Екатерина Великая

Достаточно беглого знакомства с «Уставом благочиния или Полицейским», чтобы убедиться в том, что  он изобразил рафинированного подданного и столь же рафинированного чиновника, им управлявшего. Если бы все, кого имел в виду «Устав», руководствовались  его наставлениями, то перед нами предстал бы идеальный подданный  из горожан, образ которого могла  создать только голова просвещенного  монарха. В этом плане «Устав»  по идейному содержанию близок к «Наказу», но столь же, как и тот, далек  от реалий крепостной России. В то же время он существенно отличался  от «Наказа». Управа благочиния и ее органы располагали властью, следовательно, способны были осуществлять функции, начертанные  в «Уставе», в то время как «Наказ»  подобных органов не учреждал. Поэтому  нет оснований полностью отрицать назначение этого акта, определенное в преамбуле к нему: «Устав благочиния или Полицейский» учреждался «для споспешения доброму порядку, удобнейшего исполнения законов и для облегчения присутственных мест и по недостатку установления, до себя затрудняющих…»[175].

В один и тот же день, 21 апреля 1785 года, императрица обнародовала две жалованные грамоты, которым  была уготована долгая жизнь. Одна из них была адресована дворянству и пышно называлась «Грамота на права, вольности и преимущества благородного российского дворянства», другая предназначалась горожанам и называлась скромнее: «Грамота на права и выгоды городам Российской империи». Обе грамоты, как и многие нормативные законы екатерининского царствования, отражали противоположные тенденции внутренней политики Екатерины II. С одной стороны, они укрепляли сословный строй, консолидировали дворянство и горожан, то есть укрепляли феодальную структуру общества. С другой стороны, обе грамоты отдавали дань идеям Просвещения, по сути носившим буржуазный характер.

Отчасти грамота дворянству являлась сводом ранее опубликованных указов с перечнем дворянских привилегий: она включала в себя основные положения  Манифеста о вольности дворянства 1762 года, Учреждений о губернии 1775 года, Манифеста 1782 года, предоставлявшего дворянам право собственности не только на поверхность земли, но и на ее недра, а также воды и леса. Грамота подтверждала освобождение дворян от службы, право свободного выезда за границу, право неограниченного распоряжения собственностью, право занимать различные должности в уездной администрации, подтверждала право иметь Дворянскую опеку, право владеть домами в городах и др.

К новшествам Жалованной грамоты  дворянству относилось само наименование привилегированного сословия. Отныне оно стало называться не «дворянством», а «благородным дворянством». В преамбуле  к грамоте, перечислявшей заслуги  дворянства, на первый план вынесено его  «послушание», хотя не забыты и такие  его важные свойства, как храбрость, верность, доблесть, давшие основание  предоставить ему «твердые и прочные  установления ко умножению благополучия и порядка на будущие времена».

Едва ли не самым важным новшеством Грамоты, составившим веху в консолидации дворянства, являлось предоставление ему права один раз  в три года собираться на губернские съезды. Дворяне избирали из своей  среды губернского предводителя дворянства и прочих должностных  лиц. Губернским собраниям разрешалось  подавать прошения на имя наместника, Сената и императрицы. Дворянскому  обществу предоставлялась дисциплинарная власть над своими членами: оно могло  исключить из своей среды лиц, опороченных судом или дискредитировавших себя в личной жизни. Только суд мог  лишить дворянина дворянского достоинства, чести, жизни, имения. Решения суда о  лишении жизни должно быть подтверждено Сенатом и конфирмовано императрицей.

Новшеством являлось и  освобождение дворян от истязаний —  «телесное наказание да не коснется благородного». От телесных наказаний  освобождались и дворяне, служившие  рядовыми в армии: нарушители устава из рядовых приравнивались к офицерским чинам. Стоит ли доказывать, сколь велико было значение этого пункта Грамоты в преодолении дворянином холопьей психологии и воспитании личного достоинства.

К новшествам относится и  составление в каждом наместничестве Дворянской родословной книги, предусматривавшей  все основания для получения  дворянского звания, начиная от дворян, получивших его шпагой и пером, и  кончая «отличенными родами», носившими  княжеские и графские титулы, а  также дворянами, чьи роды имели  более чем столетнюю давность.

Введение дворянских родословных  книг являлось завуалированной формой чистки дворянских фамилий — каждого  дворянина Грамота обязывала  представить доказательство принадлежности к дворянскому роду. Доказательств  было великое множество, и это  обстоятельство предоставляло простор  для фальсификаций и получения  дополнительных доходов канцелярской мелкотой, которой ничего не стоило сочинить за мзду пышное родословное  древо.

