Неосторожная форма вины и ее разновидности

 

Статут королевы Анны. Принятый в 1709 году Статут королевы Анны стал первым законом, закрепившим базовые принципы и нормы авторского права, многие из которых действуют и поныне. В книгах по праву интеллектуальной собственности в большинстве случаев, однако, подробно пересказывается и комментируется содержание закона, но мало внимания уделяется истории его принятия. Попробуем восполнить данный пробел.

Непосредственное отношение к истории английского закона имеет монополия, дарованная государством гильдии лондонских печатников Stationers Company. Все авторы должны были продавать свои произведения только членам гильдии за одноразовую плату и не могли не только стать членами гильдии, но и публиковать свои произведения самостоятельно. Установленная Лицензионным законом (Licensing Act) 1534 года и поддержанная его последующими редакциями монополия прекратила свое существование в 1694 году вместе с истечением срока действия закона. Вполне естественно, что члены гильдии предпринимали активные попытки вернуть свое прежнее положение. Отметим, что среди противников продления действия закона был Джон Локк, написавший по данному вопросу специальный Меморандум*(284).

 

Государство через палату общин продвигало законопроект, целью которого было покончить с монополией Stationers Company, но все же сохранить государственную цензуру и неприкосновенность права собственности. После первого неудачного законопроекта 1695 года последовал второй законопроект 1709 года, который привел к принятию Статута королевы Анны. И хотя после революции 1688 года английское общество было крайне восприимчиво к идеям свободы и защиты собственности, автор еще не ассоциировался с собственником. С этой точки зрения Статут королевы Анны можно рассматривать как первый шаг к признанию внутренней связи меду авторством и собственностью.

Так, крайне эмоционально в поддержку нового законопроекта выступил Даниель Дефо: "Книга является собственностью автора, ребенком его фантазии, порождением его разума; если он продает свою собственность, право на нее переходит к покупателю; если нет, то она остается принадлежащей ему, как принадлежат ему его жена и дети. Но смотри на это, христианский народ: дети нашего разума схвачены, пленены, похищены и уведены в плен, и нет никого, кто бы их выкупил"*(285).

Комментируя статью Дефо в поддержку законопроекта, профессор Калифорнийского университета (Mark Rose) приводит аргумент, высказанный писателем Джонатаном Свифтом по другому поводу, но все же вполне уместный в контексте обсуждаемого вопроса. В своем анонимно опубликованном сатирическом эссе об ирландских детях, известном под названием "Скромное предложение", Свифт замечает, что собственные дети могут, конечно, рассматриваться как собственность, но это еще не означает, что ими можно свободно торговать на рынке. Иными словами, хотя основой дискурса о воровстве литературных произведений является "интимная" связь автора с его произведением, сама по себе такая связь не может наделять абсолютным правом собственности*(286).

 

История принятия Статута королевы Анны заслуживает не меньшего внимания, чем сам текст закона. Перипетии, связанные с принятием закона, подробно и со знанием дела (на основании архивных документов и публикаций того времени) изложены известным специалистом по английской словесности и истории права интеллектуальной собственности Марком Розом (Mark Rose), о котором мы упоминали выше, в его книге 1993 года "Авторы и собственники: изобретение авторского права". На основных моментах этой увлекательной и почти детективной истории мы бы хотели остановиться подробнее.

книги печатать без получения предварительного согласия со стороны авторов как собственников продуктов своей эрудиции и труда. Но для самих разработчиков более важное значение имело определение статуса книготорговцев как лиц, которым авторы на законных основаниях передали свое право и титул*(290). Иными словами, правам авторов в законопроекте отводится важная, но все же второстепенная роль. Закрепляя в новом контексте права книготорговцев законопроект, таким образом, сохраняет преемственность с предшествующим законодательством.

 

общин, появилось положение, согласно которому после истечения 14-летнего срока право "на печать или распоряжение копиями" вновь возвращалось автору, если он был еще жив, на второй срок в 14 лет. После многочисленных дебатов и с учетом поправок в апреле 1710 года закон был принят и вступил в силу.

 

Для всех книг, изданных до принятия закона, Статут королевы Анны устанавливал срок охраны в 21 год, который начинал течь с даты принятия закона, т.е. с 10 апреля 1710 года. Таким образом, на произведения Шекспира, Мильтона и многих других знаменитых авторов срок охраны истек в 1731 году. Судебные разбирательства между конкурирующими книготорговцами, вопреки казалось бы однозначной логике закона, в большинстве случаев завершались в пользу лондонских книготорговцев, членов Stationers Company*(296). Однако, стремясь укрепить свое положение и полностью устранить правовую неопределенность путем продления срока действия авторского права, лондонские книготорговцы организовали в 1735 году настоящую кампанию по лоббированию.

