Положение католической церкви в БССР в 20-30-е годы 20 века

8 апреля 1929 г. Всероссийский центральный исполнительный комитет и Совет народных комиссаров РСФСР издали Постановление “О религиозных объединениях”. В 68 пунктах этого документа узаконивалась такая система отношений церкви и государства, которая фактически означала вмешательство государственных органов во внутрицерковную жизнь, вела к сужению религиозного влияния церкви на верующих, ограничению ее имущественных прав, снижению роли духовенства в религиозной жизни. Постановление игнорировало сложившуюся структуру религиозных культов, определяя религиозные объединения верующих как религиозные общества или группы, устанавливая возрастной ценз (достижение 18 лет) и численный состав (не менее 20 человек). При этом религиозные общества и группы не пользовались правом юридического лица. Определялся порядок регистрации религиозных обществ, условия передачи им от местных органов власти молитвенных зданий и предметов культа. Для управления и пользования культовым имуществом, распоряжения денежными средствами, а также в целях внешнего представительства предписывалось на общем собрании верующих открытым голосованием избирать исполнительные органы и ревизионные комиссии [10, c. 34].

Религиозным объединениям запрещались благотворительная деятельность (создание касс взаимопомощи, кооперативов, оказание материальной поддержки своим членам), организация детских, юношеских, женских молитвенных и других собраний, кружков различного толка, просветительская пропаганда. Преподавание религиозных вероучений могло быть только на специальных богословских курсах, открываемых гражданами СССР с особого разрешения Народного комиссариата внутренних дел РСФСР. Однако ни одного такого разрешения не было дано. Религиозная политика советского государства приводила к последовательному уничтожению не только культовых учреждений, но и священнослужителей. К тому же деятельность служителей культа не должна была выходить за пределы религиозного общества, по месту жительства его членов и нахождения соответствующего молитвенного здания.

Религиозные общества лишались имущественных прав. Не только молитвенные здания, но и даже вновь приобретенное или пожертвованное культовое имущество объявлялось национализированным. Оно передавалось в пользование верующим по договору, заключенному местным органом власти с “двадцаткой” верующих. Договор определял условия хранения, пользования, ответственности за культовое имущество. Постановлением предусматривался порядок передачи здания культа, находящегося в пользовании верующих, для других надобностей или его ликвидации. Членам групп верующих и религиозным обществам предоставлялось право производить складчины и собирать добровольные пожертвования как в самом молитвенном здании, так и вне его, но лишь среди членов данного религиозного объединения и на цели, связанные с содержанием молитвенного здания, культового имущества, наймом служителей культа и содержанием исполнительных органов. Запрещалось под страхом уголовной ответственности принуждать верующих к взиманию пожертвований на нужды церкви.

Перепись 1926 г. определила на территории БССР 97 498 поляков, что составляло 1,96 % от общего количества населения. Польское население являлось третьей по численности  национальной группой на территории БССР. Основными критериями определения  национальности служили самоидентификация и “материнский язык”, т.е. “если отвечающий затрудняется ответить на вопрос, предпочтение отдается народности матери” [19]. Не рекомендовалось заменять “народность” религией, подданством и т.д. “Ответ на вопрос о народности может и не совпадать с ответом на вопрос о родном языке”, - отмечалось в рекомендациях по проведению переписи, т. к., по мнению руководства, принадлежность к польской национальности определялась также самосознанием и католической верой [4, с. 78]. Действительно, как отмечает М. Горецкий, по результатам переписи оказалось, что “процент поляков по родному языку меньше, чем процент поляков по национальности в 8 округах в 2 - 3 раза, в 3 округах (Гомельском, Речицком, Могилевском) - более чем в 3 раза, в Витебском - более чем в 2 раза. Процент ассимиляции такой глубокой интенсивности не мог произойти среди польской национальности, известной высоким национальным сознанием и сохранением национальной культуры”. Поэтому необходимо обратить внимание на тот факт, что группа поляков была выделена, скорее всего, по религиозному критерию (католическое вероисповедание). Несомненно, что среди польского населения существовала проблема соотношения поляка “костельного” и “этнического”. Отождествление религии с этносом, по мнению В.Веренича, было характерно в основном для двуязычных белорусско-польских общностей юго-восточной части Беларуси, население которых в быту использовало белорусский язык, но свое католическое вероисповедание отождествляла с “польскостью” [19]. Советское руководство старалось осторожно подходить к проблеме вероисповедания, считая, что причисление всех католиков к полякам привело бы к полонизации части белорусского населения. Поэтому католики, не владеющие польским языком, в большинстве случаев считались белорусами. Большинство польских исследователей настаивают на том, что советская статистика значительно занижала удельный вес польского населения в пользу белорусов. В частности, П. Эберхардт отмечает, что “несмотря на равноправие польского языка, организацию польских школ и национальных сельских советов, только 43,2% поляков использовали в повседневной жизни польский язык. Остальные, хоть и осознавали себя поляками, пользовались русским или белорусским языками” [17, с. 334].

