Современные тенденции трансформации собственности

Во-первых, социальное неравенство  поляризует общество, концентрируя на одном полюсе политики апатию и пассивность, а на другом – стремление монополизировать и закрыть для общественности сферу принятия политических решений.

Во-вторых, социальное неравенство  маргинализирует обездоленные слои общества, подталкивая их к нелегитимным формам протеста. Лишенные возможности  артикулировать и защищать свои интересы в публичной сфере они становятся социальной базой политического экстремизма.

В-третьих, социальное неравенство  культивирует в обществе атмосферу, которая подрывает устои социальной справедливости и общего блага; разрушаются  нравственные основы демократии. В основании системы накапливается комплекс униженности, на политическом Олимпе – комплекс вседозволенности.

Общий вывод очевиден: неограниченный рост социального неравенства  противоречит демократии и способствует развитию авторитарных тенденций. Поэтому в демократических обществах вырабатываются механизмы регулирования социального неравенства: государство через бюджет перераспределяет национальный доход в пользу малоимущих и социально обездоленных, создаются разного рода социальные фонды, в системе власти и гражданского общества образуются комитеты и комиссии, аккумулирующие интересы и запросы общественных групп, не артикулированные или слабо артикулированные в публичной сфере. Политический смысл этих мер состоит в том, чтобы удерживать социальное неравенство в пределах, позволяющих амортизировать его негативные выбросы в политику и поддерживать гражданскую активность населения на уровне демократических стандартов.

Следует отметить, что  и сама демократия как форма и  способ правления содержит в себе средства противодействия неравенству. Власть, как и собственность, не может быть распределена поровну и потому сама является источником неравенства. Демократия позволяет в той или иной мере компенсировать это неравенство расширением участия граждан в политическом процессе. Жан-Жак Руссо считал, что «общая воля тяготеет к равенству». Реагируя на вызовы, с которыми столкнулась либеральная демократия в глобализирующемся мире, западная общественно-политическая мысль ищет способы более активного вовлечения общества в публичную политику. Понятие «вовлечение» (inclusion) прочно вошло в лексику политической науки и практической политики. Теория делиберативной (от слова «deliberation») демократии обосновывает необходимость делать формирование публичной политики предметом общенациональной рефлексии.

Все это свидетельствует  о том, что проблема минимизации  социального неравенства и ее политических проявлений вышла сегодня  на авансцену общественно-политической жизни многих стран мира. Среди  важнейших индикаторов качества демократии ведущие исследователи этой проблематики называют «равенство».

В российском обществе, где  в 1990-е годы прошлого века произошла  обвальная ломка отношений собственности  и никем не регулируемая хищническая  приватизация государственного имущества и общенациональных природных ресурсов, радикальные псевдорыночные реформы открыли все шлюзы для ничем не ограниченного роста социального неравенства. Негативные политические последствия не замедлили проявиться в особо острых формах. В конечном счете, эти процессы привели к резкому разрыву между обществом и властью. И до сих пор власть не имеет четкой стратегии сдерживания роста социального неравенства и минимизации его политических последствий.

В глазах «социальных  низов», власть выступает на стороне  богатых и преуспевающих либо, в лучшем случае, занимает нейтральную позицию. При такой государственной политике граждане, оказавшиеся в социально ущемленном положении, не могут идентифицировать себя с государством и властью. Ослабевает, если не сказать разрушается, гражданская солидарность - эта глубинная основа самого понятия гражданства как сопричастности всех членов общества к общенациональным целям и государственной публичной политике. На этом фоне усиливается тенденция к корпоративизации гражданства, его растворению в блоках корпоративных интересов больших экономических (национальные или транснациональные корпорации) или политических (партии власти) объединениях.

Корпоративное растаскивание  гражданской солидарности на крупные  блоки пусть важных, но все же частных солидарностей подрывает фундамент гражданского единения российского общества. В результате справедливые призывы к такому единению перед лицом современных вызовов (международный терроризм, экология или демография) не встречают должного энтузиазма. Многие граждане, каждодневно сталкивающиеся с нерешенностью насущных вопросов своего непосредственного бытия, а иногда и просто выживания, естественно, задаются вопросом - с кем объединяться? Социально ущемленные слои и группы, испытывающие тяготы и лишения, не проявляют рвения к объединению с теми преуспевающими олигархическими группами, для которых главными приоритетами остаются собственные эгоистические интересы, в частности, перекачка капиталов за рубеж.

