Национальный сад в Афинах

Во-вторых, она есть самое  истинное знание, потому что знает  истинное не временами и не в отношении  к чему-то иному, а как таковое. Есть вечные истины, но относительные, а есть истина абсолютная, т.е. безусловная, относящаяся лишь к себе самой. Есть ли причина у первопричины? Кажется, что нет. Но значит ли это, что если у нее нет ДРУГОЙ причины, то и вообще нет причины? Нет. Есть причина и у первопричины: она сама себе причина.

В-третьих, первая философия есть самое лучшее знание, потому что она знает наиболее познаваемое, ибо знание самого истинного наиболее познаваемо. Это знание я называю знанием бога. Первую философию, поэтому можно назвать теологией. Занятие первой философией почти не человеческое; оно гораздо более приличествует богу, а не человеку, поскольку, во многом природа людей рабская, и заниматься познанием первой сущности им очень трудно. Людей привязывает к себе область опыта и техники. Чего хотят рабы? Хорошего для себя, полезного. Обычно спрашивают поэтому, а какая от познания будет польза? Такой человек займется познанием только в том случае, если будет от познания польза. Какая польза от познания первой сущности? Никакой. Ведь первая сущность есть для себя, а не для чего-то иного. И редкие люди среди людей могут оторваться от суеты рабского отношения. Редкие люди способны стать равными богам.

“Все остальные познания, - говорит Аристотель, - полезнее, но лучше нет, ни одного”. Этим характеристикам  посвящены 1-ая и 2-ая книги “Метафизики”.

- После этого я перехожу к познанию предмета первой философии – к познанию первопричины, сущего как такового. Это ни случайно существующее, ни необходимое по отношению к другому, а то, что необходимо само по себе. Первую философию интересует, что такое сущее как таковое и что присуще ему самому по себе (популярно: какие у него определения)? Или, что такое бог и что ему присуще самому по себе?

-Так что есть понятие  причины? Что есть предмет ума  ищущего причины? Говорят: давайте  искать причины. А, что это?

-Вообще, сначала, говорили  о причинах до меня далеко  неглупые люди, в каких значениях  они употребляли слово “причина”?

-Обычно этот раздел  “Метафизики” называется аристотелевским  учением о родах причин, хотя  здесь вы, наверное, просто уточняете  то, какое значение имела причина до него.

-Ну, во-первых, причиной  называли то, ПОЧЕМУ любое “что”  есть именно это, а не другое  – сущность или суть определенного  бытия. Например, почему глаз это  глаз? Он ведь не потому глаз, что выглядит как глаз, а потому  что его суть видеть; именно это делает глаз глазом. Почему человек есть человек? Потому что кто-то выглядит как человек? Нет. Сократ не потому человек, что двуногий и без перьев, а потому что быть человеком есть его суть. Мы можем быть похожи на Сократа, но не по виду, слава богу, а по сути. Этот род причин искал Платон, ибо идеи есть у него сущности любого определенного бытия.

Во-вторых, причиной называли природу вещей, то, ИЗ ЧЕГО все пошло  и, стало быть, – материю или  материальную причину. Фалес материалист не потому, что вода материальна, а потому что она есть у него природа вещей, т.е. то, из чего происходят все вещи.

В-третьих, причиной называли начало движения – действующую причину. Эта причина выдвигалась из уяснения недостаточности материальной причины, т.к. знание того, ИЗ ЧЕГО все происходит, не говорит, ПОЧЕМУ происходит это происхождение. Что заставляет вещи появляться из материи? Одной материи, для понимания появления вещей недостаточно, надо, чтобы был какой-то толчок. Анаксагор первый, кто понял это, и потому сказал, что помимо гомеомерий (материи), чтобы вещи были, необходима действующая причина – ум.

Следующий род причин противоположен предыдущему. Эта причина  есть то, ради чего или ЦЕЛЬ – конечная причина. Все вещи происходят из материи (ИЗ ЧЕГО) в силу действующей причины (ПОЧЕМУ), но зачем, к чему? Сократ и Платон первые заговорили о благе – о том, РАДИ ЧЕГО все происходит. Например, прогулка совершается ради здоровья.

Рассмотрев четыре рода причин, которые были определены до меня, я приступил к собственному определению первосущности, первопричины (субстанции).

-Вы начинаете переходить  от представлений о причине  (все предыдущие четыре определения)  к понятию причины. И переходя, начинаете формулировать ее первое  определение. 