Важную роль при проведении статистических исследований играл  также субъективный фактор. Как в  современной историографии, так  и в материалах первой трети ХХ века широко освещен тот факт, что “показание национальности в сельских местностях в большой степени зависело от того, что показывал регистратор опрашиваемым, которые зачастую сами затруднялись определить, к какой национальности принадлежат”. На честность и объективность регистратора влияло много факторов: внешне- и внутриполитическая ситуация в регионе, личные взгляды, негласный приказ по фальсификации результатов переписи и т.д. Узнать реальный процент искажения статистических данных невозможно, но по отдельным примерам можно понять их масштабы. В деревне Рудне-Нисимковичи при проведении переписи 1926 г. регистратор “представлял в бумагах национальность на свой выдум. Всех поляков записывал белорусами, а у многих и не спрашивал, какой национальности” . В деревне Рудня-Шлягино регистратор на вопрос о “родном языке” получал ответ “польский”, но “в большинстве случаев против их воли записывал “белорусский”,… хотя фактически население в Рудне-Шлягино разговаривает на языке белорусско-российском…” [4, c. 83]. В некоторых населенных пунктах население требовало повторного проведения переписи. В Житковичском районе население Брониславскаго сельского совета утверждало, что при проведении переписи не было проведено разъяснительных мероприятии со стороны местных властей. Определиться с вопросом национальности “помогал” местный учитель, оперируя следующим аргументом: “ты жывеш на Беларусi, якi ж ты паляк…”.

Характерным примером межличностных  отношений в белорусско- польской деревне могут послужить материалы  устного источника, полученного  в результате интервьюирования долгожителей деревни Любавин (Буда-Кошелевского района), которая в обозначенный период являлась центром польского национального сельского совета. В качестве респондентов выступили следующие уроженцы Любавин: Теплякова Евгения Николаевна (1929 года рождения), Козловская Нина Кирилловна (1925 года рождения), Круковская Ольга Ивановна (1918 года рождения), Ясинский Антон Францевич (1939 года рождения). Полученные сведения довольно сложно и наукоемко проверить, но, с другой стороны, в них наибольшее значение имеет не столько фактологический материал, сколько оценочное осмысление событий, которое помогает выявить определенный “дух времени” [19].

Результаты анкетирования  показали весьма размытую этническую самоидентификацию местных поляков. Население деревни не делило себя на белорусов и поляков, религиозный  фактор играл в этом отношении  ведущую роль. По данным респондентов, некоторые местные поляки считали себя “белорусскими католиками”. В деревне Любавин не было своей святыни, поэтому православные жители ходили в церковь в деревне Перевичи, а католики регулярно посещали костел Рождения Божьей Матери в ближайшей деревне Люшев. Регулярно посещая богослужения, местные поляки молились на польском языке, читали религиозную литературу. Их трепетное отношение к религии вызывало уважение односельчан-неполяков. Часто католики и православные отмечали вместе религиозные праздники. Это объяснялось, прежде всего, отношениями родства, добрососедства и искренним уважением к религии. Кроме религиозных праздников, совместно отмечали семейные торжества, особенно свадьбы [19].