Поэтому-то так зыбка  в нынешней России гражданская основа общенациональной солидарности в поисках адекватных ответов на многочисленные вызовы современности. Трудно в этих условиях обеспечить гражданское единение общества даже по тем вопросам, которые действительно касаются каждого гражданина. Единению общества вокруг общенациональных целей препятствует нарастающее социальное неравенство, порождающее глубокие расслоения, противостояния и даже угрозы раскола.

Положение усугубляется тем, что разделяющие последствия  социального неравенства накладываются  на быстро трансформирующееся российское общество, которое и без того разделено  по целому ряду идеологических и социальных показателей. По всем основным вопросам оценки реформ респонденты полярно расходятся примерно поровну.

Поиск гражданского единения, выходящего за рамки частных и  корпоративных интересов, становится в этих условиях альфой и омегой политического самоопределения  России в глобализирующемся мире. Модная сегодня концепция «корпоративного гражданства» в лучшем случае выражает признание крупными корпорациями своей социальной ответственности перед обществом и государством. Это движение в верном направлении. Но причем здесь «гражданство»? Не стоит ли за этой игрой в термины претензия на доминирующую роль корпораций в государстве и обществе.

В противовес надуманной и нередко апологетической концепции  «корпоративного гражданства» следует  обратить внимание на действительно  актуальную проблему - «социального гражданства». Это понятие обосновывается в вышедшей в 2003 году в Канаде книге «Демократическое равенство: что происходит не так?». Авторы справедливо считают, что ценности демократии и социального благополучия общества органически связаны. А это требует такой публичной политики, которая тесно увязывает проблемы свободы и равенства. Демократическое государство призвано регулировать уровень социального неравенства в обществе. Только таким путем можно создать экономическую и социальную основу для устойчивой гражданской солидарности.

Иными словами, «социальное  гражданство» обеспечивает прочное  приобщение граждан к демократическому государству, осуществляющему справедливую социальную политику, не допускающую  противостояния граждан в результате неконтролируемого роста социального неравенства.

Там, где социальное неравенство  принимает масштабы, препятствующие гражданской активности больших  масс населения, возникает феномен  «политической бедности». В трактовке  американского политолога Джеймса  Бохмана суть этого феномена в «неспособности каких-то групп граждан эффективно участвовать в демократическом процессе и в их последующей уязвимости перед последствиями намеренно или ненамеренно принимаемых решений».

«Политическая бедность»  выводит граждан из публичной  сферы. В результате их голос не слышат ни общество, ни государство, а пассивное поведение нередко воспринимается властью как согласие с проводимой политикой. Порог «политической бедности», по мнению Д. Бохмана, проходит по линии способности-неспособности той или иной общественной группы инициировать обсуждение проблем, затрагивающих ее интересы.

Понятие «политическая  бедность» очень актуально для  понимания политической ситуации нынешней России, где целые слои населения  практически исключены из политического  процесса. Речь идет отнюдь не только о бомжах или работниках низкой квалификации. Основная масса интеллектуальной элиты страны – учителя, врачи, преподаватели вузов, научные работники – пополняли ряды «новых бедных». Поглощенные повседневными заботами о своем выживании они лишены возможности полноценного участия в гражданской деятельности и не могут достучаться до власти со своими требованиями, добиться их включения в политическую повестку дня.

В развитых демократиях  сильное гражданское общество обладает разветвленными и эффективными механизмами публичного выражения и конденсации плюралистических интересов различных социальных групп. Энергия общественной самодеятельности вынуждает власть считаться с этими интересами и включать их в сферу публичной политики. Даже если какие-то группы населения в силу крайней бедности или низкого уровня культуры не могут сформулировать свои специфические интересы, эту миссию берут на себя организации гражданского общества.

На 19-м Всемирном конгрессе политологов  в 2003 году в одной из секций проводился сравнительный анализ механизмов выявления и артикуляции интересов небольших и самых обездоленных групп населения. В некоторых странах, как уже отмечалось, в системе государственной власти существуют комиссии и комитеты, специально занимающиеся изучением интересов таких групп и разработкой предложений об их реализации.

