Приготовление к преступлению: понятие, виды и уголовно-правовые последствия

Неясным остается одно: почему в юридической литературе многими авторами не воспринимается это, казалось бы вполне простое и логичное решение вопроса? Почему вдруг зашла речь о том, что "гипотеза в уголовно-правовых нормах носит общий характер", "гипотеза подразумевается в уголовно-правовых нормах", "в уголовно-правовой норме происходит слияние гипотезы с диспозицией", "диспозиция выполняет одновременно роль гипотезы", "гипотеза говорит о наличии юридического факта, но описание его содержится в диспозиции", "в уголовном праве правильнее пользоваться привычной терминологией" и т.п.? Надо полагать, что появление такого рода суждений вызвано тем, что признание гипотезой признаков деяния, с наличием которых законодатель связывает возможность применения уголовно-правовых норм, не оставляет места для диспозиции, т.е. для той части нормы права, где должен был бы формулироваться запрет. А поскольку это никоим образом не вписывается в теорию уголовно-правовой запрещенности преступного деяния, то, видимо, во имя ее спасения предполагаемое выдается за действительное, нелогичное за специфическое.

Казалось бы, вступая в явное противоречие с учением о строении правовой нормы, в частности, понятием гипотезы как части нормы, указывающей на условия, при которых она применяется, указанные уголовно-правовые воззрения должны были вызвать критику со стороны представителей общей теории права. Однако и среди них можно встретить мнения, сторонники которого, отмечая разнобой в терминологии, порождающий "известные неудобства", тем не менее пишут: "Но все же в наименованиях, принятых в науке уголовного права, есть определенный резон: здесь отражается связь, существующая между регулятивными и охранительными нормами, обеспечивается широкая (для граждан) информация в едином нормативном положении и о запрещенном поведении, и о санкциях за допущенное нарушение. В самом условии уголовно-правовой нормы, именуемом диспозицией, в скрытом (снятом) виде содержатся указания на запрет, нарушение которого приводит данную охранительную норму в действие, т.е. именно то указание, которое в регулятивных нормах действительно называется диспозицией".

Если бы бытующее ныне в уголовном праве своеобразное, специфическое понимание структуры юридической нормы ограничивалось лишь созданием "известных неудобств", то на этом вряд ли следовало бы делать особый акцент. Возьмем на себя смелость утверждать, что в данном случае речь идет о более важном и принципиальном, ибо тезис об уголовно-правовой природе запрета деяний, объявляемых преступными, порождает соответствующие представления о предмете и роли уголовного права, его соотношении с другими отраслями права. Не останавливаясь на всех этих аспектах проблемы, отметим лишь следующее.

Размышляя о том, где именно содержатся запреты типа "не убей", "не укради", нельзя забывать, что в обществе существует не только Уголовный закон, но и множество других правовых норм (Конституция, гражданское, административного право и т.д.), норм этики, морали, нравственности, религии и т.п. В отличие от Уголовного кодекса, где речь идет об отклоняющемся поведении, многие социальные нормы чаще всего описывают должный, желаемый вариант поведения людей, некий его допустимый стандарт. Выполняя такую функцию, они, однако, так или иначе, прямо или косвенно очерчивают круг порицаемых действий, информируя о добре и зле, хорошем и плохом, допуская, в конечном счете, одно и запрещая другое.

Разумеется, нет правил без исключения и, наверняка, найдется статья, если не в ныне, так ранее действующем уголовном законодательстве, предусматривающая ответственность за деяние, по каким-либо причинам оказавшимся вне сфере предмета социального регулирования. Однако с позиций принципа законности не должно вызывать сомнений положение, согласно которому нельзя объявлять преступным то, что с точки зрения действующей в обществе системы социальных регуляторов (права, морали, и т. п.) не получило социального запрета. Но если это так, то вполне закономерно возникает вопрос: для чего нужно при установлении уголовной ответственности запрещать деяния, которые уже и без того запрещены? По каким таким соображениям возникает необходимость или, по крайней мере, является оправданным формулировка уголовно-правового запрета, к примеру, в статье, предусматривающей ответственность за уклонение от уплаты налогов?

