Диалектика. Проблема развития современной философии и науки

В отличие  от того, что утверждает К. Поппер, теоретики  биологии в высшей мере заинтересованно  относятся к проблеме исходного  элементарного эволюционирующего  уровня, то есть к проблеме, решением которой пренебрегают и Поппер, и  Кун. Выдающийся биолог-эволюционист Э. Майр подчеркивал, что Ч. Дарвину  не удалось решить проблему, определенную в названии его труда, то есть проблему происхождения вида. «Рассмотрев  причину его неудачи ...я пришел к выводу, – пишет Майр, – что  основной среди них была неопределенность представлений Дарвина о природе  видов... Понимание природы видов, таким образом, является необходимой  предпосылкой понимания эволюционного  процесса»¹⁴. Замечательно здесь не только понимание важности выяснения того, что эволюционирует само по себе, но и учет абсолютной необходимости корректного представления предмета для характеристики процесса эволюции, что совершенно не признается ни Поппером, ни Куном.

Все науки, становящиеся на эволюционый путь, приходят в  конечном итоге к необходимости  диалектически противоречивой характеристики эволюционирующего объекта: вид  в биологической теории эволюции, наиболее эксплуатируемой методологами науки отрасли специального научного знания; фонема в лингвистике; общественно-экономическая  формация в историческом познании; множество, топос в математике. Только диалектическая противоречивость создает  то, что позволяет вещи войти в  исторический процесс.

Как уже отмечалось, главной задачей классической немецкой философии было, по существу, обретение  вещи в себе в ходе диалектического  движения, которая была провозглашена  И. Кантом недостижимой, непознаваемой. Но эта же проблема фактически встает в качестве главной в развертывающемся кризисе современного научного познания, который в целом характеризуется  как утрата вещи, предмета той или  иной отрасли научного познания. Опыт немецкой классической философии может  сыграть здесь выдающуюся роль, особенно если мы примем во внимание ту форму, в  которой эта философия была сохранена  в материалистической диалектике Маркса–Энгельса.

Констатируя тот факт, что метатеоретические  исследования науки наших дней редко  выходят за пределы, определенные в  общем и целом кантовскими  открытиями, мы не можем вместе с  тем не сказать, что наука наших  дней нередко выступает в таких  формах, выработанных некогда в философии, которые по разным причинам не в  состоянии освоить профессиональный философ и методолог науки. Критикуя Канта, не следует забывать, что преодоление  кризисного состояния современной  ему философии он осуществляет, апеллируя  к современному ему научному познанию, к достигнутому в тот период пику научного познания. Но мы имеем здесь  не рабское следование материалу  ньютоновской механики, но усмотрение того, что в этой концепции может  иметь значение для философии, а  именно активность субъекта в процессе познания, то есть усмотрение философского содержания в самой науке. Выход  из современного отмеченного претенциозной  серостью современного состояния философии  и методологии научного познания, кризиса современной философии, в частности, по нашему глубокому  убеждению, будет в существенной степени определяться серьезным  отношением к науке.

Могут сказать, что Кун и Поппер с неменьшим  энтузиазмом относятся к специальной  науке в деле формирования познавательных программ самого общего типа. Нельзя, однако, упускать при этом из виду того обстоятельства, что они смотрят на материал науки  сквозь призму своих общефилософских  воззрений, которым не чужд идеологизм, не позволяющий усмотреть аутентичное  содержание научного материала.

Совершенно  естественным образом то, что традиционно  относилось к сфере философского, а именно отношения «субъект-объект», «материальное-идеальное», становится собственным моментом научного; тем  самым, мы оказываемся перед лицом  не философии науки, но философии  в науке. Наука, таким образом, не может считаться завершенной, пока она не включила в себя философский момент, то есть, в данном случае, она еще не включила в себя субъектно-объектное отношение, отношение «материальное-идеальное». Естественным образом, следуя этому пути, мы приходим к органическому слиянию философского и специально-научного.

Уже у Фихте  ощущается стесненность термином «философия», уступающим место более объемному, как нам представляется, понятию  «наукоучение». Г. Гегель дает повод  высказать нечто подобное и относительно него: «Истинная форма, в которой  существует истина, может быть лишь научная система ее. Моим намерением было способствовать приближению философии  к форме науки – к той  цели, достигнув которой, она могла  бы отказаться от своего имени любви  к знанию и быть действительным знанием»¹⁵. Свою систему в целом он обозначает как науку логики.

