Приготовление к преступлению: понятие, виды и уголовно-правовые последствия

Приготовление к совершению преступления следует отличать от обнаружения умысла. Обнаружение умысла представляет собой проявление во вне (словесно, письменно или иным путем) намерения совершить конкретное преступление. Здесь еще нет общественно опасных действий. Поэтому обнаружение умысла не признается стадией совершения преступления. Приготовление же характеризуется не только намерением совершить преступление, но и определенными конкретными действиями. Создающими условия для последующего совершения преступления.

Преступное поведение, по своему содержанию отличается от непреступного. Цели, мотивы, принятие решения направлены на совершение общественно опасного деяния. Они формируют вину - умысел либо неосторожность, как психическое отношение к общественно опасному деянию, В умышленных преступлениях появление намерения совершить преступление именуется формированием умысла, замышлением преступления. В действительности формирование умысла (злоумышление), не может быть предметом уголовно-правовых отношений. Общепризнанный принцип уголовного права гласит: "мысли ненаказуемы".

Безнаказанность формирования умысла проистекает из международного и конституционного права свободы мыслей и убеждений. По тем же основаниям не имеет уголовно-правового значения обнаружение умысла в словах, письменно. В самом по себе обнаружении умысла не содержится никакой общественной опасности. Часто такое обнаружение даже мешает исполнению задуманного, ибо намерение "злоумышленника" становится достоянием третьих лиц.

Обнаружение умысла нельзя отождествлять с преступлениями типа "призывов", "пропаганды", клеветы, оскорбления и т.п. Каждое из этих преступлений посягает на свой объект - мир и безопасность человечества (ст.354 УК РФ), конституционный строй (ст.280 УК РФ), честь и достоинство личности (ст.129, 130 УК РФ) и т.д.

Хотя истории уголовного права известна ответственность как за формирование умысла, так и за его обнаружение, современное уголовное право, как правило, признаёт формирование и обнаружение умысла ненаказуемыми.

Формирование умысла представляет внутренний психический процесс, оно никак не проявляется вовне и потому само по себе, без последующих действий по реализации такого умысла не представляет собою угрозы для охраняемых уголовным правом общественных отношений, интересов и благ. Кроме того, в настоящее время признается неотъемлемым право индивида на свободу мысли. Поэтому содержание мыслей не должно становиться предметом правовой оценки.

Обнаружение умысла само по себе, не подкреплённое конкретными действиями лица, направленными на реализацию намерения или хотя бы создание условий для такой реализации, также ненаказуемо. В этом случае также ещё не причиняется вреда объектам уголовно-правовой охраны и не создаётся реальной угрозы причинения такого вреда, следовательно, не может идти речи об общественной опасности. Отмечается, что обнаружение умысла часто, напротив, препятствует совершению преступления, ввиду своевременного принятия мер к предотвращению преступления.

Если следовать смыслу ст. 14 УК РФ, то помимо виновности и общественной опасности, обязательным признаком преступления нужно рассматривать также "запрещенность деяния настоящим Кодексом под угрозой наказания". Называя данный признак формальным, в учебной и научной литературе выделяют в этом плане три основных типа определения преступления. Первый из них связывают с его формулировками, некогда использованными в томе 15 Свода законов Российской Империи, где провозглашалось, что "всякое деяние, запрещенное законом под страхом наказания, есть преступление", и в Уголовном Уложении 1903 г.: "Преступным признается деяние, воспрещенное, во время его учинения, законом под страхом наказания". Поскольку в такого рода дефинициях преступление раскрывается на основе одного, юридического (нормативного) признака деяния - его запрещенности, они именуются формальными.

Примером второго типа могут служит соответствующие положения Уголовных кодексов РСФСР 1922 и 1926 гг. Допуская аналогию закона, они ограничивались указанием лишь на общественную опасность (материальный признак) совершенного деяния, а потому этот тип определения принято обозначать материальным. Третий - формально-материальный - был взят на вооружение при конструировании ст. 7 УК РСФСР 1960 г.: преступление здесь формулировалось как деяние, являющееся общественно опасным и, одновременно, предусмотренным уголовным законом. Аналогичный вариант решения нашел свое отражение и в ныне действующем Уголовном кодексе , где в определении понятия преступления включается как материальный (общественная опасность), так и формальный (запрещенность под угрозой наказания) признаки.

