Русская культура XIII-XVвв

Таким образом, сопоставление  «Задонщины» с летописной повестью о Мамаевом побоище лишь подтверждает правоту той точки зрения, согласно которой «Задонщина» — непосредственный отклик на Куликовскую битву.

В «Задонщине» перед нами не описание перипетий Куликовской битвы (все это мы найдем в «Сказании о Мамаевом побоище»), а поэтическое выражение эмоционально-лирических чувств по поводу события. Автор вспоминает и прошлое и настоящее, его рассказ переносится из одного места в другое: из Москвы на Куликово поле, снова в Москву, в Новгород, опять на Куликово поле. Характер своего произведения он сам определил как «жалость и похвалу великому князю Дмитрею Ивановичю и брату его, князю Владимеру Ондреевичю». Это жалость — плач по погибшим, и похвала — слава мужеству и воинской доблести русских.

«Задонщина» вся основана на тексте «Слова о полку Игореве» — тут и повторение целых отрывков из «Слова», и одинаковые характеристики, и сходные поэтические приемы. Но «Задонщина» не просто переписывает, переиначивает «Слово» на свой лад. Обращение автора «Задонщины» к «Слову» носит творческий характер. Автор „Задонщины“ имел в виду не бессознательное использование художественных сокровищ величайшего произведения древней русской литературы — „Слова о полку Игореве“, не простое подражание его стилю (как это обычно считается), а вполне сознательное сопоставление событий прошлого и настоящего, событий, изображенных в „Слове о полку Игореве“, с событиями современной ему действительности. И те и другие символически противопоставлены в „Задонщине“ Этим сопоставлением автор «Задонщины» давал понять, что несогласие в действиях князей (как было в «Слове») ведет к поражению, объединение же всех для борьбы с врагом — залог победы. В этом отношении знаменательно, что в «Задонщине» ничего не говорится о союзниках Мамая Олеге Рязанском и Ягайле Литовском. И вместе с тем о новгородцах (которые, по-видимому, участия в Куликовской битве не принимали) автор «Задонщины» пишет, что они, слишком поздно узнав о походе Мамая и уже не надеясь поспеть «на пособь» к великому князю, тем не менее «аки орли слетешася» и выехали из Новгорода «на пособе» (с. 382) к московскому князю. Автор «Задонщины» вопреки исторической правде стремился показать полное единение всех русских земель в борьбе с Мамаем.

Стиль «Задонщины» отличается пестротой: поэтические части памятника тесно переплетаются с частями, носящими прозаический, иногда даже деловой характер. Возможно, что эта пестрота и «неорганизованность» текста объясняются состоянием дошедших до нас списков памятника. Прозаизмы могли возникнуть в результате поздних наслоений, а не отражают авторский текст.

Помимо своих литературных достоинств, помимо того эмоционального значения, которое присуще этому  произведению, «Задонщина» замечательна как отражение передовой политической идеи своего времени: во главе всех русских земель должна стоять Москва, и единение русских князей под властью московского великого князя служит залогом освобождения Русской земли от монголо-татарского господства.

Летописная повесть  о Куликовской битве. Летописная повесть о Куликовской битве дошла до нас в двух видах: кратком и пространном. Краткая летописная повесть входит в состав летописей, ведущих свое происхождение от летописного свода Киприана 1408 г. (Троицкой летописи). Пространная летописная повесть в своем наиболее раннем виде представлена Новгородской четвертой и Софийской первой летописями, т. е. должна была находиться в протографе этих летописей, в своде 1448 г. М. А. Салмина убедительно показала, что первоначален краткий вид летописной повести.

В краткой летописной повести сообщается о жестокости и кровопролитности сражения, продолжавшегося целый день, перечисляются имена убитых князей и воевод, рассказывается о судьбе Мамая. Автор пространной летописной повести, взяв за основу краткую, значительно расширил ее (возможно, воспользовавшись для этого «Сказанием о Мамаевом побоище» либо какими-то другими источниками), вставил в свой текст резкие обличения Олега Рязанского.

Сказание о  Мамаевом побоище. Наиболее подробное описание событий Куликовской битвы сохранило нам «Сказание о Мамаевом побоище» — основной памятник Куликовского цикла. Произведение это пользовалось огромной популярностью у древнерусских читателей. Сказание многократно переписывалось и перерабатывалось и дошло до нас в восьми редакциях и большом количестве вариантов. О популярности памятника у средневекового читателя как «четьего» произведения свидетельствует большое число лицевых (иллюстрированных миниатюрами) списков его.

Точное время создания «Сказания о Мамаевом побоище» неизвестно. В тексте Сказания встречаются анахронизмы  и ошибки. Обычно они объясняются  поздним происхождением памятника. Это глубокое заблуждение. Отдельные  из этих «ошибок» настолько очевидны, что в развернутом повествовании  об историческом событии они не могли  иметь места, если бы автор не преследовал  этим какой-то определенной цели. И, как  мы убедимся далее, умышленная замена одного имени другим имела смысл  только в том случае, если рассказ  составлялся не в слишком отдаленное от описываемых в нем событий  время. Анахронизмы и «ошибки» Сказания объясняются публицистической направленностью  произведения.

