Социальная политика Наполеона

Итак, в Литве, где дворянство встретило Наполеона как освободителя и восстановителя «Великой Польши», и в Курляндии, где оно нейтрально отнеслось к новому режиму, император не мог сразу и радикально решить крестьянскую проблему – она могла быть поставлена на повестку дня лишь в случае успешного завершения кампании. Поэтому французская администрация однозначно высказывалась здесь за сохранение прежнего социального порядка, и, в случае необходимости, поддержи вала его силой оружия. Общественный порядок был необходим для того, чтобы организовать нормальное снабжение Великой армии. Впрочем, крупных крестьянских волнений в этих областях не произошло.

Напротив, в исконно русских губерниях руки Наполеона в этом отношении были развязаны – здесь он мог бы провозгласить вольность крепостных, чтобы привлечь их на свою сторону в борьбе против российского дворянского государства. Сама логика военного противоборства подталкивала его на этот шаг, возможность и даже необходимость которого сознавались генералами и офицерами Великой армии. Некоторые ее представители видели позднее в этом большую упущенную возможность.

Между Литвой и коренными русскими землями находилась sui generis «переходная зона» – Белоруссия, к которой отношение Наполеона определилось не сразу. По его требованию, П. Сапега, Л. Радзивилл и В. Сераковский предоставили ему информацию об этой стране. Император выяснил, что «Белая Русь даже в польские времена считалась провинцией за характерную испорченность российским соседством», что там «шляхта вошла во вкус привилегии угнетения крестьян». Это, кстати, подтверждают и русские участники войны. Так, генерал А.П. Ермолов писал, что в белорусских губерниях «чрезмерно тягостная власть помещиков заставляла желать перемены». Полковник А.Х. Бенкендорф также отметил «ужасное и бедственное рабство», под гнетом которого белорусские крестьяне «находились благодаря алчности и разврату дворян», «своих мелких тиранов».

Поляки советовали Наполеону сначала решить здесь крестьянский вопрос, улучшив положение крестьян, но сохранив их прикрепление к земле. Ему представили список «лиц, на которых можно более или менее рассчитывать», с оговоркой, что «один Бог знает тайны людских душ». Все это не вдохновляло; возле Витебска Наполеон воскликнул: «Вижу, что тут уже нет поляков, этот край не польский». Разведка донесла ему, что «в Могилевской губернии и в Белой Руси крестьяне привязаны к французам, а господа и евреи к русским». Тем не менее, он решил трактовать Белоруссию формально как часть Польши, то есть союзную страну.

А.Д. Пасторе, назначенный интендантом (гражданским губернатором) Белоруссии, писал: «В целях императора было выгодно как можно шире раздвигать пределы Польши; поэтому он сделал вид, будто, по его мнению, эта местность еще лежит в ее границах, и слово “завоевание” было заменено словом “освобождение”». Наполеон заявил Пасторе:

 «Обращайтесь  с Белоруссией как с союзницей, а не как с завоеванной страной». Полковник Р. Фезанзак отмечал, что в Витебске, столице «Белой Руси», «жители встретили нас скорее как завоевателей, чем как освободителей. Но интересы политики императора заставляли насколько возможно отодвинуть границы Польши, и Витебская провинция была объявлена составной частью этого королевства. Для нее были назначены губернатор и интендант, которые получили приказ обращаться с ней как с союзной».

5 августа генерал  Э. Богарне узнал о восстании  крестьян в окрестностях Велижа  и Поречья. Возможно, по совету  служивших в его корпусе поляков – генерала Я. Дембинского и военного комиссара Ф. Барса – он написал императору: «Люди благоразумные думают, что это возмущение крестьян может в теперешних обстоятельствах потрясти Россию». Богарне обратил внимание на жестокость крестьянской неволи и на то, что до недавних пор крестьян продавали на рынках. Император ответил незамедлительно. Он просил уточнить, «произошло ли волнение (l’exaltation) крестьян по ту сторону Велижа в старой Польше, или в старой России. Проверьте этот факт. Если это восстание (revolte) имело место в старой России, его можно считать чрезвычайно благоприятным для нас, и мы сумеем извлечь из него пользу... Сообщите мне об этом и дайте знать, какого рода декрет и прокламацию можно было бы выпутить для возбуждения восстания крестьян в России и привлечения их на свою сторону». Кукель верно заметил, что в этом письме ясно обозначилась точка зрения Наполеона: на территории бывшей Речи Посполитой он хотел удержать социальный порядок, и преобразование общественных начал должно было осуществиться здесь на основе права. Но в собственно России он готов был разжечь крестьянский бунт. Как выразился А.К. Дживелегов, «Наполеон отложил осуществление своей социальной диверсии до вступления в пределы исконной России».21