У Маркса мы видим органическое слияние философского и специально-научного, то, что может  быть выражено следующим образом: аутентичный  эволюционизм, историзм, органически  включает в себя собственно философское, мы получаем уже не философию науки, но философское в науке. Наука, как  уже отмечалось, не может считаться  завершенной на определенном этапе  своего развития, не приняв в свое собственное  содержание то, что когда-то было прерогативой философии. Активность субъекта в материальном мире, практическая деятельность общественного  человека оказывается лежащей в  основе преодоления разрыва между  философским и специально-научным, позволяет понять специально-научное  выступающим в философских формах и философское воплощенным в  специально-научном материале.

Мы уже  попытались показать, что примеры  диалектического освоения специальными отраслями науки, естественно, обращают наш интерес к таким философским  доктринам, где то, что оказалось  представленным отдельными отраслями  знания, оказывается развитым систематическим  образом, составляя парадигму научного познания в целом. Диалектика в ее развитии от Канта до Маркса оказывается  в самой высокой степени отвечающей состоянию современного научного познания.

Мы хотели бы подчеркнуть вместе с тем, что  при всей важности, которую имеет  кантовская традиция в понимании  отношений между наукой и философией, преодоление кантианства в любых  его формах оказывается фактически задачей первостепенной важности как  задача преодоления кризиса познания. В разведении методологии естественных наук и наук общественных мы имеем  еще одно его проявление. Между  тем если мы посмотрим на работы современных ученых в области  естественных наук, с одной стороны, и в области общественных наук, с другой, то увидим подчеркнутое понимание  единства метода той и другой области  исследования – сошлемся в этом отношении на нобелевского лауреата в области биологии Ф. Жакоба, с  одной стороны, и на одного из самых  крупных и интересных историков  наших дней, Э. Хобсбаума, с другой.

Вот, например, пассаж из заключительной части замечательной  книги Ф. Жакоба «Логика живого», имеющий непосредственное отношение  к проблеме социального познания, истории: «Признать единство физико-химических процессов на молекулярном уровне – означает, что витализм утратил всякий смысл (toute fonction). Действительно, с появлением термодинамики операциональное значение понятия жизни становилось все более и более слабым, а его мощь абстрагирования снижалась. Сегодня в лабораториях уже не спрашивают о том, что такое жизнь. Не пытаются больше очертить ее контуры. Стремятся единственно анализировать живые системы, их структуру, их функцию, их историю. Но в то же время и распознать финальность живых систем, что означает невозможность больше делать биологию, не соотносясь постоянно с «проектом» организмов, с тем «смыслом» («sens»), который само их существование сообщает их структурам и их функциям (курсив наш. – В. М.). Легко видеть, насколько это отношение отличается от редукционизма, который так долго преобладал. До сих пор, чтобы быть научным (pour etre scientifique), анализ должен был, прежде всего, абстрагироваться от любого соображения (consideration), которое выходило бы за рамки исследуемой системы и его функциональной роли. Строгость, налагаемая на описание, требовала элиминации этого элемента финальности, который биолог отказывался принять в свой анализ. Сегодня, напротив, невозможно более отделить структуру от ее значения, и не только в отдельном организме, но и в последовательности событий, которые ведут организм к становлению таким, какой он есть. Всякая живая система является результатом определенного равновесия между элементами организации. Солидарность между этими элементами ведет к тому, что любая модификация в каком-либо пункте ставит под вопрос ансамбль отношений и рано или поздно порождает новую организацию. Изолируя системы, различающиеся по природе и по сложности, пытаются выяснить при этом их составляющие и исходя из этого объяснить отношения (relations). Но каков бы ни был исследуемый уровень, идет ли речь о молекулах, о клетках, об организмах или о популяциях, история оказывается выступающей здесь в качестве необходимой перспективы, и последовательность (succession) – как принцип объяснения»¹⁶.

Заявление, сделанное И. Пригожиным несколько  лет тому назад, о том, что кончилось  время науки Галилея, Ньютона, Канта, начинается время науки Гегеля, Дарвина  и особенно Маркса, представляется весьма убедительным.

Вообще, обращение  к диалектике в деле освоения современного научного познания вовсе не представляется чем-то новым для отечественных  специалистов в области философии  и методологии научного познания. То, что называлось «диалектической  обработкой» современного научного познания, стояло в качестве первостепенной задачи перед философами в советский  период развития страны, и надо отметить, что работа по решению этой проблемы на определенных этапах общественного  развития развивалась достаточно успешно. Не уходя далеко в историю, назовем  в качестве примера такую обобщающую и в определенной мере итоговую работу, как подготовленную отечественными учеными и учеными стран социалистического  лагеря книгу «Диалектика. Познание. Наука» (Изд. АН СССР. – М.: Наука, 1988).