В марте 1735 года они направили в парламент прошение о необходимости законопроекта, который бы обеспечил большую эффективность закона 1710 года, в частности, посредством установления единого срока охраны в 21 год. С "высоты" сегодняшнего дня с его изощренными идеологическими играми вокруг вопросов защиты интеллектуальной собственности особый интерес представляет тактический опыт лондонских книготорговцев.

 

 

§ 3. Образ романтического автора и гения-изобретателя: формирование и эволюция

 

Неудачные попытки ученых-юристов по созданию теории авторского права связаны с тенденцией мифологизировать "авторство", что приводит их к невозможности (или отказу) признать это фундаментальное понятие тем, чем оно является, - понятием, сконструированным культурой, экономикой и обществом, а не реальным или естественным понятием.

Питер Джази*(299)

 

В героическом повествовании исторические перемены показываются, как если бы их источником была гениальность отдельных людей, индивидуальный гений, называемых в целях удобства "изобретателями". При таком подходе Эдисон изобрел электрический свет, Белл - телефон, Гуггенберг - печатный станок, Ватт - паровой двигатель и т.д. Но ни один отдельный человек не может быть автором изобретения ex nihilo. Возвышение одиночного изобретателя до положения единственного творца, в лучшем случае, преувеличивает его влияние на события, а в худшем случае, отрицает вовлеченность тех более скромных членов общества, без труда которых его задача могла оказаться невыполнимой.

Джеймс Бурке*(300)

 

 

Во введении к данной главе мы уже обратили внимание на то, что возникновение и развитие права интеллектуальной собственности следует относить к определенному историческому периоду. Сейчас же обратим внимание на социально-культурный контекст, в котором происходило формирование новой отрасли права и которому мы обязаны определенному "словарю" понятий и аргументов, который до сих пор сохраняет свои позиции. Именно из этого словаря черпают аргументы защитники усиления интеллектуальных прав в информационную эпоху.

 

Так, центральное понятие авторского права - понятие "автор" - входит в словарь культуры в современном ему значении не ранее 18 века и тесно связано с идеей "романтического автора", которой мы обязаны эпохе романтизма.

Как подчеркивается в предисловии к книге "Привилегия и собственность: эссе по истории авторского права", позитивной тенденцией в исследованиях по истории авторского права следует считать дистанцирование от любых односторонних интерпретаций, которые сводят эволюцию тех или иных правовых концепций к господству той или иной идеи: "Не существует великого образца, который бы объяснял развитие законодательства в области авторского права во всех обществах, между тем тщательно исполненная работа над первоисточниками может привести к открытию новых нарративов для новых социальных условий, но при осознании одного из центральных парадоксов правовой теории: что право является одновременно и совокупностью правил и дискурсом о том, какими должны быть эти правила"*(301).

Однако можно ли утверждать, что понятие романтического автора является такой универсальной объяснительной моделью, сторонники которой явно преувеличивают ее значение? Мы полагаем, что нет. Скорее, речь идет о важной, возможно, центральной части правового дискурса, в рамках которого находит свое признание и реализуется регулирование результатов интеллектуальной деятельности. Рассматривать идею романтического автора в разрезе права интеллектуальной собственности позволяет тот факт, что в конце 18 - начале 19 века история права и эстетики имеют очевидные точки пересечения.

оригинальность"*(302).

идентичными и, естественно, что имена книжников-переписчиков история не сохранила.

И эта смена представлений о сознании и его месте в природе, которая происходила между восемнадцатым и началом девятнадцатого века, была отмечена трансформацией метафор, которая имеет точную параллель в современных дискуссиях о природе искусства"*(304).

воспринималась в качестве, прежде всего, материального объекта, вещи, а автор рассматривался как одно из лиц, ответственных за ее появление. Иной взгляд на книгу сформировался в 18 столетии - теперь книга воспринималась с точки зрения ее духовного содержания, как порождение духа, который один является одновременно и ее источником и ответственным за ее воздействие на публику.

в едином событии бытия как его единственный участник; неумение смириться до труженика, определить свое место в событии через других, поставить себя в ряд с ними"*(308).