8 августа Богарне ответил императору основательным меморандумом, в котором рассказал «о степени важности, которую может иметь для французской армии восстание крестьян». По его словам, волнения крестьян охватили белорусские и русские земли бывшей Речи Посполитой. Это было вызвано тяжелым угнетением, обостренным переходом этих земель под власть России. Положение крестьян ухудшилось; свободных некогда мещан переименовали в крестьян. Крестьяне хотели бы знать, что несет им новая власть. Они требуют хотя бы тех прав, которые дала польским крестьянам конституция герцогства Варшавского. Они уверяют, что в таком случае «вспыхнет всеобщее восстание даже в России». Жители белорусских городов хотели бы восстановить утерянные при русском правлении привилегии. «Восстановление этих привилегий произведет у буржуазии еще одну революцию в пользу французской армии, и это побудит их жертвовать всем ради достижения успеха». Очевидно, что в состоянии экзальтации местного населения «надежда возвратить эти привилегии, основанная на нескольких обещаниях, данных со стороны Вашего Величества, вызовет выгодные последствия, как в областях, которые войска уже заняли, так и в тех, к которым они близки».

Генерал Ф.П. де Сегюр утверждал, что в Витебске Наполеон «поручил двоим из близких себе людей выведать настроение в народе. Надо было привлечь их свободой и более или менее общим восстанием втянуть их в наше дело. Но действовать приходилось только среди отдельных, почти диких крестьян... Эта попытка послужила только к разоблачению его проекта». Капитан М.Э. де Бодю вспоминал, что «несчастным крепостным, существам жалким и совершенно забитым», Наполеон «попытался предоставить свободу в прокламации, отпечатанной в Витебске, один экземпляр которой был у нас на руках. Эта прокламация была распространена в нескольких местах, но без успеха; она лишь вызвала со стороны некоторых из этих варваров небольшое число зверских выступлений, способных вызвать стыд у человека, который предпринял эту попытку революционной пропаганды; это была плохая акция безо всякой пользы для того, кто оказался в этом виноват».

Антикрепостническая пропаганда, действительно, имела место в Белоруссии. Так, в Полоцком уезде среди «возмутителей» крестьян был шляхтич Игнатовский, служивший во французской армии и объявивший вольность крестьянам нескольких помещиков. Согласно русским документам, в Городецком и Невельском поветах Витебской же губернии крестьяне вышли из повиновения «по внушениям неприятельскими войсками необузданной вольности и независимости». В южных поветах Могилевской губернии «неприятель везде, где ни бывает, объявляет крестьянам вольность и свободу от помещиков»; «неприятель в здешних местах объявил всей черни вольность и независимость от помещиков».

Фезанзак вспоминал, что во время пребывания в Витебске «новый вид беспорядка обращает на себя внимание Наполеона. Окрестные крестьяне, внимая разговорам о свободе и независимости, возомнили, что им позволено взбунтоваться против своих господ, и предавались необузданной вольности. Знать Витебска направилась жаловаться императору, который предписал суровые меры, чтобы возвратить их к исполнению своего долга. Было важно остановить это движение, которое могло перерасти в гражданскую войну. Были высланы мобильные колонны, внушены несколько примеров, и порядок вскоре был восстановлен». К этому времени следует отнести и следующие слова Шамбрэ о крестьянах: «Эти несчастные, которые никогда не видели ничего, кроме повелений своего господина, и знали только рабское повиновение, не различали свободу и распущенность. Во многих местах они ограбили своих помещиков; в других отказались им повиноваться и довели их до невозможности удовлетворять реквизиции французов. Наполеон... в приказе потребовал оказывать помещикам помощь, и прекратил говорить о свободе для крестьян. Надежды, которые он сначала дал этим последним, вызвали недовольство знати, которая тут же увидела себя подверженной всем опасностям народного движения».

Итак, решив трактовать Белоруссию как часть «восстанавливаемой» Польши, император не мог здесь, как и в Литве, немедленно разрешить крестьянский вопрос. Поэтому генерал-губернатор Белоруссии генерал А.Ф. Шарпантье высылал воинские команды на подавление бунтов. Сменивший его на этом посту генерал Ф. Пуже вспоминал, что в октябре «крестьяне восстали против своего помещика, который настойчиво просил помощи для возвращения их к обязанностям, потому что, говорил он, если этот пример распространится, в стране тотчас наступит голод. Я считал необходимым потушить огонь, который мог распространиться, во-первых, потому, что я не имел задания поднимать в стране восстание, во-вторых, потому, что восстания могли нам повредить».

