Социологический психологизм М.А. Рейснера

В напористых сочинениях Рейснера сочетаются психологизм, исторический материализм, идеи социальной агрессии и компромисса. Как теоретик, философ и социолог права Рейснер оперирует прежде всего понятиями субъективного и объективного права, справедливости, правосознания, государственной власти. Правовая жизнь начинается еще до классической дифференциации общества, с того момента, когда социальных субъект (первоначально - род) осознает ущемление своего интереса и устремляется к восстановлению равенства, что выражается в борьбе за субъективное право.  
       Конфронтация разнонаправленных правопритязаний разрешается посредством нахождения объективного права - общей нормы и согласованных процедур восстановления попранных прав. С переходом на общезначимую юридическую платформу образуется правопорядок, т.е. система социальных компромиссов и схем урегулирования конфликтов. Юридическое равенство всегда вторично, порожденная им справедливость символична, формальна и, особенно по мере становления классического общества, становится все более фиктивной. В конечном счете, сводя символичность юридических установлений к "поддельности" скрепляемой ими общественной гармонии, Рейснер следует положению Маркса о любом праве как праве неравенства и придерживается трактовки права как идеологически искаженной оболочки общественных антагонизмов.  
       Значительное место в концепции Рейснера занимает тема, в современных терминах охватывающая проблематику целевой и ценностной рациональности. Здесь преобладает ценностно-целевой дуализм. Вообще говоря, правовое поведение может разворачиваться только на базе ценностной рациональности, апеллирующей к некой чаемой формуле установления справедливости: "кто становится на путь технического осуществления своего интереса, тот тем самым выходит из области права" ("Право. Наше право. Чужое право. Общее право". С.71). Вместе с тем глубинные импульсы социальной активности мыслятся скорее в жестких образах агрессивного утилитаризма, вызывающего ассоциацию со знаменитой "войной всех против всех" если не на индивидуальном, то, во всяком случае, на социально-групповом уровне. Отсюда выводится параллелизм власти и права - независимо возникающих из производственных отношений соперничающих идеологических форм. Власть может вступать на правовое поле и включаться в юридическую игру, одной рукой законодательно оформляя классовые соглашения, а другой рукой стремясь свести их на нет под покровом всеобщности юридических фикций, но это не отменяет внеправовой сущности политического и экономического господства: "Выражение власти есть приказ, выражение права - договор. Власть есть свобода, право - связанность чужим правом" (Там же. С. 196).  
       Еще до революции Рейснер занялся классической интерпретацией психологической школы права (Л.Кнапп, Л.И.Петражицкий) и ставил себе в заслугу обоснование существования пролетарского права в форме интуитивного революционного правосознания в период после октября 1917, когда юстиция практически не опиралась на законодательство. Считая главным признаком права столкновение социальной интуиции справедливости разных субъектов, Рейснер не придавал значения классической философии разделению естественного и позитивного права, зато очень опасался, что советская власть погрязнет в юридических формализмах. Вслед за Марксом Р. рассчитывал, что коммунистическое социальное равенство обеспечит учет всей гаммы неповторимых признаков каждого индивидуума и, тем самым, "убьет право" с его принципом формального равноправия.  Сближению психологической концепции права с марксизмом способствовал М.А. Рейснер, один из первых советских правоведов.

Однако, несмотря на психологичность взглядов М.А. Рейснера, он считал, что справедливость конкретного социума определяется общим экономическим базисом. По его мнению, экономический базис обусловливает интуитивное право, которое ускоренно приспосабливается к изменению производственных отношений, в отличие от права, созданного и твердо закрепленного организованной силой власти.

Узкопсихологическое видение мира, свойственное ученым конца XIX в. – начала XX в., было преодолено марксизмом в процессе попытки построения коммунистического общества в России. Марксизм признал антинаучным психологический подход к праву, основанный на интуитивизме, и свойственные ему методы исследования на философское понимание феноменов, создав идеологию, охватывающую все стороны общественной жизни. Эта теория двигалась в направлении создания идеологии, тотально охватывающей все сферы жизни. Стремление сформулировать необходимые представления о справедливости в духе марксизма в сознании масс руководителями СССР было основано на идее восприимчивости психики к позитивному праву, а также необходимости формирования микросреды вокруг человека с положительным отношением к этому позитивному праву. Усвоенная человеком идеология могла выполнять функцию неписанных норм права, которыми человек руководствовался бы в своей повседневной жизни. Таким образом, могла бы реализоваться идея упразднения позитивного права как такового, в силу его ненужности.

Рейснер как модернист. М. А. Рейснера можно рассматривать не только как чистого правоведа, но и как социолога права. Он охотно пользуется социологической терминологией, хорошо знаком с трудами социологов, писавших о праве, нередко и сам излагает и формулирует доводы и выводы, имеющие социологическое звучание.