В последнее время вопрос о датировке Сказания привлек  к себе много внимания. Ю. К. Бегунов относит время создания Сказания на период между серединой и концом XV в., И. Б. Греков — к 90-м гг. XIV в., В. С. Мингалев — к 30–40-м гг. XVI в., М. А. Салмина — к периоду с 40-х гг. XV в. до начала XVI в. Вопрос этот весьма гипотетичен и считать его решенным нельзя. Особый интерес к Куликовской битве в это время может объясняться вновь обострившимися взаимоотношениями с Ордой, и в частности нашествием Едигея на Русь в 1408 г.. Нашествие Едигея, успех которого объяснялся недостаточной сплоченностью и единодушием русских князей, пробуждает мысль о необходимости восстановить единение под руководством великого князя московского для борьбы с внешним врагом. Эта мысль является основной в Сказании.

Главный герой Сказания —  Дмитрий Донской. Сказание — это  не только рассказ о Куликовской  битве, но и произведение, посвященное  восхвалению великого князя московского. Автор изображает Дмитрия мудрым и мужественным полководцем, подчеркивает его воинскую доблесть и отвагу. Все остальные персонажи группируются вокруг Дмитрия Донского. Дмитрий  — старший среди русских князей, все они — его верные вассалы, его младшие братья. Взаимоотношения  между старшими и младшими князьями, которые представляются автору идеальными и которым должны следовать все  русские князья, показаны в памятнике  на примере отношений между Дмитрием Ивановичем и его двоюродным братом Владимиром Андреевичем Серпуховским. Владимир Андреевич всюду рисуется верным вассалом великого князя московского, беспрекословно выполняющим все  его повеления. Такое подчеркивание  преданности и любви князя  серпуховского к князю московскому  наглядно иллюстрировало вассальную преданность  младшего князя князю старшему.

Мамай, враг Русской земли, изображается автором Сказания в  резко отрицательных тонах. Он полная противоположность Дмитрию Донскому: всеми деяниями Дмитрия руководит  бог, все, что делает Мамай, — от дьявола. Принцип «абстрактного психологизма» в данном случае проявляется очень ярко. Так же прямолинейно противопоставлены русским воинам татары. Русское войско характеризуется как светлая, нравственно высокая сила, татарское — как сила мрачная, жестокая, резко отрицательная. Даже смерть совершенно различна для тех и других. Для русских это слава и спасение для жизни вечной, для татар — погибель бесконечная.

Литовским союзником Мамая  в Сказании назван князь Ольгерд. На самом деле во время событий  Куликовской битвы союз с Мамаем заключил сын Ольгерда Ягайло, а  Ольгерд к этому времени уже  умер. Это не ошибка, а сознательный литературно-публицистический прием. Для русского человека конца XIV — начала XV в., а особенно для москвичей, имя Ольгерда было связано с воспоминаниями о его походах на Московское княжество; это был коварный и опасный враг Руси, о воинской хитрости которого сообщалось в летописной статье-некрологе о его смерти. Поэтому назвать Ольгерда союзником Мамая вместо Ягайла могли только в то время, когда это имя было еще хорошо памятно как имя опасного врага Москвы. В более позднее время такая перемена имен не имела никакого смысла. Не случайно поэтому уже в ранний период литературной истории памятника в некоторых редакциях Сказания имя Ольгерда заменяли в соответствии с исторической правдой именем Ягайла. Называя союзником Мамая Ольгерда, автор Сказания тем самым усиливал и публицистическое и художественное звучание своего произведения: против Москвы выступали самые коварные и опасные враги, но и они потерпели поражение. Замена имени литовского князя имела и еще один оттенок: в союзе с Дмитрием выступали князья Андрей и Дмитрий Ольгердовичи, дети Ольгерда. Благодаря тому, что в Сказании фигурировал Ольгерд, получалось, что против него выступали даже собственные дети, что также усиливало и публицистическую и сюжетную остроту произведения.

