Крещение Руси

Характерно, что поводом для  всенародного почитания первых русских  святых оказывается не твердость  их веры, не аскетические принципы благочестивой  жизни, не стойкость в утверждении идеалов христианства сами по себе, но именно факт кроткого, жертвенного приятия жестокой насильственной смерти, "заказанной" их братом — конкурентом в борьбе за киевский престол — Святополком Окаянным, т. е. идеал христианского отношения к смерти и страданию, к власти и борьбе за нее, непротивление насилию и всепрощение. Парадоксальным образом именно пассивный способ поведения перед лицом зловещих сил и испытаний, заведомо превышающих человеческие возможности, представлялся спасительным для всей Русской земли. Нравственная высота безвинных мучеников перед лицом неминуемой смерти становится идеальной гарантией, своего рода духовным залогом материальной несокрушимости и непобедимости русского народа, выдвинувшего из своей среды святых, внутренне готовых на любой - даже бесславный, бессмысленный — подвиг. Далее, умаление личности и ее роли в истории, подчинение личной жертвы всеобщему благу, апология долготерпения как универсального средства коллективного "изживания" кризисной для народа и страны ситуации — все эти черты, поэтизировавшиеся древнерусскими писателями и мыслителями, становились постепенно типологическими чертами русской культуры и ее менталитета, входили в самый тип древнерусской цивилизации. Ключевым ее, арехетипическим компонентом становилась глубокая вера в то, что правда, добро и справедливость — рано или поздно, естественным или чудесным образом, ценой даже неисчислимых жертв и невосполнимых утрат — в конечном счете восторжествуют на Руси сами собой, даже без приложения каких-либо личных усилий, по предопределению, благодаря одной лишь святости Русской земли.

Осмысляя культурно-исторические корни "идеи жертвы" в Древней  Руси, Н.Бердяев подчеркивал, что  подвиг непротивления — русский  подвиг. Опрощение и уничижение —  русские черты; в древнерусских духовных стихах проповедуется земной "путь бегства и странничества", "высокая оценка нищенства и бедности", "излюбленная тема их — безвинное страдание", обличение социальной неправды, "борьба правды и кривды". Становление христианского мировоззрения в период русского средневековья совпал с трагическими коллизиями древнерусской социальной истории (феодальная раздробленность, междоусобные распри, вооруженные конфликты с кочевниками, тяготы монголо-татарского ига и т.д.), что способствовало укоренению в народном сознании глубокого исторического пессимизма, эсхатологических настроений, апокалиптических предчувствий. Отношение к гнету и произволу, к насилию и страданиям, к попранию прав и свобод личности как к исторической закономерности и неизбежности, освященным примером Христа, собственно, и рождали в русском народе философию и этику долготерпения, фатального подчинения превышающим человеческие силы обстоятельствам, которые нельзя предотвратить или субъективно преодолеть, но можно только вынести, претерпеть, откладывая разрешение трагической ситуации в потустороннее будущее, за пределы жизни данного человека и его поколения, — более того, только и возможное метаисторически, в масштабах всей Русской земли и всего русского народа, потенциально обладающих бессмертием и вечностью.

Своеобразие русской святости подобного  рода запечатлевалось в истории  русской культуры как относительно стабильная, исторически "неотчуждаемая" ее топика. Осмысляя наиболее характерные принципы национальной топики русской культуры, сложившиеся еще в период Древней Руси, А.М.Панченко писал, что нация запомнила и сделала символами победы на грани поражений, победы с громадными потерями (Куликовская битва, Полтавская баталия, Бородинское сражение и т.п.), что Россия ставит героизм выше одоления, а самопожертвование и самоотречение выше силы. Именно поэтому в качестве символов избирались не легкие, а тяжелые, жертвенные победы : подвиг и жертва в древнерусском сознании неразделимы. По существу, эти черты национальной топики были заложены в "тело" русской культуры уже в "Сказании о Борисе и Глебе" — жизнеописании первых русских святых, а в дальнейшем варьировались, развивались, усиливались ("Житие Александра Невского", "Повесть о Петре и Февронии Муромских" и др.). Эти черты мы отчетливо видим и в "Повести временных лет", и в "Слове о полку Игореве", и в "Повести о разорении Рязани Батыем", и в "Слове о погибели Русской земли", и в "Задонщине" — во многих произведениях древнерусской литературы.