Для Рейснера право — это социальный институт, обслуживающий общественную жизнь. Право отвечает глубинному стремлению людей к равенству и справедливости и тем самым выполняет свою основную общественную функцию. Необходимость в нем, в его нормах и принципах обнаруживается каждый раз, когда в некоем конкретном, даже самом малом, человеческом сообществе исчезает социальное равновесие, нарушаются принципы равенства и справедливости. Иначе говоря, право имеет одновременно и «боевой», и мирный характер: оно способно взывать как к решительным, воинственным действиям, направленным на утверждение справедливости, так и к их последующему прекращению.

Но эти вполне здравые представления ученого-рационалиста отступают далеко на задний план, когда Рейснер начинает рассуждать о праве не от своего собственного лица, а от лица государства, того социального субъекта, на службе которого он оказался. Исторический ураган, обрушившийся на Россию в начале XX в., вырвал его из академической среды профессоров-юристов. В результате стечения многих обстоятельств и факторов он оказался в рядах тех, кого Ф. М. Достоевский еще в 1870-е годы назвал «бесами». Рейснер заговорил языком Шигалева, превратившись из защитника свободы в апологета рабства.

В соответствии с хронологическими, социальными и культурными рамками, в которые вписывается творчество Рейснера, такой парадигмой является модерн (модернизм) — ключевое слово для понимания сути той теоретической позиции, которую отстаивал Рейснер.

Вместе с тем Рейснер не просто модернист в теории права, он российский модернист, т. е. политический авангардист, для которого характерна футуристическая трансгрессивность умонастроений, энергичная устремленность за пределы настоящего в виртуальность воображаемого будущего. Как и все российские политические авангардисты, он видел свою задачу в том, чтобы обнаружить и привести в действие те социально-правовые механизмы, которые помогут большевизму реализовать его глобальные политические притязания.

Рейснер признает слабость теоретических воззрений пролетариев, которые привыкли формулировать только свои экономические и политические требования. Что же касается юридических требований, то с ними у рабочего класса дело обстоит сложнее. Революционное правосознание прислушивается большей частью к своему чувству справедливости. Опыта же рефлексивной деятельности в области правовой реальности оно не имеет. Рейснер, решивший придти ему на помощь, пытается внести свою лепту в дело развенчания идеи правового (в марксистской терминологии «буржуазного») государства и в обоснование идеи нового государства, подчиняющегося диктатуре пролетариата. При этом традиционные христианские идеи, принципы естественного права и гражданского общества изображаются им либо как теоретически несостоятельные, либо как заведомо фальшивые.

Авангардистское правоведение не имело в своем лексиконе понятия гражданского общества. Оно ставило на первое место не права и свободы личности, а диктаторские амбиции новой власти. Отстаивалось право этой власти на вмешательство в любую область практической и духовной жизни. Был взят курс на утверждение политического режима, опирающегося на властные структуры, практикующие всеобъемлющую и сверхжесткую регламентацию всех сторон общественной жизнедеятельности. В этих структурах степень управленческого вмешательства превышала меру разумной, целесообразной необходимости и превращалась в жесткое дисциплинарное нормирование, запрещающее все, что не разрешено, и строго следящее за соблюдением этого запретительного принципа.

Регламентирующие воздействия, готовые в любой момент и в любом месте перейти в репрессивные акции, постепенно проникали во все сферы, вплоть до религии, культуры, искусства, частной жизни. Главной целью такого управления был тотальный, абсолютный сверхпорядок, достигаемый через резкое сокращение пространства социальных свобод граждан.

Для Рейснера как истинного модерниста-авангардиста была неприемлема позиция тех теоретиков, которые пытались отыскивать компромиссные формы соединения нового и старого. Он выступал категорически против сочетания пролетарской идеи с идеей буржуазной, полагая, что диктатуру пролетариата не следует одевать, по его же собственному выражению, в «ржавые латы старого буржуазного права».

Для всех форм правового модернизма характерен явно выраженный секуляризм. В отличие от мыслителей традиционного общества, ратовавших за то, чтобы правовая система функционировала в тесном союзе с религиозно-церковными институтами, правоведы-модернисты стремятся во что бы то ни стало отстранить религию и церковь от участия в дисциплинарной регламентации социальных отношений и в учреждении новых форм общественного порядка.