Существует налоговое законодательство, Конституция России, где прямо говорится об обязанности каждого платить законно установленные налоги и сборы и, стало быть, еще до и вне зависимости от принятия уголовно-правовой нормы налогоплательщики были не вправе уклоняться от уплаты налогов. Быть может повторный запрет имеет своей целью возложение новой, уголовно-правовой обязанности: не уклоняться от выполнения ранее возложенной обязанности? Но не будет ли это означать декларативность соответствующих статей Конституции и налогового законодательства, а, в общем контексте, с учетом всей совокупности статей Особенной части Уголовного кодекса - системы социальных норм в целом?

Понятно, что сам факт возможности применения уголовного наказания оказывает превентивное воздействие на граждан, но оно исходит не из установления уголовным законом особых, уголовно-правовых запретов, а из предусмотренной им возможности привлечения к уголовной ответственности в случаях, когда нарушаются взятые под охрану наиболее важные социальные правила поведения.

В связи с изложенным вряд ли можно признать удачным существующее ныне в ст. 14 УК РФ определение понятия преступления. Не упоминая специально в нем о признаке "предусмотренности деяния уголовным законом", законодатель счел целесообразным ограничиться изложением данного признака в качестве принципа законности (ст. 3 УК РФ), с одной стороны, и увязать понятие преступления с идеей "запрещенности деяния настоящим Уголовным кодексом под угрозой наказания". Между тем, квалифицируя то или иное деяние, правоприменитель в действительности вынужден решить вопрос не о запрещенности или незапрещенности, а о предусмотренности или непредусмотренности действия (бездействия) в качестве преступления настоящим Кодексом. Общим для всех предусмотренных Уголовным законом в качестве преступления деяний, несомненно, является их виновность и общественная опасность: отсутствие любого из этих признаков означает отсутствие самого преступления. Что же касается запрещенности деяний, то нет нужды доказывать очевидное: в уголовном законе нет ни одной статьи, в которой бы прямо говорилось (не подразумевалось, а именно говорилось) о запрете их совершения настоящим Уголовным кодексом под угрозой наказания.

Вместе с тем, как уже отмечалось, так или иначе всякое наказуемое деяние является недопустимым, запрещенным с позиции тех или иных видов социальных норм. Запрещенность деяния, понимаемая в широком смысле этого слова, во многих случаях является настолько бесспорной и очевидной (особенно, когда речь идет о посягательствах на естественные права человека), что указание на ее источник в уголовно-правовой норме теряет всякий смысл.

В тех же случаях, когда социальные запреты носят специальный характер и так или иначе отражаются в соответствующем нормативным акте, то его нарушение оценивается законодателем в качестве обязательного признака так называемых бланкетных статей, установление которого является обязательным при их применении. Стало быть, в отличие от ст. 14 УК РФ, провозглашающей преступлением виновно совершенное общественно опасное деяние, запрещенное настоящим Кодексом под угрозой наказания, с практической точки зрения преступлением фактически следует признавать нечто иное: предусмотренное настоящим Кодексом в таком качестве виновно совершенное общественно опасное и запрещенное (в широком смысле слова) деяние.

Характеристика существующих ныне взглядов на юридическую природу понятия преступления не будет полной, если не затронуть вопрос обоснованности признания самостоятельным признаком того, что называют наказуемостью деяния, и в отношении чего до последнего времени в теории уголовного права не было единства мнений: одни авторы настаивали на том, что она является обязательным признаком всякого преступления и должна трактоваться не как сам факт применения наказания в каждом отдельном случае, а как угроза его применения; другие - либо вообще не считали наказуемость признаком преступления, полагая, что в данном случае надлежит говорить о юридическом последствии содеянного, либо не рассматривали ее в качестве самостоятельного признака, отводя ей роль составной части признака противоправности (запрещенности). Заметим, что в отличие от советского законодательства, вообще не упоминавшего о наказуемости при определении понятия преступления, действующий Уголовный кодекс признал ее, по сути, частью признака запрещенности.  

По-видимому, нет нужды доказывать очевидное: объявление того или иного деяния преступным или непреступным не есть самоцель. Следует ли из этого, что, определяя понятие преступления, мы должны в него включать признаки, непосредственно касающиеся значения, которое данное понятие имеет в уголовном праве. Думается, что нет. И не только потому, что роль преступления весьма многообразна (в механизме уголовно-правового регулирования оно служит юридическим фактом, порождающим регулируемые данной отраслью права общественные отношения; в учении об уголовной ответственности - ее основанием и т.д.), но и потому, что нельзя путать причину и следствие: не уголовно-правовые отношения, уголовная ответственность и наказуемость обусловливают необходимость признания деяния преступлением, а, наоборот, признание деяния преступлением служит необходимой, обязательной предпосылкой их существования.  