-Вы правы. Первое определение причины, это возможность (гр. δυναμις, лат. potentia) или подлежащее (гр. υποκαιμενον, лат. substratum). Это задаток всех изменений; материя, которая может принимать все формы, но сама формирующим начало не является. Возможность – близка к материи, того, ИЗ ЧЕГО происходят все изменения.

-Я могу привести  пример! Единство желудя и четырех природных стихий есть возможность дуба. Если нет или желудя (зародыша дуба), или стихий (условий его жизни), то нет и дуба; камни и дерево – субстрат дома; тело и душа есть возможность человека, еще не сам человек, а только возможность его.

-Маргарита, но есть  и второе определение причины  – это действительность (гр. ενεργεια, лат. actus) или форма (гр. μορφη), т.е.  то, ЧТО формирует материю, то, в результате чего только и возникает что-то определенное, что-то действительное. Форма близка к действительности.

-Форма отрицает материю  (формирует неоформленное, определяет  неопределенное) и поэтому только  она делает возможность некоторой  определенной действительностью или “чем-то”.

-Скажите, Маргарита,  Для предыдущего 1-го примера  с дубом, что есть форма? 

-Форма – это не  внешний вид дуба. Внешний вид  – это результат действия формы.  Заметьте, какой разнообразный результат!  Нет вполне одинаковых, по внешнему  виду, дубов. Что же делает возможность дуба действительностью дуба, возможный дуб действительным дубом? Что есть форма для дуба, отрицающая материю дуба? В желуде дуба нет, нет там маленького, микроскопического дубочка, который, произрастая, только увеличивается в размерах. Форма для дуба – это его жизнь, вступающая в свои права при наличии условий и вынуждающая возможность дуба стать его действительностью. Желудь должен быть отрицаем, чтобы был дуб, и это отрицание возможности дуба из нее самой есть действительная жизнь дуба.

-Тогда что есть  форма для дома?

-Деятельность строителя.  Необходима формирующая, энергичная  и умная деятельность строителя,  чтобы дом стал действительным  домом, т.е. домом не только  по виду или по имени, который  разваливается на следующий день. Что делает из возможного человека действительного человека? Что есть форма для человека не как внешний вид? Наличие уха с мочкой, двух ног и отсутствие перьев еще не делает человека человеком. Чем отличаются поступки человека от деятельности животного? Они обдуманны. Человек настолько человек, насколько он мыслит. Мышление и есть форма для человека, т.е. то, в результате чего человек из человека в возможности становится действительным человеком. Отсюда практический вывод: нужно стремиться стать человеком, пока есть возможность этого, пока жизнь одушевленного тела не кончилась.

 Субстанция или  первая сущность всего сущего  есть единство материи и формы,  возможности и действительности. И поскольку она есть это  единство, поэтому все сущее содержит  материю (субстрат) и форму (энергию). Без любого из этих двух определений причина не есть первая причина, сущность не есть субстанция, первая сущность.

-Тогда получается  отрицательная деятельность не  приходит в материю извне?

-Конечно. В примере  с домом – форма извне, но к дубу жизнь извне не приходит, и мышление не внешне человеку. Следовательно, возможность в себе самой есть действительность, а действительность – возможность. Материя в себе самой есть форма. Нет формы без материи. Если бы материя в себе самой не была бы формой, то она не была бы возможностью некоторой действительности, и если бы форма не была в себе самой материей, то она не была бы действительностью чего-то возможного. Ложно истолкование формы и материи, действительности и возможности как 2-х половинок; они – единое целое. Это мое понятие субстанции или первопричины. 

Вообще, в разном сущем  единство материи и формы выступает  по-разному.

- Душа, говорят нам,  есть форма тела. Ясно, что здесь  «форма» не означает очертание.  В вашей системе душа есть  то, что делает тело одной вещью, обладающей единством цели и характерными чертами, которые мы ассоциируем со словом «организм». Цель глаза состоит в том, чтобы видеть, но он не может видеть, если он отделен от своего тела. На самом деле видит душа.

Казалось бы, следовательно, что «форма» есть то, что придает единство какой-либо части материи, и что это единство является обычно, если не всегда, телеологическим. Но «форма» оказывается значительно большим, чем это, а это большее очень трудно для понимания.

Форма какой-либо вещи, говорят нам, есть ее сущность и первичная субстанция. Формы субстанциальны, хотя универсалии не таковы. Когда человек делает бронзовый шар, и материя и форма уже существовали, и все, что он делает, состоит лишь в том, что он их объединяет вместе. Человек не делает форму, так же как он не делает бронзу. Не все имеет материю; имеются вечные вещи, и они не имеют материи, за исключением тех из них, которые движутся в пространстве. Вещи прирастают реальностью, приобретая форму; материя без формы является лишь возможностью.

