Исторический портрет Бориса Годунова

(должность важная: крайчий за государевым столом ставил кушания, приняв их от

стольников и сам отведав с каждого блюда). Все такого рода данные о Борисе

приводят к мысли, что  он был личным любимцем Грозного и  своими ранними

успехами был обязан не столько своей “породе”, сколько  любви царя к его

семье, если не к нему самому. Таким же доказательством фавора Годуновых может

служить и женитьба царевича Федора Ивановича на сестре Бориса Ирине Федоровне

Годуновой (вероятно, в 1580 году). Выбрав для сына жену в семье Годуновых,

Иван Грозный ввел эту  семью во дворец, в свою родню. В  качестве царского

родственника Борис в  ноябре 1581 года мог благовидно вмешаться  в семейную

ссору Грозного царя. По летописному  рассказу, вполне правдоподобному, он

получил тяжкие побои от царя за то, что дерзнул вмешаться  во внутренние дела

государя и заступиться  за царевича Ивана Ивановича, которого, как известно,

Грозный до смерти избил. Царь и Борису причинил много терзаний. Вследствие

такого “оскорбления”  Борис расхворался и долго  лечился. Посетивший его на

дому Грозный вернул ему  свое расположение, и Борис до самой  кончины Грозного

прибывал у него в близости. В час смерти царя Ивана (1584) Борис  находился

уже в числе первейших  государственных сановников и принял участие в

образовании правительства при преемнике Грозного царе Федоре Ивановиче,

неспособном ни к каким вообще делам. На втором году его царствования Борис

добивается уже правительственного первенства, а в 1588 (приблизительно) году

делается формально признанным регентом государства, “царского величества

шурином”, “и добрым правителем”, который “правил землю рукою  великого

государя”. Целые десять лет (1588 – 1597) правительствовал Борис  в Москве,

раньше чем бездетная кончина Федора открыла ему дорогу к трону. Наконец, в

1598 году “lord-protector of Russia” (как звали англичане Бориса) был земским

собором избран на царство  и стал “великим государем царем  и великим князем

всея России Борисом Федоровичем”. Таков был житейский путь Бориса,

исполненный успехов и блеска, необычайно удачный и, как увидим, полный

терний.

     3

     БОРИС вступил  в правительственную среду и  начал свою политическую

деятельность в очень  тяжелое для Московского государства  время. Государство

переживало сложный кризис. Последствия неудачных войн Грозного, внутренний

правительственный террор, называемый опричниной, и беспорядочное  передвижение

народных масс от центра к окраинам страны – расшатали  к концу XVI века

общественный порядок, внесли разруху и разорение в хозяйственную  жизнь и

создали такую Смуту в  умах, которая томила всех ожиданием  грядущих бед.

Само правительство признавало великую нищету и “изнурение”

землевладельцев и отменяло всякого рода податные льготы и изъятия, пока

ситуация не измениться. Борьба с кризисом становилась неотложной задачей в

глазах правительства, а в то же время и в самой правительственной среде

назревали осложнения и готовилась борьба за власть. Правительству необходимо

было внутреннее единство и сила, а в нем росла рознь и ему грозил распад.

Борису пришлось взять  на себя тяжелую заботу устройства власти и успокоения

страны. К решению этих задач приложил он свои способности: в этом деле он

обнаружил свой бесспорный политический талант и в конце концов в нем же нашел

свое вековое осуждение  и гибель своей семьи.

·

     РАССКАЗ о  деятельности Бориса необходимо  начать с вопроса об устройстве

власти и о борьбе за обладание ею. Это был один из самых сложных и больных

вопросов московской жизни  того времени. Страстность и жестокость Грозного

придали ему особенную  остроту, вывели его из области теоретической  и книжной в

действительную жизнь  и обагрили напрасной кровью невинных жертв царской

мнительности и властолюбия.

Объединение великорусских  областей под московской властью  и сосредоточение

власти в едином лице московского  великого князя совершились очень  незадолго

до Ивана Грозного энергией его деда и отчасти отца. Принимая титул царя

(1547) и украшая свое  “самодержавие” пышными фикциями  родства (идейного и

физического) со вселенскими династиями “старого” и “нового” Рима, Иван

Грозный действовал в молодом, только что возникшем государстве. В нем еще не

сложился твердый порядок, все еще только подлежало закреплению  и определению

и не было такой “старины”  и “пошлины”, которая была бы для  всех незыблемой и

бесспорной. Правда, власть “великого государя” на деле достигала  чрезвычайной

полноты и выражалась в  таких формах, которые вызывали изумление  иностранцев.

Известны слова австрийца  барона Герберштейна о том, что московский великий

князь “властью превосходит  всех монархов всего мира” и что  “он применяет свою

власть к духовным так  же, как и к мирянам, распоряжаясь беспрепятственно и по

своей воле жизнью и имуществом всех”. Это был бесспорный и очевидный  факт, но

в глазах русских людей XVI века он еще требовал правового и  морального

оправдания. Московская публицистическая письменность XVI века охотно

обсуждала вопросы о пределах власти княжеской и царской, о  возможности и

необходимости противодействия  князю, преступившему богоустановленный предел

своей власти, о нечестивых и лукавых властителях, наконец, о том, что власть

царская ограничивается законом божиим и действует только над телом, а не над

душою подвластных ему  людей. В основе подобных рассуждений  лежали требования

христианской нравственности и религиозного долга; в них не было стремления к

внешнему ограничению  княжеского и царского произвола. Напротив, вся церковная

письменность проникнута была мыслью о богоустановленности власти

благочестивого московского  монарха и о необходимости  повиноваться и служить

“истинному царю”, который  есть “Божий слуга”, которого Бог “в себе место”

посадил и над которым суд не властен. Налагая на “самодержца” обязанность

быть “истинным”, “правым”, “благочестивым”, церковные писатели налагали на

подвластных такому царю людей  обязанность служить ему верно  и безропотно.