Характеризуя эволюцию научных и законодательных взглядов на понятие преступления, советская уголовно–правовая теория всегда исходила из приоритета материального признака над формальным. Такое решение вопроса, еще не так давно декларируемое как наиболее важное преимущество марксистско-ленинской трактовки данного понятия, имело свои гносеологические предпосылки и было обусловлено определенной трактовкой формального признака. Главное в ней то, что преступление есть деяние, не просто предусмотренное уголовным законом, а нарушающее этот закон, точнее, установленные им юридические нормы (правила поведения, запреты, предоставленные субъективные права и возложенные на виновного обязанности). По сути дела те же самые представления о формальном признаке нашли свое отражение в ныне действующем Уголовном кодексе и юридической литературе, изданной в нашей стране в последние годы. Правда прежнее изложение формального признака учеными чаще всего непосредственно увязывалось не столько с самой запрещенностью деяния уголовным законом (как это наблюдается ныне), сколько с противоправностью (противозаконностью) совершаемого действия или бездействия, и лишь затем речь шла о нарушении установленных уголовным правом запретов (требований, правил поведения и т.п.), обязательном отражении содеянного в статьях Уголовного Кодекса, наказуемости и др.

Но данное обстоятельство какой-либо существенной роли не играет, ибо и в настоящее время при анализе формального признака преступления по-прежнему ставится знак равенства между предусмотренностью в уголовном кодексе, с одной стороны, и уголовно-правовой запрещенностью деяния, его уголовной противоправностью, с другой стороны. Между тем, для определения понятия преступления вопрос о разграничении предусмотренности деяния уголовно-правовыми нормами и его запрещенности (противоправности) имеет принципиальный характер.

Рассматривая предусмотренность деяния в уголовном законе в качестве одного из обязательных признаков понятия преступления, мы имеем в виду принцип nullum crimen sine lege ("нет преступления без указания на то в законе"). Существуя первоначально как теоретическая идея, призванная поставить усмотрение правоприменителя в жесткие рамки законности, это принцип в своей практической реализации потребовал осуществления огромной работы по систематизации различных отраслей права, кодификации уголовного законодательства, выявления и устранения в нем пробелов, наслоений, противоречий. Получив на рубеже XIX-XX вв. нормативное закрепление во многих странах, требование обязательной предусмотренности деяния законом собственно и послужило основой для конструирования так называемых формальных определений понятия преступления.

В этой связи, первые советские Уголовные кодексы РСФСР 1922 и 1926 г.г., увязывающие его лишь с общественной опасностью совершаемого лицом деяния, отказывались не столько от формального взгляда на понятие преступления, сколько от самой идеи уголовного права: нет преступления без указания на то в законе. Естественно, что и включение в УК РСФСР 1960 г. в понятие преступления признака "предусмотренности деяния уголовным законом" нужно воспринимать соответствующим образом: как восстановление данного принципа. С учетом буквального толкования признака "предусмотренности" характеристика преступления по УК РСФСР 1960 г. предполагала, что таковым может быть признано лишь деяние, признаки которого тождественны признакам, указанным в статье уголовного закона, действующего в месте и во время совершения деяния. Помимо вопроса о том, каким именно законом деяние может объявляться преступным, признак "предусмотренности" требовал также решение вопроса о том, что является обязательным для деяний, относимых уголовно-правовыми нормами к числу преступных. В рамках последнего следовало бы вести речь как о виновности, общественной опасности деяния, так и его запрещенности с точки зрения различных отраслей права (противоправности в широком смысле слова), морали (аморальности) и т.п. Заметим, что о предусмотренности деяния в данном случае надлежало говорить с позиций норм уголовного права, а о противоправности, запрещенности - с точки зрения всей системы социальных регуляторов.

К сожалению, положительно оценивая включение в понятие преступления признака "предусмотренности деяния" уголовным законом, в юридической науке в содержание этого признака стали вкладывать не только сам факт отражения конкретных наказуемых действий, но и их запрещенность уголовным законом.

О чем бы при этом не шла речь - о самой запрещенности, противоправности, противозаконности - в любом случае имелось в виду, что деяние противоречит уже существующим в обществе правовым, нравственным, религиозным и другим установкам, охрану которых берет на себя Уголовный закон. Признание преступным деяния, предусмотренного и одновременно запрещенного уголовно-правовыми нормами, привело к такой его трактовке, при которой в нем мыслилось нечто, соответствующее уголовному закону и вместе с тем нарушающее его. Это, в сущности, и имел в виду Н.С. Таганцев, который рассматривал выражение "нарушение уголовного закона" как "очевидное недоразумение" и, ссылаясь на Биндинга, писал: "Всякий уголовный закон содержит в себе описание преступного деяния (диспозитивная часть) и назначенное за него наказание (санкция); но описание логически не может быть нарушено; напротив того, для применения закона уголовного безусловно необходимо, чтобы учиненное было юридически тождественным с диспозицией закона, с его определением; неисполнение же или, вернее, неприменение санкции возможно, конечно, только со стороны органов судебной власти, а не со стороны правонарушителя".

