Проблемы психологии в трудах Карла Маркса

Между тем в системе  марксистско-ленинской психологии проблема личности должна занять одно из центральных мест и получить, конечно, совсем иную трактовку. Вне  связи с личностью невозможно понимание психологического развития, потому что «люди, развивающие свое материальное производство и свое материальное общение, изменяют вместе с этой своей  действительностью также свое мышление и продукты своего мышления» [1; 25].

Формы сознания развиваются  не сами по себе — в порядке автогенеза, а как атрибуты или функции  того реального целого, которому они  принадлежат. Вне личности трактовка  сознания могла бы быть лишь идеалистической. Тому способу рассмотрения, который  исходит из сознания, Маркс поэтому противопоставляет другой — соответствующий реальной жизни, при котором «исходят из самих действительных живых индивидов и рассматривают сознание только как их сознание» [1; 25].

Марксистская психология не может, таким образом, быть сведена  к анализу отчужденных от личности, обезличенных процессов и функций. Сами эти процессы или функции  суть для Маркса «органы индивидуальности».

«Человек, — пишет  Маркс, — присваивает себе свою всестороннюю сущность всесторонним образом, следовательно, как целостный человек». В этом участвует и каждое из его «человеческих отношений к миру — зрение, слух, обоняние, вкус, осязание, мышление, созерцание, ощущение, желание, деятельность, любовь, словом, все органы его индивидуальности,...» [4; 120].

Вне этой трактовки  нереализуем был бы основной для  марксистской концепции тезис, согласно которому сознание человека есть общественный продукт и вся психика его социально обусловлена. Общественные отношения — это отношения, в которые вступают не отдельные органы чувств или психологические процессы, а человек, личность. Определяющее влияние общественных отношений труда на формирование психики осуществляется лишь опосредствованно через личность.

Но включение  проблемы личности в психологическую  проблематику, конечно, ни в коем случае не должно означать ее психологизации. Личность нетождественна ни с сознанием, ни с самосознанием. Это отождествление, проводившееся в психологии сознания, поскольку она вообще ставила проблему личности, для Маркса, само собой; разумеется, неприемлемо.

Анализируя ошибки гегелевской «феноменологии» [4; 156], Маркс в числе их отмечает, что  и для Гегеля субъект есть всегда сознание или самосознание, или, вернее, предмет является всегда только как  абстрактное сознание. Однако, не будучи тождественны с личностью, сознание и самосознание существенны для личности.

Личность существует только при наличии у нее сознания: ее отношения к другим людям должны быть ей даны как отношения. Сознание, будучи свойством материи, которая  может обладать и может не обладать сознанием (марксизм — не панпсихизм!), является качеством человеческой личности, без которого она не была бы тем, что она есть.

Но сущность личности есть совокупность /20/ общественных отношений [1; 3] <...>.

К. Бюлер, ссылаясь на <...> Тренделенбурга [11], замечает, что сейчас значение этого слова [persona] сдвинулось: оно обозначает не общественную функцию человека, а внутреннюю сущность (Wesensart) его, и задается вопросом: в какой мере обоснованно по тому, как человек выполняет свою общественную функцию, заключать о его внутренней сущности. Здесь для Бюлера внутренняя сущность личности и ее общественные отношения оказываются внешними друг другу, и термин «личность» обозначает либо то, либо другое; личность входит в определенные общественные отношения и выходит из них, надевая и снимая их с себя, как маски (первоначальное значение этрусского слова, из которого происходит термин persona) [11; 4—5]; лица личности, ее внутренней сущности они не определяют. Ряд общественных функций, которые приходится выполнять человеку в буржуазном обществе, остаются внешними для его личности, но в основном в конечном итоге личность обозначает не либо общественную функцию, либо внутреннюю сущность человека, а внутреннюю сущность человека, определяемую общественными отношениями!

Человеческая личность в целом формируется лишь через  посредство своих отношений к  другим людям. Лишь по мере того, как  у меня устанавливаются человеческие отношения к другим людям, я сам  формируюсь как человек: «Лишь отнесясь к человеку Павлу как к себе подобному, человек Петр начинает относиться к самому себе как к человеку. Вместе с тем и Павел как таковой, во всей его павловской телесности, становится для него формой проявления рода «человек» [3; 62].

В противоположность  господствующим в современной психологии и психопатологии учениям, в которых  личность в своей биологической  обособленности выступает как первичная  непосредственная данность, как абсолютная в себе существующая самость, определяемая глубинными, биологически детерминированными влечениями или конституциональными  особенностями, независимо от общественных связей и опосредствований, — для Маркса личность, а вместе с тем и ее сознание опосредствованы ее общественными отношениями, и ее развитие определяется прежде всего динамикой этих отношений. Однако так же, как отрицание психологизации личности не означает выключения сознания и самосознания, точно так же и отрицание биологизации никак не означает выключение биологии, организма, природы из личности. Психофизическая природа не вытесняется и не нейтрализуется, а опосредствуется общественными отношениями и перестраивается — природа становится человеком!

В психологическом  плане основное значение для реализации в самом понимании природы  личности революционизирующей ее исторической концепции имеет понимание Марксом  человеческих потребностей.

Понятие потребности  должно будете противовес понятию инстинкта  занять в марксистско-ленинской  психологии крупное место, войдя  в инвентарь основных ее понятий. Неучет потребностей в понимании мотивации человеческого поведения неизбежно приводит к идеалистической концепции. «Люди привыкли, — пишет Энгельс, — объяснять свои действия из своего мышления, вместо того чтобы объяснять их из своих потребностей (которые при этом, конечно, отражаются в голове, осознаются), и этим путем с течением времени возникло то идеалистическое мировоззрение, которое овладело умами в особенности со времени гибели античного мира» [2; 493]. На основе понятия потребности все учение о мотивации человеческого поведения получает принципиально иную постановку, чем та, которая ему обычно дается на основе учения об инстинктах и влечениях. В противоположность всяким рационалистическим концепциям, в потребностях учитываются запросы человеческой «природы», человеческого организма. Но потребности, сближаясь в этом отношении с инстинктами и влечениями, принципиально отличаются от них. Опосредствованные общественными отношениями, через которые они преломляются, они — продукт истории, в отличие от инстинктов как только физиологических образований; они далее имеют и онтогенез, в отличие от инстинктов, продуктов филогенеза. /21/

Понятие потребности  начинает завоевывать себе значительное место в современной психологии. Как замечает в своем докладе  на X Международном психологическом  конгрессе Д. Кац, специально разрабатывающий проблему голода и аппетита в аспекте «психология потребностей»: «Понятие потребности решительно должно будет заменить понятие инстинкта, которое оказалось малопригодным для начала работ над новыми проблемами»; понятие потребности «охватывает как естественные, так и искусственные, как прирожденные, так и приобретенные потребности»*. На том же конгрессе значение потребности и ее место в психологии особенно подчеркнул Э. Клапаред [9]. Устанавливая, что поведением человека движут потребности, современная психология в работах К. Левина [10] наряду с врожденными инстинктивными потребностями открывает временные, в онтогенезе возникающие потребности, которые, однако, представляются квазипотребностями, в отличие от первых как подлинных, реальных, над которыми вторые надстраиваются. И эти теории потребностей, подчеркивая изменчивость, динамичность потребностей, остаются еще в биологическом плане; особенно подчеркнута эта биологическая установка у Клапареда. В отличие от всех этих в основе своей биологических теорий Маркс вскрывает социально-историческую обусловленность человеческих потребностей, опять-таки не упраздняющую, а опосредствующую «природу» человека. При этом в историческом развитии не только надстраиваются новые потребности над первичными инстинктивными потребностями, но и преобразуются эти последние, многократно преломляясь сквозь изменяющуюся систему общественных отношений: по формуле Маркса, потребности человека становятся человеческими потребностями. Итак, в противоположность абстрактно-идеалистическим концепциям потребности движут поведением человека, но и в противоположность биологизаторским теориям эти потребности — не фиксированные во внеисторической природе неизменные инстинктивные влечения, а исторические, в истории все по-новому опосредствуемые и перестраивающиеся потребности.

* См. его доклад «Hunger und Appetit» (Bericht über den XII Kongress der Deutschen "Gesellschaft für Psychologie, hrsg. von Kafka, 1932, S. 285) и монографии на ту же тему.

Выдвинутые на место  инстинктивных влечений потребности  реализуют, таким образом, историчность в учении о мотивах, о движущих силах поведения. Они же раскрывают богатство человеческой личности и  мотивов ее поведения, преодолевая  то сужение основных двигателей человеческой деятельности, к которому неизбежно  приводит учение об инстинктивных влечениях, в пределе своем приходящее —  в фрейдовском учении о сексуальном влечении— к представлению об одном-единственном двигателе, к которому сводится все. Богатство же и многообразие исторически формирующихся потребностей создает все расширяющиеся источники мотивации человеческой деятельности, значение которых зависит притом от конкретных исторических условий. «Мы видели, — пишет Маркс, — какое значение имеет при социализме богатство человеческих потребностей, а следовательно, и какой-нибудь новый способ производства и какой-нибудь новый предмет производства: новое проявление человеческой сущностной силы и новое обогащение человеческого существа» [4; 128]. «При господстве же частной собственности,— подчеркивает Маркс социальную обусловленность этого положения, — мы наблюдаем обратное отношение»: каждая новая потребность создает и новую зависимость. Но, «при допущении наличия социализма», это богатство исторически развивающихся потребностей — все более многообразных и создающихся на все более и более высоком уровне — открывает перспективы богатой, содержательной, динамически развивающейся и поднимающейся на все более высокий уровень стимуляции человеческой деятельности.

Над учением о  потребностях в учении о мотивации поднимается далее учение об интересах, и здесь в концепции Маркса снова с особой силой выступает социально-историческая, классовая обусловленность движущих сил человеческой деятельности.

С учением об историчности потребностей связано у Маркса и  учение об /22/ исторической обусловленности  различий способностей. «Разнообразие  человеческих дарований, — пишет  Маркс, — скорее следствие, чем причина  разделения труда» [4; 143]. Это означает, что столь несходные способности, свойственные, по-видимому, людям, занятым  в различных профессиях и достигшим  зрелого возраста, составляют не столько  причину, сколько следствие разделения труда; не столько причина, сколько  следствие, но не только следствие, а  также и причина. В «Капитале» Маркс пишет: «Различные операции, попеременно  совершаемые производителем товара и сливающиеся в одно целое  в процессе его труда, предъявляют  к нему разные требования. В одном  случае он должен развивать больше силы, в другом случае — больше ловкости, в третьем — больше внимательности и т. д., но один и тот же индивидуум не обладает всеми этими качествами в равной мере. После разделения, обособления и изолирования различных операций рабочие делятся, классифицируются и группируются сообразно их преобладающим способностям. Если, таким образом, природные особенности* рабочих образуют ту почву, на которой произрастает разделение труда, то, с другой стороны, мануфактура, коль скоро она введена, развивает рабочие силы, по самой природе своей пригодные лишь к односторонним специфическим функциям» [3; 361].

* В «Экономическо-философских  рукописях 1844 года» Маркс очень  подчеркивает эту природную основу  способностей: «Человек является непосредственно природным существом. В качестве природного существа, притом живого природного существа, он, с одной стороны, наделенприродными силами, жизненными силами, являясь деятельным природным существом; эти силы существуют в нем в виде задатков и способностей...» [4; 162—163].

Итак, «природные особенности  рабочих образуют ту почву, в которую  пускает свои корни разделение труда», но раз уже введенное разделение труда формирует и трансформирует человеческие способности. Возникая на почве «природных особенностей», они  не являются неизменными, абсолютными  сущностями, а подчиняются в своем  развитии закономерностям общественного  бытия, их преобразующим. Маркс выявляет зависимость структуры человеческих способностей от исторически изменяющихся форм разделения труда, конкретно демонстрируя в блестящем и тонком анализе изменение психики человека при переходе от ремесла к мануфактуре, от мануфактуры к крупной промышленности, от ее начальных к более поздним, зрелым капиталистическим формам [3; 361]. Здесь центральное значение имеет обнаружение того, как развитие мануфактуры и разделение труда приводят к крайней специализации способностей, к формированию «частичного рабочего, простого носителя известной частичной общественной функции...» [3; 499], а дальнейшее развитие автоматизации, при которой труд, теряет характер специальности, приводит к замене его «индивидуумом, для которого различные общественные функции суть сменяющие друг друга способы жизнедеятельности».

В своих потребностях и способностях конкретизируется психологическая  природа личности. Она при этом в самом своем существе оказывается  обусловленной, опосредствованной  теми конкретными общественно-историческими  условиями, в которых она формируется. Эту зависимость личности, ее структуры  и судьбы от общественно-исторической формации Маркс с показательной  остротой и яркостью выявляет далее, вскрывая судьбы личности при господстве частной собственности и при  коммунизме. Он начинает с заостренной  критики «грубого коммунизма», как  Маркс обозначает анархический коммунизм  Прудона. «Этот коммунизм отрицает повсюду личность человека», он проникнут  жаждой нивелирования. Но таковым он является только потому, что он есть не преодоление, а завершение принципа частной собственности. Его идеал  в том, чтобы все было частной  собственностью всех; поэтому «он  стремится уничтожить все то, чем, на началах частной собственности, не могут обладать все»; «он хочет насильственно абстрагироваться от таланта» [4; 114]. Отрицание личности человека есть, по существу, «толькоформа проявления гнусности частной собственности, желающей утвердить себя в качестве положительной общности» [4; 116].