Мысль о необходимости  “предела” самовластию великого государя, хотя бы и

законного и благочестивого, возникала в иной среде – именно в боярской. Здесь

руководились не столько  благочестием, сколько практическими  соображениями.

Давно признано историками, что Москва была обязана своими первыми

политическими успехами московскому  боярству. В Москве с XIV столетия сложился

определенный круг боярских семей, связавших свою судьбу с судьбою московского

княжеского рода и успешно  работавших на пользу Москвы и ее князей даже и

тогда, когда сами князья оказывались – по малолетству  и иным причинам –

недееспособными. Династия признавала заслуги своих бояр; знало  о них и

население. Союз династии и  боярства представлялся крепким  до середины XV

века, до тех пор, пока судьба не послала обеим сторонам своеобразное

испытание в виде появившейся  в Москве толпы служилых князей или  “княжат”, как

называл их Грозный.

Собирание великорусских  земель под властью Москвы сопровождалось обычно тем,

что князья, владевшие этими  землями, оказывались и сами в  Москве. Если они не

убегали по своей доброй воле от великорусских государей  в Литву и если их не

выгоняли сами государи, то им некуда было деться, кроме Москвы. Они приходили

туда, били челом великому государю в службу и “приказывались”  ему со своими

княжествами; великий же государь их жаловал, в службу принимал, а потом,

получив от них их волости  как политическое владение, жаловал  князей их же

волостями “в вотчину”, то есть передавал им их волости в потомственное

частное обладание. Так совершалось  превращение “государя князя” в служилого

человека, «холопа» великого государя Московского. После того, как  московские

власти водворяли в  княжеской волости свои порядки  и извлекали из нее все, что

там надобилось великому государю, волость передавалась в распоряжение ее

наследственным владельцам уже на новых основаниях: она превращалась в простое

льготное владение, где  владельцы обладали иммунитетом  и величали себя по-

старому «государями», перестав быть ими на деле. С горьким сарказмом

рассказывает о подобном превращении Ярославля в московскую волость

ярославский летописец, местный  патриот. В этой скорбной повести  указано на

то, что ярославские князья от Москвы получили даже не свои старые земли, а в

их замену, вместо их вотчины, новые волости и села. Большим  гнездом мелких и

бедных землевладельцев  осели они в XVI веке при московском дворе после

разгрома их княжения московскими  “чудотворцами”, вроде Алексея  Полуектовича и

Ивана Агафоновича. Понятно, какие они питали чувства к этим чудотворцам и к

их вдохновителям московским государям. Происходивший из числа именно таких

ярославских князей “изменный ярославский владыка” (по слову Грозного) князь

Андрей Михайлович Курбский, укрывшись от руки Грозного за литовским  рубежом,

не пощадил московского  государя и его предков в своих  отзывах о них. “Обычай

у московских князей, – писал  он, – издавна желать братии своих  крови и губить

их, убогих, ради окаянных вотчин, несытства ради своего”. Этому обычаю не

причастны, по словам Курбского, его предки и родичи – ярославские  князья. Так

откровенен мог быть эмигрант, спасшийся от рук московского  тирана. Те же

княжата, которых неволя загнала в Москву и отдала в  руки московской власти,

должны были молчать перед  этой властью и покорно нести  в Москве свою службу

наряду с простыми нетитулованными  боярами и слугами великого государя. Но в

их душах кипела та же ненависть к поработителю и цвели такие же воспоминания

о былой самостоятельности, какими был полон Курбский. Под  пятой московской

династии служилые князья не забывали, что и они такая  же династия; “что все

старинные привычные власти Русской земли (говорит о них  В. О. Ключевский), те

же власти, какие правили землею прежде по уделам только прежде они правили ею

по частям и по одиночке, а теперь, собравшись в Москву, они правят всею

землею и все вместе”. Taкoe понимание дела было свойственно не одним

княжатам; все признавали их “государями” и, в отличие от них, царя

Московского звали “великим государем”, почитая (по выражению  Иосифа

Волоцкого), что великий  государь “всея Русские земли  государям государь”. В

первое время служилые князья в Москве не смешивались с  простыми боярами и

составляли собою особый служилый слой; “князи и бояре” –  обычная формула

официальных московских перечней. Только с течением времени постепенно возник

обычай жаловать наиболее родовитых княжат в бояре, а тех, кто “похуже”, и в

окольничие, и таким способом княжата понемногу вошли в  боярскую среду старых

“исконовечных московских слуг”.

Но это было только официальное, внешнее уравнение княжат с простыми боярами.

И те и другие помнили  свое различие. Опираясь на “государев родословец”