Доказательством дворянского  происхождения были не только соответствующие  дипломы и грамоты, указы на пожалования  вотчинами и поместьями, документы, свидетельствующие о том, что  отцы и деды несли дворянские службы, но и такие сомнительные источники, как указы с упоминанием фамилий  в списках дворян или представление  документов о владении деревнями  дедом или отцом. Таким образом, Екатерина не встала на путь удовлетворения требований аристократической части  дворянства, устами князя М. М. Щербатова  домогавшейся отмены Табели о рангах и исключения из числа дворян лиц, получивших это звание на ее основании[176].

Грамота на права и выгоды городам Российской империи, хотя по объему почти в два раза превышала  размеры Грамоты дворянству, но не предоставляла городскому населению  «вольности и преимущества», которыми будут пользоваться дворяне.

Обращают внимание принципиальные различия в самом названии актов. Грамота дворянам предоставляла  права и привилегии лицам, в то время как рассматриваемая Грамота  имела в виду не горожан, а города, то есть населенные пункты. Объяснялось  это прежде всего разнородным в социальном отношении составом городского населения. Именно поэтому Грамота городам в отличие от грамоты дворянам мотивирует ее обнародование не личными качествами горожан, а выгодами, «от устроения городов происходящими». Правители прославили свои имена «созиданием городов, умножением их числа, дая в них безопасное пристанище торгу и рукоделиям».

Городу, а не его населению, разрешалось иметь мучные и пильные  мельницы, содержать харчевни и трактиры, иметь клейменые весы, проводить  в году одну или две ярмарки  и т. д.

Лишь последующие разделы  Грамоты городам имеют в виду интересы городских обывателей. В  некоторых случаях они определены предшествующим законодательством. К  ним относятся освобождение верхушки купечества от подушной подати и замена ее подоходным налогом, замена рекрутской повинности денежным взносом, наконец, участие в городском самоуправлении, предусмотренном указом 1775 года. Иногда, правда нечасто, права городских обывателей совпадали с правами дворян. Как и дворянам, «градскому обществу» разрешалось представлять губернатору прошения о своих общественных нуждах, иметь дом для собрания общества; мещанин, как и дворянин, передает свое звание по наследству, он волен распоряжаться своим имуществом. «Мещанин без суда да не лишится доброго имени, или жизни, или имения». Как и дворянин, он лишался доброго имени за совершение тех же самых семи преступлений (измена, разбой, воровство, нарушение клятвы и др.).

В каждом городе должна вестись  городовая обывательская книга — новшество, согласно которому главным критерием принадлежности к одному из шести разрядов являлось имущественное положение горожанина. В книгу вносились «имя и прозвище всякого гражданина, в том доме или строение, или землю имеющего». Они составляли самую многочисленную часть городских обывателей и назывались мещанами.

Привилегированную группу горожан  составляли так называемые именитые граждане, к которым относились купцы, располагавшие капиталом свыше 50 тысяч рублей, богатые банкиры (не менее 100 тысяч рублей), а также  городская интеллигенция: архитекторы, живописцы, композиторы, ученые. Именитые граждане освобождались от телесных наказаний, представители третьего поколения именитых граждан могли  возбудить ходатайство о присвоении дворянства. К другой привилегированной  группе относилось гильдейское купечество. Купцы первых двух гильдий (капитал  от 5 до 50 тысяч рублей) освобождались  от телесных наказаний, а также казенных служб (продажа вина, соли). Посадских, то есть горожан, не владевших недвижимостью, не заносили в городовую обывательскую книгу.

В Уложенной комиссии 1767–1768 годов депутаты от городов добивались права носить шпагу, то есть дворянской привилегии. Грамота городам отказала в этом купечеству, но все же ввела градацию в средствах передвижения, дававшую возможность по этому признаку определить принадлежность купца к той или иной гильдии: купцу первой гильдии разрешалось ездить в карете, запряженной парой лошадей, купец второй гильдии тоже довольствовался парой, но запряженной в коляску; в коляске с одной лошадью восседал купец третьей гильдии.

Много внимания Грамота городам  уделяла цеховому устройству и отношениям между мастерами, подмастерьями  и учениками. Мастера каждой специальности  избирали Управу, подмастерья —  двух поверенных, представлявших их интересы в Управе.

Грамота определяла права  и обязанности каждого из участников цехового строя. Из текста документа  следует, что отношения внутри цеха строились на самой гуманной основе, их в полной мере можно назвать  идиллическими. Хотя мастер и объявлялся хозяином в доме, но он должен был  обходиться с подмастерьями и  учениками «справедливо и кротко», проявлять в усвоении навыков  человеколюбие, «сходственное с здравым рассудком, без вины не наказывать, не принуждать к излишней работе». В свою очередь подмастерья и ученики обязаны быть «верными, послушными и почтительны к мастеру и его семье». В результате в доме должна устанавливаться «домашняя тишина и согласие» и устранение поводов для обоюдного неудовольствия и жалоб. Грамота регламентировала поведение мастеров и подмастерьев на сходках: «за шум и неистовства» их наказывали штрафом.

