведенную жену). «Фонтанный Дом» служил пристанищем Ахматовой дольше, чем какой бы то ни было другой, хотя еще в 1930 г. она порывалась из него уйти, а в 1941-1944 годах была в эвакуации. В 1952-м, переселенная оттуда (уже в отсутствие Н.Н. Пунина, арестованного в 1949 г.), она написала:

«Особенных претензий не имею

Я к этому сиятельному дому.

Но так случилось, что почти всю жизнь

Я прожила под знаменитой кровлей

Фонтанного дворца... Я нищей

В него вошла и нищей выхожу...»

Снова появляется мотив «нищенства» - и сильная гипербола о всей жизни. Не всю жизнь (впрочем, далекое прошлое казалось совсем другой жизнью: «Мне подменили жизнь»), но самые страшные, стоящие иной жизни, месяцы и годы Ахматова провела именно здесь. Поначалу годы были не такие страшные, но и безрадостные. В какой-то степени Анна Андреевна вернулась к идее «служения» талантливому человеку. Н.Н. Пунин блистал лекциями, переводы для которых из иностранной искусствоведческой литературы делала Ахматова. Самой ей удалось опубликовать только переведенные ею письма Рубенса. В 30-е годы были напечатаны также переводы из армянской поэзии, две статьи о Пушкине и комментарий к двум его произведениям.

Осенью 1935, когда почти одновременно были арестованы Н.Пунин и Л.Гумилев, Ахматова начала писать «Реквием» (1935–1940). Факты личной биографии в «Реквиеме» обретали грандиозность библейских сцен, Россия 30-х уподоблялась Дантову аду, среди жертв террора упоминался Христос, саму себя, «трехсотую с передачей». «Реквием» занимает особое место в ряду антитоталитарных произведений. Ахматова не попала в лагерь, не была под арестом, но все тридцать лет «прожила под крылом у гибели», в предчувствии скорого ареста и в непрестанном страхе за судьбу сына.

«Шекспировские драмы – все эти эффектные злодейства, страсти, дуэли – мелочь, детские игры по сравнению с жизнью каждого из нас», – говорила Ахматова о своем поколении. В Реквиеме не изображены леденящие душу зверства советских палачей. Реквием – памятник России, превращенной в тюремную очередь, в центре цикла – страдание матери, плач по безвинно погибшим, гнетущая атмосфера, воцарившаяся в годы «ежовщины».

В ту пору, когда в России усилиями властей формировался новый тип женщины-товарища, женщины-работницы и гражданина, Ахматова выражала вековое сознание русской женщины – скорбящей, охраняющей, оплакивающей.

Героиня сравнивает себя со «стрелецкими женками», личное переживание включается тем самым в широкий исторический контекст. Написано стихотворение после арестов и обращено к мужу, а не к сыну. Впоследствии «мужем» станет только расстрелянный Н. Гумилев, отец Левы («Муж в могиле, сын в тюрьме...»).

Тогда, в 1935 г., Ахматова по совету друзей приехала в Москву и «под кремлевскими башнями» передала письмо-прошение на имя Сталина. Вождь любил поиграть со своими жертвами. На этот раз близких Ахматовой выпустили. Но пережитое унижение не забылось, как и страх за арестованных. Потом уже и оно не могло помочь. «Кидалась в ноги палачу, ты сын и ужас мой», - писала Ахматова в 1939 г. А гораздо позже - о себе и переживших то же, что она: