Лекции по "Риторике"

 

«У средневековых юристов  для доказательства убийства требовалось  тело убитого, corpus delicti . Здесь есть corpus , но весьма сомнительно есть ли здесь corpus delicti . Может быть, утоплена, может  быть, задушена, но без давления на горло, а одним из способов в романах  только встречающихся, например, приложением  пластыря и преграждением дыхания, а может быть, и утонула. Чтобы  обличить убийство, необходимо доказать, что ее известные люди убивали, поймать  их на самом деянии убийства, а затем, так как нет действия без причины  и злодеяния без мотива, доискаться личных целей убийства; необходимы доказательства не самого дела, а преступного  влияния подсудимых. Таких доказательств  нет, акт деяния покрыт совершенным  мраком».

 

Смысл этого рассуждения  состоит в том, что не всякая смерть вызвана преднамеренным убийством. Речь идет лишь о несчастном случае. На этом строится вся защита Спасовича.

 

Итак, логические рассуждения  не самая сложная часть риторики. В основе своей они просты, и  нет нужды в их подробной дифференциации. Однако параграф о логических доказательствах  будет неполон, если мы не рассмотрим феномена логической уловки.

 

Логическими уловками называются неверные рассуждения, которым внешне придана логическая форма. Это рассуждения  со скрытым изъяном.

 

Наиболее известная логическая уловка называется «После этого –  значит поэтому» ( Post hoc ergo propter hoc ). Ее суть в том, что отношения следования во времени подаются в рассуждении  как причинно-следственные. Имеются  в виду рассуждения вроде следующего: «Если лампочка перегорела, когда  я читал фельетон, значит, она  перегорела оттого, что я читал  фельетон». Как ни стара эта уловка, люди попадаются на нее до сих пор. Особенно хорошо она маскируется  статистическими данными: «Телефон – одна из причин, вызывающих близорукость. Известно, что девяносто семь с  половиной процентов близоруких людей пользуются телефоном». Чаще всего в таких случаях вывод  даже не формулируется. Пусть читатель или слушатель «догадывается» сам. Если наше мнимое рассуждение сформулировать с соблюдением обычной последовательности, то изъян был бы заметнее: «Известно, что девяносто семь с половиной  процентов близоруких людей пользуются телефоном. Отсюда следует, что телефон  – одна из причин, вызывающих близорукость».

 

Другой распространенной уловкой является некорректно сформулированный вопрос (квезиция). При любом ответе на такой вопрос вопрошаемый так  или иначе дискредитирует себя. Например: «Давно ли вы перестали заниматься антигосударственной деятельностью?»  Тем самым навязывается либо ответ  «давно», либо «недавно». В обоих  случаях вопрошаемый признает, что  он занимался антигосударственной  деятельностью. Этот прием срабатывает  особенно хорошо, когда обвиняемого  засыпают серией подобных вопросов. Тогда  у стороннего наблюдателя, если он воспринимает речь обвинителя некритически, складывается впечатление, что вопрошаемый виноват  и вина его доказана.

 

Эта логическая уловка настолько  известна, что сама может быть использована в публицистических целях:

 

«Если местоимение «я»  употреблено A.A. Калягиным применительно  лично к себе, прокламированный им отказ от драки с новым русским  приводит на память софистический вопрос «Перестал ли ты опохмеляться по утрам?» (М. Соколов).

 

Самой простой логической уловкой (у древних она называлась peticio princpii ) является вывод основанный ни на чем, как бы на самом себе, как  в чеховском: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». Убедительный вид такая  уловка приобретает в том случае, когда отсутствие доказательства тонет  в многословии.

 

Вернемся к речи Спасовича  по делу Нины Андреевской:

 

«Что бы вы сказали, господа  судьи, если бы родственник и ближайший  наследник завещателя по закону стал доказывать недействительность завещания  сумасшествием, а сумасшествие стал доказывать невозможностью, чтобы по духовному завещанию он, наследник  по закону, был бы устранен. Ясно, что  здесь будет peticio principii , верченье в  беличьем колесе. Не то ли самое и  здесь?

 

Вопрос о притворстве  есть вопрос чисто психологический  о том, что А знал, что чего-то нет, и несмотря на то, его искал. Если бы мы не знали по обстановке театрального представления, что мы присутствуем при воображаемых и симулируемых действиях, то мы никак не могли бы решить, правду мы созерцаем или  ложь; следовательно, и для решения  вопроса притворился ли Давид  Чхотуа, необходимо решить, что Нина не утонула и что о неутонутии ее знал Д. Чхотуа и, несмотря на то, ее искал. Но ведь и А и В суть факты  искомые, еще неизвестные. Обыкновенно  и в логике идут от величин известных, чтобы определить неизвестные. Здесь  же от неизвестных идем к исследованию неизвестных. Вот почему и получаются нелепые результаты».

 

Защитник обличает обвинение  в логической ошибке: Д. Чхотуа обвиняют в том, что он притворно искал  тело убитой им Андреевской. Но если он не убивал, почему поиски тела притворны?

 

Одной из уловок, выделенных еще в античности, является двусмысленность, или амбегю. Это не собственно логическая уловка, так как построена она  на явлении омонимии, т.е. на совпадении формальных элементов при несовпадении содержания. Древние рассматривали  два случая амбегю: эквилокацию и  амфиболию.

 

Эквилокация основана на использовании  разных значений одного слова. Этот прием  не раз обыгрывался в художественной литературе. Садовник в басне Козьмы Пруткова понимает слово «прозябать»  не в значении «существовать», а  в значении «долго находиться на холоде».

 

Гораздо реже такое происходит в действительности. Так, имела место  следующая история: «Некий лысеющий господин обратился в фирму с  просьбой посоветовать, как ему лучше  сохранить волосы. Заплатив за консультацию, он получил ответ: сохраняйте их в  полиэтиленовом мешочке». Эквилокация  построена на разных значениях слова  «сохранить»: «оставить без ущерба»  и «держать, содержать».

 

Амфиболия основана на двусмысленном  истолковании синтаксической конструкции.

 

Выражение «Ели пирог с  тайным советником» можно понять и как сообщение об обычном  обеде в обществе тайного советника, и как страшную историю о людоедстве, когда тайный советник послужил начинкой для пирога (ситуация, обыгранная в литературе). Предложение «Мать любит дочь» можно понять и как то, что мать любит свою дочку, и как то, что, напротив, дочка любит свою мать.

 

Видом амфиболии является акцентуация, когда все решает расстановка  логического ударения. Этот случай в «народной риторике» обычно обозначается не термином, а указанием  на пример: «Казнить нельзя помиловать», где все зависит от интонации (на письме – от знаков препинания): «Казнить. Нельзя помиловать», «Казнить нельзя. Помиловать». На акцентуации  построен следующий анекдот. В Политбюро  поступила телеграмма от Троцкого. Сначала текст телеграммы прочитали  так: «Я не прав. Вы правы. Извините!»  Все обрадовались: раскол в партийных  рядах преодолен. Один Каганович  опечалился. Когда его спросили, в чем дело, он прочитал телеграмму по-другому: «Я не прав?! Вы правы?! Извините!» 

 

Частой логической уловкой  является игнорация ( argumentum ad ignoratium), состоящая  в том, что довод игнорируется потому, что «никто никогда такого не видел». Если говорящий или даже большая группа лиц не сталкивались с каким-то прецедентом, то это, разумеется, не означает, что подобные факты  не могут иметь места. В конце  концов, все происходит когда-то в  первый раз, а главное, опыт отдельного человека всегда ограничен. Но опора  на «прецедентное» мышление срабатывает  очень эффективно. Вспомним, сколь  многие рассуждения начинаются со слов «Где это видано, чтобы...» или  «До сих пор никто не видел, чтобы...».

 

В «Беге» М. Булгакова владелец тараканьих бегов Артур опровергает  обвинение в том, что он напоил пивом фаворита состязаний Янычара, прибегая именно к игнорации: «Где вы видели пьяного таракана?» На игнорации  построена также тактика отвержения аргументов противника – антирезис (см. ниже).

 

Подведем итог. Логические доказательства достаточно тривиальны, зато убедительны. Прибегающий к  ним пользуется либо дедукцией (наиболее убедительные доказательства), либо индукцией, либо рассуждениями с дефиницией. От логических доказательств следует  отличать логические уловки. Ими не стоит злоупотреблять, но обнаружение  их в речи оппонента – очень  сильный аргумент. В этой связи  мы и дали представление о наиболее распространенных видах уловок. Разоблачение уловки, а тем более называние  ее имени (в частности – латинского термина) выглядит в словесном поединке особенно весомым.

 

 

 

§ 4. Доводы к пафосу

 

Угрозы и обещания. Опора  на эмоциональную память. Соответствие декларируемой установки языку.

 

Доводы к пафосу (буквально  к "страстям", греч. παθοζ) апеллируют к чувствам человека. Традиционно  их подразделяют на угрозы и обещания. Угроза заключается в том, что  оратор пока зывает, какими неприятными  последствиями чревато принятие того или иного решения.

 

«Наперед сообразите, сколь  велики неожиданности войны, прежде чем она вас застигнет. Надолго  затянувшаяся воина ведет обыкновенно  к таким случайностям, от которых  мы, как и вы одинаково не застрахованы, и каким будет результат ее, остается неизвестным. Когда люди предпринимают  войну, то начинают прямо с действий, какие должны были бы следовать позже, а рассуждать начинают тогда уже, когда потерпят неудачи. Мы еще не сделали никакой подобной ошибки, не видим ее и с вашей стороны. Пока правильное решение зависит  вполне от вашей и нашей воли, мы советуем не нарушать договора и  не преступать клятв, разногласия же между нами решить судом, согласно условию. В противном случае, если вы начнете  войну, мы, призывая в свидетели богов, охранителей клятв, попытаемся защититься так, как подскажет нам ваш  образ действия».

 

Как видно из примера (он позаимствован  из Фукидида) угроза может выглядеть  достаточно взвешенно. Сильный момент этой речи – «мы еще не сделали  никакой подобной ошибки», т.е. война  опасна, но мы до сих пор были достаточно благоразумны, и еще не поздно остановиться.

 

Обещание, напротив, состоит  в том, что с принятием того или иного решения связываются  какие-то улучшения. Например, оратор может  утверждать, что, проголосовав за коммуниста, мы обеспечим себе социальное страхование. Это будет обещанием. Соответственно, угрозой будет рассуждение о  том, что, проголосовав за коммуниста, мы обрекаем себя на дефицит, а то и  на репрессии.

 

Такова общая схема. Практика предоставляет огромный простор  для творчества, которое, естественно, чревато и удачными риторическими  находками, и промахами. Законы логики сегодня те же, что и в античной Греции, а вот страсти человеческие и те же, и не те же. Те же они в  том смысле, что направления их векторов остались неизменными. Людьми движет чувство самосохранения, желание  «расширения» (продления рода), понятие  о справедливости (что я обязан дать и что мне причитается), познавательное и эстетическое любопытство (в том  числе и безотносительно к  практическому результату). Так было всегда. Однако чувства эти и не те, потому, что аргументы к пафосу опираются на эмоциональную память. А эмоциональная память человека определяется его жизненным опытом. Поэтому довод к пафосу не следует  формулировать так: «Вот вы проголосуете за Зюганова, и возникнет дефицит». Слово «дефицит» слишком абстрактно, чтобы глубоко задеть эмоциональную  память. Аргумент к пафосу даже в  самом схематичном виде может  звучать только так: «Вот вы проголосуете за Зюганова, и получите пустые полки», а еще лучше: «...и на полках будет  только «Завтрак туриста». Это уже  обращение к эмоциональной памяти конкретного поколения людей. Картину  можно развить и дополнить: «На  полках вы обнаружите только «Завтрак туриста» и «зельц русский», а продавщица не захочет с вами разговаривать».

 

Аргументируя к пафосу, оратор использует только две крайние  точки шкалы эмоциональной памяти: то, что заведомо неприятно, и то, что заведомо приятно. Первое приурочено к угрозе, второе – к обещанию. Но каковы единицы этой шкалы?

 

Во-первых, это попросту эмоционально окрашенная лексика: слова, вызывающие приятные и неприятные ассоциации. Такой «точечный» жанр, как коммерческая реклама, пользуется этой лексикой весьма охотно: на одном полюсе «свежесть», «чистота», «здоровье», на другом –  «перхоть», «морщины», «болезнь».

 

Следует, однако, заметить, что  использование крайних точек  шкалы не подразумевает чрезмерной интенсификации речи. Подобно тому, как слова «исключительный», «эксклюзивный» не красят товарную рекламу, так и  интенсификаторы в виде превосходных степеней прилагательных («наикраснейший из краснейших») не красят рекламу политическую. Удержать крайние точки шкалы  без интенсификатора – означает искусно построить рекламу. Это  помогают сделать конкретизаторы. Например, вместо «исключительное ощущение свежести»  в торговой рекламе можно употребить выражение «свежесть, напоминающая запах сена» или «свежий запах  сосновых иголок». Точно так же и  в политическом красноречии такие  слова, как «знающий», «компетентный», лучше конкретизировать: «знаток  юридических тонкостей», «хорошо  знает производство». Всякая конкретизация  заставляет говорящего остановить на чем-то свой выбор и предполагает ответственность за этот выбор. Сказать  «исключительная свежесть» –  все равно, что не сказать ничего. Но пообещать запах сосновых иголок – это уже значит обязать себя. Употребление интенсификатора ни к  чему не обязывает, говорящий неуловим. Используя конкретизатор, говорящий  за отказ от этой безответственности и неуловимости получает доверие  случающего, ибо и слушающий понимает, что чем больше интенсификации и  меньше конкретики, тем меньше стоит  само сообщение.

 

Во-вторых, на шкале эмоциональной  памяти располагаются и более  крупные, чем слова, единицы: это  описания неких известных ситуаций, образов. Выше мы говорили об изображении  пустого магазина как о доводе к пафосу. Пустой магазин – это  некая трафаретная картинка –  фрейм, который может быть эмоционально «раскрашен» говорящим. Вот почему мы припомнили «пустые полки», «Завтрак туриста», «зельц русский», «грубую  продавщицу»; все это психологически значимые элементы картинки «пустой  магазин при дефицитной экономике».

 

Слово фрейм, столь широко применяемое сегодня в когнитивной  науке, буквально означает «рамка». «Магазин» это рамка с готовыми позициями: продавец, покупатель, ассортимент, цены. Оратор заполняет эти позиции, опираясь на эмоциональную память аудитории: «невнимательный (предупредительный) продавец», «вальяжный (стиснутый очередью) покупатель», «скудный (богатый) ассортимент», «низкие (недоступные) цены». Заполнение фрейма похоже на подбор цветных карандашей для детской книжки-раскраски. От оратора требуется подобрать  правильный фрейм и умело его  раскрасить.