Рассмотренные выше законодательные  акты навеяны идеями Просвещения, выраженными  в отдельных пунктах или главах документов. Последней значительной мерой в политике просвещенного  абсолютизма было обнародование  в 1786 году Устава о народных училищах.

Этот устав существенно  отличается от прочих акций Екатерины  — он от первой до последней строки подчинен основе основ просветительской идеологии, безраздельно верившей в  благотворное влияние распространения  просвещения, за которым последуют  все прочие благотворные результаты: исчезнут как нравственные, так и  социальные пороки, усовершенствуется  человеческая натура, будет положен  конец рабству, невежеству, суевериям  и т. д.

Открытие народных училищ требовало серьезной предварительной  работы. И. И. Бецкой еще в марте 1764 года подал императрице доклад, ею утвержденный, об учреждении воспитательных училищ в Петербурге и во всех губерниях; в столице предполагалось открыть  воспитательное училище для двухсот  дворянских девиц. Проект был осуществлен  лишь частично — в Петербурге открылся Смольный институт благородных девиц. Такая же относительная неудача  постигла и Учреждения о губернии, предлагавшие учредить школы не только во всех городах, но и в крупных  селениях «для всех тех, кои добровольно  пожелают обучаться в оных». Приказ общественного призрения, на который  возлагалось попечение о школах, не располагал надлежащими ресурсами, и поэтому пожелание осталось на бумаге. Только в 80-е годы началась серьезная подготовка к организации  в стране сети учебных заведений. На нее императрица возлагала  большие надежды. Своему секретарю  А. В. Храповицкому она в 1782 году заявила: «В 60 лет все расколы исчезнут; сколь скоро заведутся народные школы, то невежество истребится само собою, тут насилие не надобно»[177].

Импульс подготовке к реформе  дала встреча Екатерины с императором  Иосифом II в Могилеве, во время которой  разговор зашел о постановке образования  в Австрии. «Школы эти, — писала она  Гримму в 1780 году, — прекрасные учреждения». В другом письме императрица высказала мысль о намерении использовать австрийский опыт в России: «Никогда не испугают меня образованностью народов; но когда будут они образованы?»[178].

От слов императрица перешла  к делу: из Австрии на службу в  Россию в 1782 году был по рекомендации Иосифа II приглашен крупный специалист в области организации образования и ученый методист Федор Иванович Янкович. Императрица обратилась к Иосифу II со словами благодарности: «Выбор такого, как он, человека, соединяющего в себе теорию с практикой, не только возбуждает во мне искреннюю признательность к вашему величеству, но и заставляет меня выразить вам, что вы сделали истинное благодеяние училищам моей империи»[179]. В сентябре 1782 года Екатерина учредила специальную комиссию под председательством сенатора Завадовского, в которую вошел и Янкович как главный специалист по сочинению Устава о народных училищах и составлению учебников как оригинальных, так и переведенных с иностранных языков.

Янкович начал с того, с чего должен был начать, — с  открытия в 1783 году учительской семинарии  и опубликования двух сочинений  с изложением требований, предъявляемых  к учителю. В «Руководстве учителям первого и второго классов» содержатся рекомендации, актуальные и в наши дни.

Если в упоминавшемся  выше докладе Бецкого в центре внимания находилось воспитание учащихся, то в народных школах преимущество отдавалось овладению суммой знаний. Но и в народных училищах проблема нравственного совершенствования  не игнорировалась, причем решающая роль принадлежала нравственному облику самого учителя. «Благородное поведение  учителя, — сказано в „Руководстве“, — состоит в том, чтоб он умел сделать учеников себе послушными и  знал, как с ними беспристрастно и снисходительно поступать… От учеников должен он наперед снискать себе от них уважение, почтение и любовь». На учителя возлагалась роль чадолюбивого отца, который хвалит прилежных, использует ласковое уговаривание и не отягчает их приказами из пристрастия. «Руководство» призывает учителя к дифференцированному подходу к ученикам, среди которых встречаются способные к учению, а также дети, одаренные хорошей памятью, но слабые «в рассуждении», ученики со слабой памятью и просто тупые, «которые мало понимают и помнят». К каждой катеории детей должен быть особый подход, суть которого состоит в том, чтоб «не поступать с ними сурово и не отнимать у них строгостью охоты к учению».