Можно назвать  и имена ученых, которые, не будучи связанными обязательством «диалектически обрабатывать» свою отрасль знания, фактически становились на почву  диалектики. Приведем в этой связи  имя выдающегося отечественного биолога-эволюци-ониста и генетика С. С. Четверикова, который в сделавшей  эпоху статье «О некоторых моментах эволюционного процесса с точки  зрения современной генетики» подчеркивает взаимодействие некогда противостоящих концепций дарвинизма и менделизма. Не одна физика рождала в это время  диалектику в ее наиболее аутентичных  формах. Для эволюционной теории в  биологии диалектизация оказывалась  осуществленной вместе с определением предмета эволюции (это обстоятельство особенно важно отметить в отношении  современных эволюционных доктрин  в методологии научного познания, пренебрегающих именно задачей определения  своего пред-мета или просто не понимающих его, этого определения, важности, точнее сказать, его абсолютной необходимости).

Философия науки  наших дней движется в пределах, обозначенных кантовской традицией: мы видим здесь то становление обосновательного подхода, оторванного от эволюции, который  характеризуется утверждением предметности, предмета, который не включен в  историческое движение, в эволюцию и, тем самым, не может быть признанным в качестве именно такого предмета, поскольку не обеспечивает выведения  из него всего обосновываемого знания, то утверждение эволюционного подхода  без ясного понимания того, что  собственно эволюционирует. Это совсем не необычная ситуация, с ней имели  дело уже философы древней Греции, но если эти последние воспринимали такого рода ситуации как теоретическую  драму, то в близкие к нам времена  можно встретить утверждение  о нормальности ситуации, когда говорится, что движение имеет место, а движущегося  не существует (А. Бергсон, В. Оствальд). Методология современного научного познания, кажется, чувствует себя вполне комфортно, стоя на такой позиции, приобретающей  законченную форму в постмодернизме.

3.1. Диалектика и общество.

В современном  обществе индивиды, в массе своей, – наемные работники, то есть экономические  нули. Государство и рынок являют для них «земной абсолют», за коим непременно стоит либо обожествляемый деспот, либо абсолют занебесный. А  из господствующих направлений в  современной политике одно признает только частную собственность, другое – только собственность государственную. Таким образом, современная политическая идеология в корне метафизична.

Вместе с  тем, в последние  десятилетия  ХХ века в ней произошло нечто  подобное той методологической революции, которая наблюдалась в физике в его первые десятилетия. Общественная мысль эпохи "постмодерна" явно не может оставаться на традиционных позициях метафизического здравого смысла. Остается выбор между иррационализмом (т. е., по сути, релятивизмом) и диалектикой. Сегодня он делается скорее в пользу релятивизма, что для переходного периода закономерно и по-своему оправдано. Однако построить на такой основе устойчивое общество невозможно по определению. Поэтому диалектика, во всяком случае, заслуживает пристального внимания социальных мыслителей.

Об антидиалектичности современной идеологии наглядно свидетельствует судьба закона отрицания  отрицания, с его идеалом синтеза  противоположностей, чуждым любой односторонности. Против него ополчались и Е. Дюринг, и Т. Адорно, и К. Поппер; а Сталин в 1938 году просто изъял этот закон  из диалектики, «яко не быши». Это был  по-своему красивый, хирургически точный удар. Диалектика сразу обратилась в сомнамбулу или, по-модному, – в  зомби, способного только «творчески»  выполнять команды политических гипнотизеров. Ф. Энгельс в «Анти-Дюринге» оценивал отрицание отрицания как  «предельно (äuserst) общий и именно потому предельно широко действующий  и важный закон развития природы, истории и мышления». Но само слово  „ äuserst" у нас переводили как  «весьма», и после Сталина данный закон в официальном марксизме  никогда не признавался подлинно всеобщим.

Между тем, с  законом отрицания отрицания  связан ряд нетривиальных моментов в марксизме. Вопреки распространенному  убеждению, в «Манифесте Коммунистической партии» нет требования уничтожить частную собственность. Даже в русских  переводах «Манифеста» термин «уничтожить» закрепился только с 1939 года; а в  оригинале говорится не об уничтожении, а о снятии (нем. Aufhebung) частной  собственности. «Снятие» – специальный  диалектический термин, введенный Гегелем  в связи с рассматриваемым  законом, и означает он, как известно, сохранение отрицаемого в подчиненном  виде. По существу, «Манифест» требовал уничтожить не частную собственность  как таковую, а только ее господство над обществом.