Героический характер события, изображенного в Сказании, обусловил  обращение автора к устным преданиям  о Мамаевом побоище, к эпическим  рассказам об этом событии. К устным преданиям, скорее всего, восходит эпизод единоборства перед началом общего сражения инока Троице-Сергиева монастыря  Пересвета с татарским богатырем. Эпическая основа ощущается в рассказе об «испытании примет» Дмитрием Волынцем — опытный воевода Дмитрий Волынец с великим князем в ночь накануне боя выезжают в поле между русскими и татарскими войсками, и Волынец слышит, как земля плачет «надвое» — о татарских и русских воинах: будет много убитых, но все же русские одолеют. Устное предание, вероятно, лежит и в основе сообщения Сказания о том, что Дмитрий перед сражением надел княжеские доспехи на любимого воеводу Михаила Бренка, а сам в одежде простого воина с железной палицей первым ринулся в бой. Влияние устной народной поэзии на Сказание обнаруживается в использовании автором отдельных изобразительных средств, восходящих к приемам устного народного творчества. Русские воины сравниваются с соколами и кречетами, русские побивают врагов «аки лес клоняху, аки трава от косы постилается». Как отражение фольклорного влияния может расцениваться плач великой княгини Евдокии после прощания с князем, уходящим из Москвы на борьбу с татарами. Хотя автор дает этот плач в форме молитвы, все же в нем можно отметить и отражение элементов народного плача-причитания. Широко пользовался автор Сказания поэтическими образами и средствами «Задонщины». Взаимодействие этих памятников носило обоюдный характер: в поздних списках «Задонщины» встречаются вставки из «Сказания о Мамаевом побоище».

«Сказание о Мамаевом побоище» представляло для читателей интерес  уже тем, что оно подробно описывало  все обстоятельства Куликовской  битвы. Некоторые из них носили легендарно-эпический  характер, некоторые являются отражением действительных фактов, ни в каких  других источниках не зафиксированных. Однако не только в этом привлекательность  произведения. Несмотря на значительный налет риторичности, «Сказание о  Мамаевом побоище» имеет ярко выраженный сюжетный характер. Не только само событие, но и судьбы отдельных лиц, развитие перипетий сюжета заставляло читателей  волноваться и сопереживать описываемому. И в целом ряде редакций памятника сюжетные эпизоды усложняются, увеличивается их количество. Все это делало «Сказание о Мамаевом побоище» не только историко-публицистическим повествованием, но и произведением, которое могло увлечь читателя своим сюжетом и характером развития этого сюжета.

3. Рассвет русской живописи. Художники А. Рублев и Ф.  Грек.

Русская икона органически  связана многими нитями преемственности  с византийским искусством. Уже с  конца X века образцы византийской иконописи  начали попадать на Русь и становились  не только предметом поклонения, но и предметом подражания. Однако отсюда еще не следует, что русская иконопись  была простым ответвлением византийской. Долгое время она находилась в  орбите её притяжения, но постепенно веками накапливаемые местные черты  перешли в новое качество, отмеченное печатью национального своеобразия. Бережно сохраняемые основные иконографические типы, унаследованные от Византии, незаметно  трансформируются, наполняясь новым  содержанием, менее аскетическим и  суровым. Это был длительный процесс, и очень трудно четко обозначить его хронологические границы.

Андрей Рублёв и Феофан Грек жили и работали на рубеже XIV и XV вв. Огромная страна обессилена удельными  междоусобицами. Тяжело гнетёт монгольское  иго, угрозы разорительных нашествий  с Востока и Запада. Уже делаются первые шаги на пути к объединению, и это дает русским перевес  на поле боя. Уже выявилась сердцевина, к которой тяготеют народные силы. Слово «Москва» начинает призывно звучать  по стране, и связано это было, помимо прочего, ещё и с тем, что  Москва, наряду с Новгородом и Псковом, была одной из главных иконописных  школ.

Художественная жизнь  Москвы конца XIV века была богатой и  разнообразной. И совпало это  с одним знаменательным историческим событием, которое нашло себе место  в 1380 году. Это победа русского воинства над татарами на Куликовом поле. Хотя она не уничтожила даннических  отношений русских земель к Орде и хотя татары и в дальнейшем продолжали свои кровавые набеги на Русь, в умах людей того времени произошел  разительный перелом. Постепенно стало  крепнуть убеждение, что в объединении  раздробленных сил кроется залог  грядущей победы над монголами, залог  освобождения страны от их ига. Куликовская  битва наглядно показала, на что  способны русские люди, единодушно вступившие в борьбу с общим врагом, она обеспечила ведущее место  московским князьям, сделавшимся наиболее деятельными объединителями страны, она содействовала росту национального  сознания. После Куликовской битвы  вера в светлое будущее Руси стала  шириться в народе, каким бы тяжелым ни было его положение. Подобные настроения вполне отразили в своем творчестве в свойственной им манере как Андрей Рублёв, так и Феофан Грек.

3.1. Андрей Рублёв

С появлением на исторической сцене Рублёва начинается новая  и самая значительная глава в  истории московской иконописи. Последняя  уже до Рублёва стала оформляться  как особая школа, но свои четко выраженные индивидуальные черты она обрела лишь с первой четверти XV века. До этого  же времени московские иконы были лишены стилистической общности. Они  говорят о существовании в  Москве различных художественных направлений, часто совершенно не похожих друг на друга. Рублёву удалось сплавить в единое целое местные традиции и всё почерпнутое из произведений византийских мастеров.