Различие в вероисповедании  не был предметом острых разногласий  в деревне. Семьи, в которых муж  и жена придерживались разной веры, в д. Любавин были весьма распространенным явлением. Дети, рожденные от смешанных браков, принимали религию главы семьи. Несмотря на деятельность советских активистов - комсомола, избачей, учителей, основная часть польского населения сохраняла веру и поддерживала духовенство. В польских семьях продолжали молиться на польском языке, читать религиозные книги. Религиозные обряды модифицировались и упрощались и, по официальной оценке власти, “становились менее распространённым явлением”. Это негативно отразилось на традиционной польской семейно-обрядовой культуре, специфической чертой которой являлась прямая зависимость от католического вероисповедания её носителей. По мнению самих поляков, религиозность “прививалась им с детства”, являясь основой воспитания. Дети обучались религии в костеле и семье. Родители ежедневно молились на польском языке, и дети, едва научившиеся разговаривать, повторяли за ними молитвы. Знание религиозных обрядов было обязательно для всех членов польской семьи, поэтому дети попадали в костёл значительно раньше, чем в школу. Влияние религии отчётливо прослеживается во всех сферах жизни польского населения. Например, в интерьере жилья обязательно должно было присутствовать несколько икон, которые, в отличие от православной традиции, нельзя было вешать в угол. В польской традиционной культуре угол считался “проклятым местом, куда обычно ставили провинившихся детей в качестве самого серьёзного наказания”. Для посещения костела надевали самую лучшую одежду. В меньшей степени религия влияла на выбор брачного партнёра. Как отмечалось выше, браки с представителями иных конфессий не требовали перехода последних в католичество. Несмотря на запрет религиозного (духовного) брака в советском обществе и замену его светским, большинство поляков продолжало венчаться в костёлах или тайно вызывать ксендза на дом. Подобные браки советскими органами власти считались недействительными, что всё же не снижало их популярности среди католиков. Не оправдалась надежда и на то, что новые советские праздники постепенно заменят традиционные религиозные. Традиционными для польского населения оставались, прежде всего, рождественские и пасхальные праздники.

В советских условиях польское население, несмотря на достижение властью  определенного уровня атеизма в  деревне в целом, оставалось самой  религиозной её частью. В начале 1930-х гг. отмечалось, что антирелигиозная деятельность Союза воинствующих безбожников, польских учителей, избачей и комсомольцев в большинстве случаев не способствовала ослаблению религиозных настроений у католиков, напротив, вызывала резкое возмущение верующего населения и антисоветские настроения, что определило направленность последующей репрессивной политики [19].

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

1.3.Кампания по закрытию костёлов и борьбе с религией в БССР (20-30-е годы ХХ века)

 

1920-1930-е гг. в Советской Беларуси ознаменовались кампанией по закрытию и ликвидации костелов [13]. Эти акции вандализма объяснялись руководящими партийными и советскими органами как ответ на “ходатайства рабочих и крестьян”. Вместе с архитектурными памятниками разграблению и уничтожению подвергалось имущество храмов - в большинстве своем бесценные предметы декоративно-прикладного искусства, скульптуры, иконы, картины, мебель и другое [6, с. 159].