Подобная трагическая диалектика подвига и жертвы легла в основание культурно-цивилизационных особенностей Руси в период татаро-монгольского ига. Вместе с многими позитивными организационными факторами, имевшими положительное значение для российской цивилизации, владычество кочевников принесло на Русь жестокую систему насилия, террористических и грабительских методов управления страной, унижающих человеческое достоинство и национальное самосознание народа. За почти два с половиной века иноземного господства резко понизились ценность человеческой жизни и личности, уровень благосостояния страны и каждой семьи, состояние общественной нравственности и социальная активность населения. При всех успехах и достижениях цивилизации (преимущественно в сфере государственного строительства) наблюдалась и значительная деградация древнерусского общества. Многие исконно славянские формы и явления культуры, характерные для Киевского периода древнерусской культуры, стерлись, забылись, ушли из жизни навсегда, будучи вытесненными феноменами кочевнической культуры. Иго воспринималось русским народом как Божий гнев, как искупление прежней греховности, как крест, который нужно вынести всем народом. Однако долготерпение, покорность, страдательность — черты, все более укоренявшиеся в складе национального русского характера, время от времени "взрывались" бунтами, сопротивлением, вызревала решимость свергнуть ненавистное иноземное владычество, дать вооруженный отпор захватчикам, проявить "самостояние", твердость воли, упрямство. В то же время кочевая монгольская империя уже воспринималась Русью как эталон государственного могущества, величия, пространственной огромности, многосоставности, и сохранение и укрепление именно этих качеств, как и прежний идеал Византии, казались залогом чаемого величия освобожденной от ига Руси.

На стыке двух могучих цивилизаций  — византийской и монгольской  —возникло уникальное цивилизационное  образование, не просто сложившее черты  двух империй, но укрупнившие, гиперболизировавшее  их. Начавшееся складываться Московское царство являло собой, если воспользоваться терминологией А.Дж.Тойнби, универсальное государство, рассматривавшее себя как конечную цель истории, как высшую культурную ценность. При этом если Византия апеллировала к призраку призрака эллинского универсального государства (возрождению Римской империи), то послемонгольская Русь взывала уже не только к "трижды призраку" былого величия Рима, но и к формам вполне осязаемого (на собственном трагическом опыте) могущества восточно-деспотической империи Чингисхана. Именно поэтому идеал универсального государства как самоцели развития был для древнерусского общества не абстракцией , а непрерывающейся житейской традицией и имел для России долгую цивилизационную судьбу. Идеал, заключенный в понятии "Москва — Третий Рим", не уходил из жизни в ее традиционно религиозном выражении и постепенно нашел себе новое выражение в терминах идеологии вестернизирующегося мира", т. е. продолжил жизнь за пределами древнерусской культуры — в петровскую эпоху, в славянофильском движении и даже после Октябрьской революции.

Развитие просвещения  в России

Духовная жизнь Руси «изначальной»  в какой-то мере воссоздается дошедшими  до нас былинами, воспевающими богатырей  русской земли, сказками, научающими добру, мудрыми пословицами и  поговорками. Опоэтизирована в литературе и искусстве как мир нетленной красоты, источник «русского духа», самобытной русской культуры.

Принятие христианства (988г.) раскололо  доселе единое языческое мировосприятие. В оценке Ф.И. Буслаева, народное сознание в то время еще только вызревало  в направлении той мифологии и той этики, которые могли бы стать соответствующей «природной почвой» для новой религии. К тому же внедрявшееся «сверху», христианство породило уникальное состояние культуры: расщепление народной души, ее разделение на культуру массовую, языческую, «ночную» и культуру «дневную», ученого меньшинства, их сосуществование на века. Новая культура входила в жизнь возникновением «книжного образования», организацией княжеских и монастырских школ.

Из Византии, самой культурной страны средневековья, хранительницы древнегреческой культуры, вместе с новой религией пришла новая письменность, а с нею переводная литература, греческая и болгарская, в т.ч. философские и научные сочинения. «Учению книжному» и самообразованию благоприятствовало сравнительно быстрое овладение чтением: церковно-славянский язык был доступен на слух. Образование как чтение книг, заучивание, запоминание не нуждалось в специально подготовленном учителе: авторитетом являлась книга. Русские «книжники» (Ярослав Мудрый, Владимир Мономах, Ефросинья Черниговская и мн. др.) отличались высоким уровнем «книжной премудрости», почерпнутой из античных источников, не знакомых Европе вплоть до Эпохи Возрождения.

В русских княжествах открывались  школы для мальчиков и девочек — грамотность и книжность становились характерными чертами русской культуры. Археологические раскопки, идущие в Новгороде с 1932 г., свидетельствуют о широком распространении «книжного учения» не только в городах, но и в селениях. Обнаружено большое число берестяных грамот, большинство из которых частная переписка. Найдена деревянная азбука: такие дощечки с начертанием букв изготовлялись ремесленниками для обучения чтению и письму. Книги, переписанные писцами, находили спрос не только у знати, но и у простого городского и сельского люда, книги и религиозного, и светского содержания.

Избрание православия и его  «прививка» к духовной жизни и  быту народа, очевидно, объяснялись  известной близостью православной религии к стереотипам народного  сознания, отражавшего особенности  жизненного уклада, патриархально-общинных отношений. И вместе с тем через христианство народное сознание возвышалось — приобщением к общечеловеческим идеалам и ценностям. Церковные книги, ставшие учебными книгами в школе и в семейном воспитании, несли идеи гуманизма, трудолюбия, милосердия, мира и согласия. Новые жизнесмыслы находили отклик в народной душе: в многовековых традициях патриархального коллективизма (соборности), повседневного труда на земле-кормилице, олицетворения любви с жалостью. Прививались христианские идеалы Веры, Надежды, Любви, Мудрости, Добра, нравственного самоусовершенствования. Народная педагогика на православной духовно-нравственной основе приобретала новые ценностные ориентации. Развивалась «книжная» педагогическая мысль («Изборник» Святослава, «Поучение» Владимира Мономаха и др.).

