Екатерина Великая

Многие из перечисленных  журналов оказались недолговечными и прекратили существование из-за отсутствия читательского спроса («И то и сио», «Ни то, ни сио в прозе и стихах», «Поденьшина»). Жизнеспособными и завоевавшими популярность были «Всякая всячина» и «Трутень».

Затевая «Всякую всячину», Екатерина полагала, что ее журнал будет задавать тон и идейное  направление всей журналистике, но ошиблась. Как справедливо заметил Г. В. Плеханов, издатели журналов «считали себя вправе критиковать, между тем как Фелица (Екатерина. — Н. П.) считала их обязанными восторгаться»[192].

Запевалой критической оценки современных порядков выступил «Трутень»  Новикова. Уже само название журнала (а под словом «Трутень» подразумевался помещик, живущий чужим трудом) свидетельствовало о социально-политической ориентации его издателя. Именно крепостник помещик становится главной мишенью, в которую были направлены сатирические стрелы «Трутня».

И «Всякая всячина», и  «Трутень» готовы были бороться с  такими человеческими пороками, как  жестокое обращение с крепостными, казнокрадство, мздоимство, но руководствовались разными способами их исправления. Если издательница «Всякой всячины» считала, что положительных результатов можно достичь сатирой, выражавшей «человеколюбие и кротость», то автор «Трутня» выступал за резкое осуждение пороков. Сопоставим две позиции: «Всякая всячина» заявляла, что любовь его к ближнему более простирается на исправление, нежели на снисхождение и человеколюбие, а кто только видит пороки, не имея любви, тот не способен подавать наставление другому. Журнал выступал за добродушную веселую сатиру, за добродушное осмеяние невинных общечеловеческих слабостей, проявление при этом человеколюбия, духа кротости и снисхождения, ибо слабости присущи человеческой природе[193].

«Трутень» придерживался  противоположного суждения: «По моему  мнению, больше человеколюбив тот, кто  исправляет пороки, нежели тот, кто  оным снисходит, им (сказать по-русски) потакает». Сатира «Всякой всячины», по мнению другого журнала, поддерживавшего  «Трутень», является лишь «благородным и модным упражнением, которым увеселяются  и знатные люди». Так, «Трутень»  обличал судей во взяточничестве, в то время как «Всякая всячина» предприняла попытку возвести порок в добродетель и брала под защиту, заявляя, что судьи не являются столь плохими, как полагает «Трутень»: если они иногда и берут взятки, то виноваты в этом взяткодатели, которых «Всякая всячина» называла «искусителями». Иными словами, Екатерина выступала за «улыбчивую сатиру», более напоминавшую юмор. Сатира императрицы отличалась безликостью, в ней отсутствовали конкретные носители человеческих слабостей, она была обращена к человечеству вообще, в то время как «Трутень» и сменивший его «Живописец» в обобщенном виде называли конкретных носителей этих слабостей, включая и вельмож.

Императрица призывала не ограничиваться обличениями пороков, а «быть любезным нашим увеселением», ставя в пример «твердого блюстителя веры и закона», преданного «сына  отечества, пылающего любовью и  верностью к государю и обществу, искреннего друга, верного хранителя  тайны данного слова». В этом «Всякая  всячина» видела главный способ исправления  слабостей человеческих[194].

«Трутень», напротив, придерживался  иного взгляда. Он высказал издевательское отношение к поучению некоего «господчика», заявившего в адрес «Трутня»: «Он-де начинает писать сатиры на придворных господ, знатных бояр, дам, судей именитых и на всех… Пишите сатиры на дворян, на мещан, на приказных, на судей, совесть свою продавших, и на всех порочных людей; осмеивайте худые обычаи городских и деревенских жителей; истребляйте закоренелые предрассуждения и угнетайте слабости и пороки, да только не в знатных, тогда в сатирах ваших и соли находить будут больше…»

В советской историографии  было принято резко противопоставлять  сатиру Новикова сатире Екатерины. Между  тем в принципиальных позициях их журналов можно обнаружить и общее  — прежде всего, оно состояло в том, что оба редактора не требовали отмены крепостного права и изменения политической системы.

Новиков изобличал жестоких и немилосердных помещиков, которые  в лице своего представителя Безрассуда были больны «мнением, что крестьяне не суть человеки», что они, будучи рабами, «для того и сотворены, чтобы, претерпевая всякие нужды, и день и ночь работать и исполнять мою волю исправным платением оброка; они, памятуя мое и свое состояние, должны трепетать моего взора». А вот другая публикация «Трутня» — наставления помещика отправляемому в деревню доверенному лицу: в них включен пункт, повелевающий высечь «нещадно» старосту в присутствии всех крестьян за то, что «запустил оброк в недоимку». В еще большей мере произвол помещика сказался в его распоряжении сначала высечь старосту и только после экзекуции выяснять, почему он отправлял барину ложные донесения, «не истинную правду» о взимании оброка.