Один из архитекторов Вавилонской башни. Рейснер, рассуждая о задачах становления новой, авангардной модели правовой реальности, которую он называет советским правом, постоянно использует такие понятия, как строительство, постройка, здание, сооружение и т. п. Эта строительная терминология невольно заставляет вообразить процесс возведения чего-то весьма внушительного и даже грандиозного. И столь же невольно в сознании всплывает давний образ из ветхозаветной Книги Бытия — образ Вавилонской башни: «И сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес; и сделаем себе имя, прежде нежели рассеемся по лицу всей земли»

Метафора Вавилонской башни как нельзя лучше подходит к характеристике замысла Рейснера и его единомышленников. Ученый был убежден, что его труды помогут осуществлению теоретической революции в области правовой науки. Ему хотелось совершенно оторваться от тех мировоззренческих и методологических стереотипов, которые господствовали в старом, классическом, «буржуазном» правоведении. Рейснера крайне огорчало то, что в годы нэпа эти стереотипы начали возрождаться в работах его соотечественников. Он был категорически против подобных смешений и взаимопроникновений старого и нового. И это его умонастроение вполне соответствовало тому авангардистскому духу, который господствовал в российской политической атмосфере 1920-х годов.

Среди «вавилонских» компонентов теоретической конструкции Рейснера присутствовала не только ориентация на создание чего-то невиданного и небывалого. Другой «вавилонской» составляющей была ориентация на введение в правовую теорию классовой идеи. Сегодня, когда прошло много времени и накоплен горький опыт, остается только удивляться: как можно было совместить идею непримиримого, кровавого, межклассового раздора с идеей правового, цивилизованного общественного порядка? Однако безумная дерзость строителей нового мира, сравнимая с дерзостью библейских богоборцев, не знала преград. Их не останавливала угрожающая перспектива получить в результате соединения несоединимых начал уродливую, устрашающую социальную химеру. Именно такой обещала быть (и стала) система «советского права», строительством которой был занят Рейснер — один из ее архитекторов.

Единомышленники Рейснера не могли увидеть эту химеру и по достоинству ее оценить — для этого надо было обладать развитым социальным воображением и надежными оценочными критериями абсолютного характера. Но в тех политико-правовых и идеологических условиях, в которых существовала теоретическая мысль Рейснера, абсолютные критерии отсутствовали. Некогда, в традиционных обществах, политики, юристы, социальные мыслители имели возможность черпать представления об этих критериях из сферы религии, в первую очередь из Библии, которую воспринимали как Слово Божие, т. е. как средоточие абсолютных истин, исходящих от Творца неба и земли. Но в эпоху советского модерна, когда Библия оказалась вычеркнута из всех списков, убрана с книжных полок, внесена в каталог запрещенных книг, как бы уничтожилась и сама область абсолютных принципов и критериев.

Истинный драматизм этой ситуации состоял в том, что одновременно утратилась и возможность отличать благо от зла, истину от лжи, приемлемое

от недопустимого, норму от химеры. В таких условиях уже можно было беспрепятственно вкладывать в оболочку внешне благопристойной правовой теории ядовитую, смертоносную начинку — классовую идею.

Осуществление этой процедуры предопределило целый ряд, зловещих метаморфоз в сфере правоведения. Оно способствовало трансформации права в неправо. Произошла подмена: на место обещанного всему миру сверхсправедливого права было помещено нечто совершенно противоположное, предназначенное не для укрепления основ цивилизованности, а для их подрыва, разрушения и уничтожения. Правовая идея стала неправовой.

Право превращается в неправо. Когда Гегель вводил в свою «Философию права» понятие неправа, необходимо ему для обозначения особенной воли, демонстрирующей произвол и свою отдельность от всеобщей воли и всеобщего права. Та химерическая конструкция, на возведение которой Рейснер затратил неимоверно много сил и изобретательности и которая стала фигурировать у него под названием советского права, на самом деле оказалась социальной фальшивкой, симулякром, не отвечающим универсальным критериям справедливости.

С позиции здравого смысла государство, опирающееся на принципы неправа, является антиподом правового государства. Оно имеет своей целью не обеспечение широкого спектра прав и свобод личности, а их ликвидацию, т. е. максимальное погружение всего общества в неправовое состояние. В каких бы формах это государственное неправо ни выступало (советской или еще какой-либо), оно неизменно демонстрирует циническое пренебрежение идеями свободы, принципами законности, естественными правами граждан. На примере работ Рейснера видно, что это могло происходить по нескольким направлениям: посредством административно-бюрократического торможения всех тех «нэпманских» частных инициатив, которые могли бы даже в самой малой степени усилить жизнеспособность элементов гражданского общества, а также через прямые репрессивные воздействия на любые не санкционированные государством проявления гражданской активности.

В реальной практике утвердившейся диктатуры право оказалось замещено его темным, устрашающим двойником — неправом, запрещающим все, что не разрешено, строго следящим за соблюдением этого запретительного принципа и стремящимся ликвидировать все очаги «возмущающего поведения». На алтарь нового порядка приносится непомерное количество жертв, в числе которых оказываются христианские ценности, гражданское общество, естественные права и свободы граждан, нормы культуры и цивилизованности.