Христианство обогащало и облагораживало бытовавшие представления о человеке, вопреки традиционному мировоззрению  феодально-патриархального общества, выделяло отношение к человеку как  индивидуальности. В церковных проповедях, «житиях святых» человек возвышался над суетностью земного призывом к покорности воле Божией, кротости и послушанию, смирению духа, милосердию. В мирских литературных памятниках утверждались те же идеи смирения, любви, доброты. Так, в «Поучении детям» Владимира Мономаха кристаллизовались ценности — сложный синтез христианских и языческих воззрений: право человека быть самим собой, пафос неустанного, честного, достойного труда, защиты родной земли, звучал призыв не давать в обиду более слабых, зависимых. Утверждалось, что человек обладает свободой воли, сам выбирает между добром и злом, несет ответственность за свои деяния.

Тема человека — «самодержца» и «самовластца» вообще была свойственна древнерусской литературе, которая проповедовала, учила контролю над собой, преодолению себя, воздержанию от дурного поведения, терпимости по отношению к людям, отзывчивости. Основное средство стать человеком сердечномудрым усматривалось в чтении книг «отцов церкви», в исполнении религиозных обрядов, праздников, которыми организовывался весь уклад древнерусской жизни. «Книжное» представление о внутреннем мире человека, ориентированное на идеальное, «должное», разумеется, не отражало богатства и разнообразия этнических типов, особенностей формировавшегося национального характера. Куда реальнее рисуют облик «русской души» сведения, почерпнутые из берестяных грамот. Например, письмо из одиннадцатого века: «Что за зло ты против меня имеешь, что в эту неделю ко мне не приходил, — спрашивает любящая и страдающая женщина. — ... Если бы тебе было любо, то ты бы вырвался из-под (людских) глаз и пришел... Буде даже я тебя по своему неразумению задела, если ты начнешь надо мной надсмехаться, то судит (тебя) Бог и моя худость (то есть я)».

Любовь и гордость, чувство собственного достоинства, стыд унижения, сомнение и надежда — скольким поколениям русских женщин были знакомы эти чувства и такое мировосприятие! Истоки российского менталитета — в сознании древнерусского человека, свободолюбивого и совестливого, прямодушного и открытого, мечтателя и удальца — в ратном ли поле, в трудовой ли страде ему все по плечу.

Культура и образованность, столь  стремительно развивавшиеся, в тринадцатом — пятнадцатом веках переживали трудные времена княжеских кровавых междоусобиц, татаро-монгольского ига. Поле культуры и образованности истончалось: в пепелища превращались города и селения, в пожарищах гибли книги, в сражениях умирали воины, угоняли в рабство женщин и детей. Единая древнерусская народность распалась на три народа: великорусов, украинцев, белорусов; каждый пошел своим путем культурного развития.

Средоточием народных сил в освобождении от власти ханской Орды, собирателем  русских земель стало Московское государство. На протяжении пятнадцатого — семнадцатого веков в бесконечных войнах за независимость, в расширении восточных границ росло могущество Москвы, сопровождавшееся и постепенным подъемом культуры. В лихую годину ханского владычества учителями народа стали «мастера грамоты», разного уровня образованности, разного рода занятий: люди духовного звания, переписчики книг, переводчики-толмачи, обучавшие детей чтению, письму, молитвам в родительском доме или имевшие «школы» (8—12 учеников) в своем доме.

Подъем культуры, связанный с  формированием единой великорусской  народности, проявлялся в создании книгохранилищ, открытии школ грамоты при монастырях и церковных приходах. Наряду с начальным образованием создавались школы повышенного образования — при Чудовом, Андреевском, Троице-Сергиевом и др. монастырях, при государственных «приказах», иноземцами. Здесь преодолевалась «культурная изоляция» от Европы: изучались языки (был снят запрет с изучения латыни), «семь свободных искусств», давались профессиональные навыки. В 1687 г. была открыта Славяно-греко-латинская академия, первое высшее учебное заведение. Способные юноши продолжали образование в университетских центрах Европы. Среди учителей повышенного образования было немало людей интеллигентных, вольнодумцев и гуманистов.

В образованном обществе читали труды  европейских ученых, философов. В домах знати собирались богатые библиотеки на нескольких языках (бояре Одоевские, Романовы, Ромодановские, Ртищевы и др.). Возрождению интереса к книге и самообразованию способствовало книгопечатание. Как свидетельствуют исторические документы, приобретали книги и крестьяне, особенно русского Севера, зажиточные, не знавшие крепостного права, занимавшиеся торговлей, промыслами. Хранились книги и при церквах (обычно приобретались коллективно — на волостные деньги).