Итак, характеризуя юридическую природу (но не значение) понятия преступления можно сделать вывод: непосредственно в уголовно-правовом смысле она находит свое выражение в объявлении деяния в статьях Общей и Особенной частей Уголовного кодекса в качестве преступления. Может ли эта формулировка претендовать на роль его дефиниции? Безусловно. В связи с бытующим в нашей литературе мнением о том, что такого рода определения понятия преступления являются ненаучными, тавтологичными и т.п., подчеркнем: констатация предусмотренности деяния в уголовном законе в качестве преступления является не только необходимой, но и достаточной для данного понятия. Деяние, которое не представляет общественной опасности (ч. 2 ст. 14 УК РФ), совершено невиновно в состоянии невменяемости или лицом, не достигшим требуемого возраста, а равно во всех иных случаях, когда отсутствует хотя бы один из обязательных (указанных законодателем) признаков, не может считаться преступлением. Заметим, что уголовно-правовая квалификация, осуществляемая правоприменителем в каждом отдельном случае и имеющая целью установление тождества признаков содеянного с признаками той или иной статьи Уголовного кодекса, по свое сути предполагает решение вопроса о предусмотренности действия (бездействия) в уголовном законе в качестве преступления.

3.Заключение

В заключении хотелось бы проанализировать настоящее исследование и подвести итоги.

Законодатель различает три стадии реализации умысла виновного на совершение преступления:

оконченное преступление;

приготовление к преступлению;

покушение на преступление;

Стадии эти различаются между собой по объективному признаку - моменту прекращения преступной деятельности.

Последние две стадии (приготовление и покушение) составляют так называемое неоконченное преступление; их называют еще предварительной преступной деятельностью. Приготовление и покушение совершают до окончания преступления и для его осуществления.

Ошибочно было бы полагать, что совершение любого умышленного преступления непременно проходят все указанные этапы. Нередко умысел лица реализуется непосредственно в совершении конкретного оконченного преступления, минуя приготовление к преступлению и покушение на него. В тех случаях, когда преступление проходит в своем развитии указанные три (или две) стадии, самостоятельное уголовно-правовое значение приобретает лишь последняя стадия. Каждая предыдущая стадия поглощается последующей.

Не является стадией совершения преступления обнаружение умысла. Последнее представляет собой проявление вовне (словесно, письменно или иным путем) намерения совершить конкретное преступление. Обнаружение умысла - еще не действие, а всего лишь преступное намерение, мысль, хотя и объективированная. Российское же уголовное законодательство преступными и наказуемыми признает не мысли, не намерения и желания, а только общественно опасные поступки человека. Что же касается угрозы совершения общественно опасного деяния, представляющей собой психическое насилие над потерпевшим с целью изменения его поведения в интересах виновного, то ее не следует относить к обнаружению умысла. Это уже оконченное самостоятельное преступление в случаях, когда эта угроза в качестве такового предусмотренная уголовным законом.

Стадии возможны практически во всех умышленных преступлениях с материальным составом.

Приготовление и покушение возможны также в преступлениях, объективная сторона которых состоит в создании опасности причинения вреда. Стадия приготовления (и соответственно стадия покушения) невозможна в составах, где уже сама подготовительная деятельность рассматривается законодателем как оконченное преступление (ст. 208 - 210, 239 УК РФ). Стадия покушения невозможна и в преступлениях с так называемым усеченным составом (ст.277, 295, 317 УК РФ), в то время как стадия приготовления здесь вполне может иметь место.

Как правило, приготовление и покушение невозможны в совершаемых путем бездействия преступлениях с формальным составом, а покушение невозможно также в формальных составах, выполняемых путем действия, в которых уже первый акт деятельности представляет собой оконченное преступления (таков, например, состав разбоя - ст.162 УК РФ).

Уголовная ответственность за неоконченное преступление (приготовление и покушение) наступает по статье Особенной части УК РФ, предусматривающей ответственность за конкретное оконченное преступление, со ссылкой на ст.30 УК РФ. При этом надо иметь в виду, что каждая последующая стадия совершения преступления "поглощает" предыдущую. Предшествующие ей стадии лишены самостоятельного квалификационного значения.