Уничтожение приняло такие масштабы, что НКВД и Министерство финансов БССР в целях изъятия наиболее ценных предметов 9 марта 1930 г. приняли Постановление “О порядке распределения имущества при ликвидации домов религиозных культов”. Оно предусматривало “все предметы из платины, золота, серебра и парчи, а также драгоценные камни зачислять в государственный фонд и передавать в распоряжение финансовых органов для дальнейшей передачи и реализации их Госфондом; художественные и музейные ценности передавать органам Народного Комиссариата Просвещения, другие предметы, как то: колокола, мебель, ковры, люстра и так далее зачислять в госфонд и передавать финансовым органам для реализации”. Постановлением определялся порядок сохранности, оценки и реализации имущества, распределения сумм от продажи. Колокола передавались за плату Рудметаллторгу, то есть на переплавку, а здания религиозных культов - в распоряжение местных органов власти [6, с. 161]. На деле многое попросту растаскивалось и присваивалось самими же чиновниками.

Одновременно в БССР набирала размах кампания по борьбе с религией. В ход были пущены все средства и меры - от идеологических до репрессивных. Наступательный характер советские и партийные органы стремились придать антирелигиозной пропаганде, атеистическому воспитанию “среди широких масс трудящихся сделать доступным самым широким массам естественно-исторические знания, путем издания журналов, книг, учебников, постановки систематических циклов лекций и использования для распространения этих знаний всех способов современной техники (фото, кино и т.д.)”. Членам коммунистической партии вменялось в обязанность активное “участие в культурно-просветительной деятельности, направленной против религии... За нарушение партийной программы в области религиозной, за связь с тем или иным религиозным культом члены партии, занимающие ответственные посты, ведущие активную советскую или партийную работу, исключаются из партии”.

Антирелигиозная пропаганда и агитация рассматривались партийно-советским аппаратом как действенные средства по искоренению “религиозных предрассудков широких трудящихся масс”, “разоблачения контрреволюционной роли исторически сложившихся церковных организаций на службе капитала и помещичьего землевладения” [20, c. 27].

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ГЛАВА 2. АНТИКАТОЛИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ СОЮЗА БЕЗБОЖНИКОВ В БССР (1920-е гг.)

 

Установление советской  власти в Беларуси в 1917 г. повлекло за собой резкие изменения в положении  религии и церкви в целом и  католического костела в частности. В соответствии с новым законодательством  церковь лишалась статуса юридического лица, запрещалось преподавание религиозных  предметов в школе, отменялся  церковный брак, духовенство лишалось избирательных прав и так далее [8, с. 249]. С целью ограничения влияния религии в обществе власти использовали, с одной стороны, силовые методы (закрытие храмов, изъятие церковных ценностей, репрессии в отношении духовенства), а с другой - пропаганду атеизма (в печати, в школе, во время антирелигиозных кампаний и т.д.). Важную роль в борьбе с религией сыграл Союз безбожников СССР. В 1922 г. начато издание газеты “Безбожник”, а в 1924 г. создано “Общество друзей газеты “Безбожник”. Оформление организации произошло на I съезде её активистов в 1925 г., где и было принято решение об образовании Союза безбожников СССР. Годом позже было создано белорусское отделение организации [2, с. 203]. Что касается антикатолической пропаганды, то этим непосредственно занималась Польская, или католическая секция отдела национальных меньшинств. В БССР такая секция была создана 1 апреля 1926 г. Атеистическая работа Союза безбожников среди католиков проводилась в тесном взаимодействии с Польским Бюро ЦК КП(б)Б, поскольку практически все поляки по вероисповеданию были католиками. Нередко секретарь окружного Польбюро одновременно являлся и председателем антикатолической секции [2, c. 204].

В антикатолической деятельности Союза безбожников можно выделить три этапа.

Первый этап - 1922-1926 гг. В условиях отсутствия соответствующих организационных структур атеистическая пропаганда среди католиков носила несистемный, случайный характер, скорее являясь исключением, чем правилом. По данным Польбюро, даже в середине 20-х гг. в БССР не было ни одного кружка или ячейки, которые бы занимались антикатолической пропагандой. Например, в 1925-1926 гг. в Мозырском округе был только один активист, который выписывал журнал “Безбожник” и устраивал “громкие читки и собеседования на антирелигиозные темы” [10, c. 41].