…Тот взгляд, что формы  являются субстанциями, существующими  независимо от материи, в которой  они проявляются, по-видимому, делает уязвимым Аристотеля со стороны его  же собственных аргументов против платоновских идей. Форма понимается им как нечто совершенно отличное от универсалии, но она имеет много одинаковых с ней характерных черт. Форма, говорят нам, более реальна, чем материя; она представляет собой воспоминание о единственной реальности идей. Изменение, которое Аристотель вносит в метафизику Платона, по-видимому, в действительности меньше, чем он хочет его представить. Этот взгляд принят Целлером, который по этому вопросу о материи и форме говорит следующее: «Окончательное объяснение недостаточной ясности по этому вопросу у Аристотеля следует, однако, искать в том факте, что он сам лишь наполовину, как мы далее увидим, освободился от платоновской тенденции гипостазировать идеи. Как «идеи» для Платона, так и «формы» для Аристотеля имели свое собственное метафизическое существование, которое обусловливает все отдельные вещи. И хотя Аристотель проницательно проследил развитие идей из опыта, не менее верно, что эти идеи, особенно там, где они дальше всего удалены от опыта и непосредственного восприятия, превращаются в конце концов из логического продукта человеческой мысли в непосредственное предчувствие сверхчувственного мира и в объект, в этом смысле, интеллектуальной интуиции» [1].

Аристотель говорит, что  имеется три рода субстанций: те, которые воспринимаются чувствами  и являются преходящими, другие - чувственные, но вечные, и, наконец, такие, которые не являются, ни чувственными, ни преходящими. Первый класс включает растения и животных, второй включает небесные тела (относительно которых Аристотель думал, что они не подвержены каким-либо изменениям, кроме движения), третий - разумную душу в человеке, а также Бога.

Основной аргумент в  пользу Бога есть «Первая Причина»: должно быть нечто, что порождает  движение, и это нечто должно само быть неподвижным и вечным, субстанцией  и актуальностью. Но так причиняют предмет желания, и предмет мысли, говорит Аристотель; они движут, сами не находясь в движении. Так, Бог производит движение благодаря тому, что он любим, тогда как всякая другая причина движения действует, будучи сама в движении (подобно бильярдному шару). Бог есть чистая мысль, потому что мысль самое лучшее. «И жизнь поистине присуща ему, ибо деятельность ума - это жизнь, а Бог есть деятельность; и деятельность его, какова она сама по себе, есть самая лучшая и вечная жизнь. Мы говорим поэтому, что Бог есть вечное, наилучшее живое существо, так что ему присущи жизнь и непрерывное и вечное существование, и именно это есть Бог» [2]

Мнения Аристотеля по вопросам морали всегда такие, какие  были приняты в его дни. Кое  в чем они отличаются от существующих в наше время, главным образом в том, что касается каких-либо черт аристократии. Мы думаем, что все человеческие существа, по крайней мере по теории этики, имеют одинаковые права и что справедливость требует равенства; Аристотель же думал, что справедливость включает не равенство, а правильную пропорцию, которая лишь иногда является равенством.

Справедливость хозяина  или отца нечто иное, чем справедливость гражданина, ибо сын или раб - это  собственность, а по отношению к  своей собственности не может быть несправедливости. Однако, что касается рабов, эта доктрина слегка изменяется в связи с вопросом о том, возможно ли для человека быть другом своего раба:

«Ведь [тут] ничего общего быть не может, потому что раб - одушевленное орудие... так, что как с рабом дружба с ним невозможна, но как с человеком возможна. Кажется ведь, что существует некое право у всякого человека в отношении ко всякому человеку, способному вступить во взаимоотношения на основе закона и договора, а значит, и дружба возможна в той мере, в какой раб - человек»[3].

Отец может отречься от сына, если тот безнравственен, но сын не может отречься от отца, потому что должен ему больше, чем мог  бы возместить, в особенности в  том смысле, что обязан ему своим  существованием. И это верно: в неравных отношениях, поскольку каждый должен пользоваться любовью пропорционально его достоинствам, низший обязан любить высшего больше, чем высший низшего: жены, дети, подданные должны любить мужей, родителей и монархов больше, чем последние любят их. В хорошем браке «муж имеет власть сообразно достоинству и в том, в чем мужу следует, а что подобает жене, он ей и предоставляет». Он не должен управлять, вмешиваясь в ее область; еще менее того должна она вмешиваться в его дела, как это случается иногда, когда жена богата.