Впрочем, Новиков, как и  Екатерина, не оспаривал права дворян владеть крепостными. Различие состояло в том, что императрица придерживалась более умеренных, чем Новиков, просветительских взглядов. «Всели человеколюбие в  сердца и души помещиков и смягчи страдания крепостных» — таков  девиз «Всякой всячины». Вместе с  тем «Всякая всячина» ограничивала меру критики, осуждая людей, которые  видят пороки всюду, в том числе  и там, «где другие, не имев таких, как  он побудительных причин, насилу приглядеть могли слабости, и слабости, весьма обыкновенные человечеству». Отсюда призыв к снисходительному отношению к человеческим слабостям, в то время как Новиков призывал к их беспощадному разоблачению. Примечательно в этом плане рассуждение «Трутня»: «Многие слабой совести люди никогда не упоминают имя порока, не прибавив к оному человеколюбия. Они говорят, что слабости человекам обыкновенны и что должно оные прикрывать человеколюбием; следовательно они порокам сшили из человеколюбия кафтан; но таких людей человеколюбие прилично назвать пороколюбием».

Во «Всякой всячине» императрица  выступала в роли просвещенной монархини. Именно поэтому, на наш взгляд, отсутствуют  основания для односторонне негативной оценки ее журналистской деятельности: без «Всякой всячины» не появились  бы ни «Трутень», ни «Живописец».

Другой сферой деятельности Екатерины, также имевшей цель повысить нравственный облик подданных, была литература. Заметим, среди монархов, современников императрицы, литература была модным занятием — к писательскому  ремеслу оказались причастными  Фридрих II и Густав III.

Свои литературные сочинения  императрица называла «безделками» и не считала их шедеврами. «Я любила делать опыты во всех родах, — признавалась Екатерина, — но мне кажется, что все написанное мною довольно посредственно, почему, кроме развлечения, я не придавала никакой важности». Думается, Екатерина лукавила, ибо в данном случае она выступала в двух ипостасях — императрицы и писательницы. Хотя Екатерина и заявляла, что не может обойтись ни одного дня без того, чтобы не написать строчки, а Гримму жаловалась: «Я не могу видеть чистого пера без того, чтобы не пришла мне охота обмакнуть оное в чернила», сочинительством она занималась не ради забавы. В 1784 году в письме к Гримму она назвала три цели своего писательского труда: «Во-первых, потому что это меня забавляет, во-вторых, потому что я желала бы поднять русский народный театр… и в-третьих, потому что не лишне было хлестнуть духовидцев, которые начинали задирать нос; теперь осмеянные, они опять притихли и попрятались в кусты.

Екатерина оставила довольно обширное литературное наследие: одиннадцать  комедий, семь опер, пять былей и  небылиц, итого двадцать три сочинения. Если к этому прибавить семь незаконченных  произведений (три комедии, две оперы, две были и небылицы), то их общее  число достигает тридцати.

Дело историков литературы оценить писательские таланты императрицы  или отметить их отсутствие. Мы преследуем более скромную и ограниченную цель — показать идейную направленность ее сочинений и задачу, которую  она преследовала, когда бралась  за перо, чтобы сочинять не законодательные  акты, а комедии и оперы.

Сочинять комедии, оперы  и сказки она стала после того, как убедилась в неудаче своих  занятий журналистикой, где она  не достигла поставленных перед нею  целей. Занимаясь сочинительством  комедий и опер, императрица изначально имела преимущество, состоявшее в  том, что сцена Эрмитажа, равно  как и репертуар, находились в  ее полном распоряжении, и она не опасалась соперничества более  одаренных, чем она, авторов. Видимо, в связи с этим она навсегда утратила интерес к журналистике в пользу опер и комедий.

В литературном творчестве, как и в журналистике, императрица  преследовала все ту же цель освобождения человечества от слабостей и пороков. Правда, публицистика способна наносить более разящие удары, нежели комедии и оперы; она более злободневна и способна откликаться на сиюминутные потребности общества, но зато уступает художественной литературе в долговечности[195].

Первую комедию „О, время!“ Екатерина сочинила в 1772 году, причем по свидетельству современников, она „много раз была издана и принята публикою с отменным удовольствием и почиталась за лучшую российскую пьесу“[196]. Литературоведами давно доказано, что это произведение не принадлежит к оригинальным, что его сюжет, характеры и поступки действующих лиц Екатерина заимствовала у немецкого драматурга Геллерта, написавшего комедию „Bets schwester“. Императрица изменила имена действующих лиц и приспособила незамысловатый сюжет к русским условиям. Это, однако, не помешало ей в письме к Вольтеру выступить в роли стороннего наблюдателя, высказывавшего в адрес сочинителя ряд критических замечаний и похвал. „У автора, — писала Екатерина 6 октября 1772 года, — много недостатков: он не знает театра, интриги его пьес слабы. Нельзя того же сказать о характерах: они выдержаны и взяты из природы, которая у него перед глазами. Кроме того, у него есть комические выходки, он заставляет смеяться; мораль его чиста и ему хорошо известен народ“.