В России амортизаторы политической бедности отсутствуют, поскольку гражданское  общество слабо развито. Частные  интересы здесь еще не структурированы. Они расплывчаты, не объединены в кустовые группы. Поэтому не транслируются или глухо транслируются в публичную сферу. Сама же эта сфера носит лоскутный характер и как бы разделена на отдельные ниши, не имеющие между собою тесных связей.

Рост «политической бедности»  приводит к тому, что функция принятия политических решений выходит из-под контроля общества и концентрируется в узком кругу правящей элиты. Таким образом, политическая бедность, произрастающая из социального неравенства, генерирует в российском обществе авторитарные тенденции.

Можно констатировать, что не только в экономическом и социокультурном  пространстве, но и в политической сфере наметились контуры деления  России как бы на две части. В одной  подвизается правящая политическая элита, которая пребывает в своей  собственной, в значительной мере виртуальной реальности, порождающей иллюзию стабильности. Ей кажется, что у политической России большой запас прочности. Население не бунтует в ответ на рискованные и плохо продуманные эксперименты. Значит, можно продолжать в том же духе, не думая о рисках.

Другая часть Россия, которая  несет на своих плечах всю тяжесть  социально-экономической и политической бедности, безмолвствует. Но в ее недрах назревают опасные процессы, накапливается  энергия протеста. Не выходя открыто  в политическую сферу, она проявляется в социально девиантном поведении больших групп населения. Протест выражается в уходе из политики в сферу криминала, наркомании, алкоголизма, мистики и религиозного фанатизма. В конечном счете, эта форма протеста не менее страшна и губительна, чем та, которую поэт назвал «бунтом жестоким и бессмысленным». Идет затяжная прогрессирующая деградация общества, которая постепенно истощает его творческий потенциал и лишает надежды на возрождение той самой «пассионарности», которая, по мнению Льва Гумилева, превращает нацию в субъект истории.

Под вопросом оказывается будущее  России, и это заставляет серьезно задуматься о «зигзагах» российской реформации, о реальном коридоре возможностей для демократического развития российского  общества, о формировании такой публичной политики, которая отвечала бы этим возможностям и не имитировала бы привлекательные, но чуждые нашим условиям социальные модели, приводящие к негативным политическим последствиям.

Радикально-либеральная модель 90-х  годов прошлого века навязывалась российскому обществу под знаменем защиты демократии. Почему же получился иной результат? Попытки некоторых либеральных демократов первой волны списать «откат» от демократии на путинские политические реформы выглядят наивными и неубедительными. Глубинные корни «отката» от завоеваний демократии второй половины 80-х годов заложены в самом радикал либеральном проекте.

Уместно напомнить, что либерализм и демократия не одно и то же. Как  свидетельствует исторический опыт, демократия не обязательно развивается в либеральной форме, а либеральная политика может сочетаться с авторитарным правлением. Либеральный проект 90-х годов не мог быть осуществлен демократическими методами. Он нуждался в авторитарных рычагах властного давления. Радикально либеральные реформы прервали логику демократического развития российского общества. Достаточно вспомнить о таких показательных фактах, как расстрел парламента, закрепление в Конституции бесконтрольности власти первого лица, возведение на президентский пост в 1996 году человека с ничтожно низким рейтингом, проведение хищнической приватизации государственной собственности, давшей сильнейший импульс стремительному росту социального неравенства со всеми вытекающими политическими последствиями.

Это был реальный откат от демократии времен перестройки, вызвавшей в стране массовый демократический подъем, давшей обществу гласность и свободу прессы, обеспечившей общественное противостояние путчу в августе 1991 года. К сожалению, - и это отнюдь не было некой исторической необходимостью – на гребне демократического подъема восторжествовал радикально-либеральный (либертарный) курс политики, сбивший волну демократического подъема и утвердивший авторитарную практику принятия решений. Этот, по меткому выражению Питера Риддуэя, «рыночный большевизм» резко разошелся с демократией, слабые ростки которой не выдержали напора дикой стихии произвола, коррупции и криминала.