Отмечая, что "закон, который нарушается, логически в идее и даже фактически по времени (обыкновенно, хотя и не всегда) должен предшествовать закону, по коему наказывается правонарушитель", Н.С. Таганцев пришел к однозначному выводу о том, "что веления права, те приказы и запреты, неисполнение которых описывается в диспозитивной части законов уголовных, могут быть двух порядков: или это будут веления правопроизводящей воли, облеченные в форму закона, или основанного на постановлении или распоряжении законе - писаное право, или это будут веления, не облеченные в закон или законное постановление, - право неписаное, кое бытие мы распознаем или из описаний его нарушений в законах уголовных, или посредством анализа условий и признаков различных юридических институтов публичного или даже частного права, или даже путем обобщения фактов общественной жизни".

Сходные суждения на этот счет не раз высказывались и в советской юридической литературе, в том числе и Я.М. Брайниным, отмечавшим, что норма, охраняемая уголовным законом, либо предполагается сформулированной в другом нормативном акте (в частности, трудовом законодательстве), либо существующей в виде неписаной нормы (особенно, если речь идет о посягательствах на личность). Но не все авторы сочли такую позицию заслуживающей поддержки.

Причины тому, несомненно, связаны с неприятием советскими учеными так называемой нормативисткой теории Биндинга, который, исходя из того, что преступление должно не нарушать, а соответствовать уголовному закону, попытался на этой основе доказать отсутствие в нем правовых норм (правил поведения). Справедливо выступая против такого тезиса, в нашей литературе стали обосновывать его ошибочность тем, что уголовный закон, охраняя предписания различных отраслей права, как всякий другой, сам формулирует обязательные для граждан правила поведения, запреты, нарушение которых влечет за собой признание деяния преступным. Сомнительность подобного рода утверждений заключается не в том, что уголовный закон вообще не устанавливает каких-либо запретов и дозволений, не возлагает обязанностей и не предоставляет права.

Прямо, например, закрепляется недопустимость объективного вменения, применение закона по аналогии. Требуя назначать наказание в установленном порядке, с учетом всех обстоятельств дела, законодатель исключает возможность выбора смертной казни определенной категории лиц. Можно было бы привести множество других положений, непосредственно формулирующих правила поведения, но все они - и это главное - адресуются не гражданам, а правоприменителю.

Он и только он обязан решать вопросы применения уголовно-правовых норм, и, следовательно, лишь в отношении него может идти речь о соблюдении или несоблюдении (нарушении) их требований. Что же касается всех иных лиц, то с точки зрения логики они должны чтить не уголовный закон, а те социальные нормы, игнорирование которых в нем объявлено преступлением. Если кто-то умышленно, из корыстных побуждений лишает жизни других лиц, то он нарушает все, что угодно (естественное право каждого на жизнь, конституционную норму "каждый имеет право на жизнь", религиозную заповедь "не убей" и т.д.), но только не статью уголовного закона, под которую подпадает содеянное. Неприменение ее в необходимых случаях или ненадлежащее применение, несомненно, является нарушением закона, однако исходит оно не от того, кто привлекается, а от того, кто привлекает к уголовной ответственности.

Не свидетельствуют в пользу тезиса уголовно-правовой природы запрета на совершение преступных деяний и взгляды, которые высказываются в отечественной литературе применительно к пониманию структуры норм уголовного права. Отсутствие в нем статей, в которых бы запрет на наказуемое деяние не предполагался, а прямо формулировался, нередко побуждает авторов, с одной стороны, объяснять данный факт тем, что в уголовном законе запреты содержатся в скрытом виде, а с другой стороны, идти по пути весьма оригинальной трактовки элементов уголовно-правовой нормы. Учитывая ее конкретное содержание и то, что именно принято понимать под каждым элементом нормы права, следовало бы со всей определенностью констатировать, что описание признаков деяния в статьях Общей и Особенной частей Уголовного кодекса есть условия их применения, и стало быть имеют значение гипотезы, но никак не диспозиции правовой нормы.