 

То, что в Европе происходило в последней трети 18 века, получило развитие на российской почве только в начале 19 века. "В то время как на Западе в XVIII веке из привилегий на издание вырастает мысль о необходимости защиты авторских интересов, у нас только возникают привилегии, направленные к охранению промышленных интересов типографщиков и издателей. В то время, как в XIX веке на Западе идет постепенный рост пределов защиты авторских интересов, у нас только появляется сознание необходимости ее"*(311). И точно так же в России 19 века мы наблюдаем соседство противоречивых тенденций.

 

публика, которая дает заявку на регулярное чтение, и профессиональный писатель, который эту заявку выполняет"*(314).

 

 

Все дискурсы, каков бы ни был их статус, их форма, их ценность и как бы с ними ни имели дело, развертывались бы там в анонимности шепота"*(318).

объективность экономические исследования в сфере интеллектуальной собственности чаще всего, по сути своей, тенденциозны. Так, по мнению Джеймса Бойля (James Boyle), неосознанно полагаясь на понятие "романтического автора", экономический анализ нередко продвигает эмпирически неверифицируемые утверждения*(319).

Почему же тогда ничего не меняется в правовой реальности, а если и меняется, то только в сторону усиления правовой защиты, опирающейся все на то же понятие оригинальности творчества и незащищенности автора? И до какой степени должны дойти противоречия в практике, чтобы положить начало изменениям в законодательстве, направленным на защиту интересов общества и пользователей?

 

искусства: "Большая часть наших интеллектуальных усилий являются совместными, но мы не всегда признаем этот факт по двум причинам. Правила нашей интеллектуальной культуры, в особенности те, которые определяют интеллектуальную собственность и авторство, не поощряют такое признание; и более того, информационная технология от Гуттенберга до сегодняшнего дня - технология книги - систематически препятствует полному признанию коллективного (collaborative) авторства"*(322).

Придется, видимо, согласиться с выводом американского философа Ричарда Рорти (Richard Rorty): "Европа не решала, принимать ли идиому романтической поэзии, или социалистических политиков, или галилеевской механики. Такого рода сдвиг был актом воли не более, чем результатом полемики. Скорее, Европа постепенно теряла привычку использовать определенные слова и постепенно приобретала привычку использовать другие"*(323). И если дело обстоит именно так, то мы находимся на пороге перемен, поскольку дискурс, в котором основной ценностью является свободный поток информации, начинает преобладать над дискурсом авторского права, для которого нормой является идея частной собственности на знание.

Симптомом перемен можно считать изменения, происходящие в судебной практике европейских стран. А.В. Кашанин отмечает "нехарактерную" для континентальной системы права ситуацию, когда объем охраны произведений с незначительным уровнем оригинальности стал крайне низким: "Практически любой элемент таких произведений может быть заимствован без согласия автора. Фактически такое произведение охраняется только от копирования один к одному. Таким образом, ценой устранения в европейских правопорядках дисфункций, вызванных снижением требований к уровню творческого характера произведений, становится замещение традиционного для них механизма "глубокой" охраны запретом копирования, характерным для системы копирайт либо для европейского конкурентного права"*(324).

 

 

Вера в то, что авторы и изобретатели творят единолично, пользуясь как единственным источником собственным вдохновением, не позволяет осознать и адекватно оценить фундаментальный конфликт между интересами общества и экономики, который заключается в том, что обществу необходима свободная информация, тогда как экономика нуждается в том, чтобы информация продавалась и покупалась*(327).

следующем параграфе книги.

 

§ 4. Патенты и научно-технический прогресс

 

Нужно несколько выше ценить влияние естественных условий и несколько меньше верить в воздействие покровительственных законов на хозяйственную жизнь страны. ...Неужели на рубеже XX века мы будем думать, что государству достаточно пообещать хороший патент для того, чтобы изобретатели стали изобретать, а промышленность - развиваться? Действительно, в странах с развивающейся промышленностью замечается и увеличение числа выданных патентов. Но отсюда заключать о патентах - причине и о развитии - следствии столь же ошибочно, как, например, утверждать, что в комнате от того становится жарче, что ртуть термометра повышается.

Александр Александрович Пиленко*(329)

 

Изобретения делают на индивидуальном уровне, и мы должны бы были обратиться к тем факторам, которые определяют индивидуальное творчество. Однако индивиды не живут в вакууме. То, что заставляет их дополнять, улучшать или внедрять новые технологии или просто вносить мелкие улучшения в то, как они выполняют свою повседневную работу, зависит от тех институтов и подходов, которые их окружают. Именно на этом уровне технологическое изменение превращается из изобретения, игры против природы, в инновацию, комплексную, беспроигрышную игру со многими игроками и неполной информацией.