По замечанию Кукеля, в Белоруссии при полной политической пассивности высшего слоя, мало склонного и к выступлению на стороне Наполеона, и к защите Российской империи, на первый план выдвинулся крестьянский вопрос, ибо многочисленные бунты, которые ни русские, ни французские власти не сумели усмирить до конца войны, указывают на наличие у крестьян социальной активности.22

Итак, поставленный нами вопрос об отношении Наполеона к крепостному праву «редуцируется» до исконно русских губерний. Но в коренной России императора французов ожидала совсем иная встреча. Еще до вступления туда ему доносили, что дух крестьян за г. Красным является полностью пророссийским. Патрули и фуражиры сообщали, что в Смоленской губернии «люди совершенно иные», что все являются врагами, все готовы либо бежать, либо сражаться. Крестьяне вооружились пиками, собрались в отряды, во главе которых стоят дворяне. Доходили также известия о создании ополчения в центральной России. На основании этого Кукель заключил, что возможности поднять крестьянский бунт в коренной России вообще не существовало: «Оружие социальной революции не действовало за старой польской границей. Достать Россию за ней можно было только оружием».

Но факты говорят о другом. Антикрепостническая пропаганда со стороны отдельных военнослужащих Великой армии имела место и в коренной России. В Рославльском и Ельнинском уездах Смоленской губернии «проходившие неприятели и оставшиеся мародеры... посеяли, особенно в крестьянах, понятие независимости». В Дорогобужском уезде генерал Э. Груши уговаривал крестьян не бежать от французов, «которые не делают вам никакого притеснения и даже с вами не имеют войны, напротив того, Наполеон хочет даровать вам свободу». В Юхновском уезде «крестьяне некоторых селений от вольнодумствия начинают убивать до смерти господ своих и подводят французов в те места, где оные от страха укрываются». Позже калужский губернатор П.Н. Каверин напишет императору: «Внушение неприятеля в занятых им местах... повсеместно между поселянами разсеиваемое, уверенность в непринадлежности более России и в неприкосновенности к ним власти помещиков могло поколебать их умы; от чего некоторые в Смоленской губернии способствовали неприятелю в отыскании фуража и сокрытых имуществ, а другие, сообщась с ним, попускались даже на грабительство господских домов».

Некоторые крестьяне Московской губернии заявляли, «что они вольные, а другие, что они подданные Наполеона», третьи, что они больше не принадлежат помещику, «потому что Бонапарт в Москве, а стало быть он их государь». В Волоколамском уезде крестьяне, «обольщенные вредными внушениями неприятеля, вышли из повиновения своим помещикам, приказчикам и старостам... Бунтуя, крестьяне говорили, что отныне они принадлежат французам, поэтому повиноваться будут им, а не русским властям»18. Следовательно, антикрепостническая пропаганда велась неприятелем и в старорусских губерниях, и вопрос был лишь в ее масштабах.

Марксистские историки подсчитали, что в 1812 г. количество крестьянских выступлений увеличилось в 3 раза по сравнению с предшествующими годами. Б.Ф. Ливчак справедливо отметил, что это «приращение» произошло именно за счет затронутых войной губерний, откуда эвакуировались местные власти и помещики и где крестьяне контактировали с солдатами Великой армии, которая «несла с собой антикрепостнический дух»19. По нашим подсчетам, две трети, а то и более от общего числа крестьянских выступлений пришлось именно на «прифронтовые» губернии. Причем, здесь крестьянское движение приняло самые ожесточенные формы: грабежи и поджоги поместий и магазинов, убийства помещиков и управляющих, вооруженное сопротивление властям, выдача помещиков противнику, сотрудничество с неприятельскими фуражирами и мародерами. В прочих же губерниях происходили «среднестатистические» волнения, отказы от работ, неприятие новых помещиков, подача прошений, сопротивление набору рекрутов, распространение слухов об отмене «рабства».

Одним словом, наличие в стране неприятельской армии и антикрепостническая пропаганда со стороны ее солдат послужили одним из важнейших факторов обострения классовой борьбы. Но, как верно заметил Ливчак, «французские подстрекательства к самочинному освобождению всегда носили локальный, так сказать, кустарный характер, не получили значения всеобщего призыва, не поднимались до уровня политики. Не армия, не корпусные генералы определяли крестьянскую политику французов в России», а Наполеон, политика которого на сей раз была консервативной.

Вопрос о крепостном праве продолжал волновать Наполеона и в Москве. По словам Сегюра, здесь император «получил несколько прошений от разных отцов семейств. В них были жалобы на то, что помещики обращаются с ними, как со скотом, который, сколько угодно, продают и меняют. В них просили, чтобы Наполеон отменил крепостное право. Они предлагали себя в вожди отдельных восстаний, обещая обратить их во всеобщее». А. де Коленкур также упоминал, что в начале октября «император приказал составить прокламацию об освобождении крепостных ... Несколько субъектов из низшего класса населения и несколько подстрекателей (немецкие ремесленники, которые служили им переводчиками и подстрекали их) немного покричали и по наущению некоторых лиц подали ходатайство об освобождении крестьян. Те же лица, которые подучили их, убедили императора в необходимости этой меры, заявляя ему, что идеи эмансипации гнездятся уже в мозгу у всех крестьян, и император, вместо того, чтобы быть окруженным врагами, будет иметь миллионы пособников».