Проблемы психологии в трудах Карла Маркса

Наконец, Фрейд признает «я», сознание, в известном смысле социальным продуктом, но опять-таки внутренние движущие силы психологического развития личности окажутся тогда в сфере  бессознательного; между сознанием  и бессознательным будут установлены  внешние отношения, находящиеся  под воздействием антагонистических  сил вытеснения.

Таким образом, решающим для марксистско-ленинской концепции  является преодоление противоположности  социального и индивидуального, внешнего и внутреннего, осуществляемое в исходной концепции о формировании внутренней сущности человеческого  сознания в процессе воздействия  человека на внешний мир, в процессе общественной практики, в которой происходит взаимопроникновение действия и предмета и формирование субъекта и сознания через продукты общественной практики.

В этом тезисе в качестве центрального момента заключается  положение обисторичности сознания. Формируясь в процессе общественной практики, оно развивается вместе с ней. «Сознание, следовательно, с самого начала есть общественный продукт и остается им, — добавляет Маркс, — пока вообще существуют люди» [1; 29].

У нас встречается  иногда взгляд, согласно которому признание  историчности психики, даже признание  генетической точки зрения вообще, является специфичным для марксистско-ленинской психологии. Это, конечно, не так. Не говоря уже о генетической точке зрения, о признании принципа развития, который со времен Г. Спенсера является в его эволюционной трактовке чуть не господствующей идеей современной буржуазной психологии, — и идея историчности сознания, как известно, не является специфической особенностью и исключительным достоянием марксистской психологии. Суть дела уже поэтому не в том только, чтобы вообще признать историчность сознания, а в том, как ее понять.

Решающие моменты  четко выступают при сопоставлении  марксовской концепции с концепцией Л. Леви-Брюля. Леви-Брюль также, как известно, признает не количественную только, а качественную перестройку психики в процессе социально-исторического развития, изменение не только содержания, но и формы или структуры. Это историческое развитие сознания он считает принципиально невозможным свести к факторам только индивидуального порядка, а связывает его с изменениями общественных формаций. Он, таким образом, как будто трактует эту проблему диалектически и признает социальную природу процесса психического развития. Однако самая социальность /16/ сводится Леви-Брюлем к чистой идеологии, к которой, с другой стороны, он сводит и психологию. Общественные отношения лежат для него в основном в плане общественного сознания. Общественное бытие — это, по существу, социально организованный опыт. Из социальности, таким образом, выпадает всякое реальное отношение к природе, к объективному миру и реальное на него воздействие, выпадает человеческая практика.

В соответствии с  этим при изучении исторического  развития психики из поля зрения исследователя  выпадают те формы сознания, которые  связаны со сферой практики, и в  качестве единственных источников, определяющих психологию человека на ранних стадиях  социально-исторического развития, остается лишь идеология, в первую очередь  религиозная мифология соответствующего периода. На основе одной лишь идеологии, вне связи с практикой, определяется у Леви-Брюля психология «примитивного человека». В результате оказывается, что все его мышление прелогично и мистично, непроницаемо для опыта и нечувствительно к противоречию. Человек на ранних стадиях социально-исторического развития лишается и тех элементов интеллектуальности, которые В. Кёлер (Köhler) признавал у своих обезьян при пользовании ими орудиями; у него отсутствуют какие-либо элементы интеллектуальных операций; он, таким образом, по существу, выпадает, даже как начальная стадия, из плана умственного развития человечества; устанавливается не качественное различие, а полная противоположность двух структур: нужно выйти из одной, для того чтобы войти во внешнюю ей другую. Всякая преемственность, а не только непрерывность в развитии мышления разрывается; развитие, по существу, оказывается невозможным. И в связи с этой принципиально неправильной и политически реакционной универсализацией различий, установленных на основе сопоставления примитивных форм идеологии с формами современного научного знания, оттесняется на задний план то основное, по отношению к которому идеологичный мистицизм является производным: не мистичность, а узкий практицизм первичных форм мышления, прикованность его к непосредственно наличным конкретным ситуациям, слабая отчлененность идеального плана.

В результате этой идеалистической  трактовки социальных отношений  в плане общественного сознания утрачивается понимание движущих сил  развития. Общественные формации, которым  должны соответствовать различные  психологические структуры, сами оказываются  статическими образованиями.

Концепции Маркса отличаются от этой концепции в самой основе своей. И основное различие заключается, конечно, в том, что социальность, общественные отношения людей не противопоставляются их отношениям к природе. Они не исключают, а включают в себя отношения к природе. «Труд есть прежде всего процесс, совершающийся между человеком и природой...» [3; 188]. И он же есть основная общественная категория. Общественные отношения — это прежде всего реальные производственные отношения между людьми, складывающиеся в процессе их воздействия на природу. Только правильное понимание устанавливаемого Марксом соотношения между природой и общественной сущностью человека может привести к достаточно глубокому и принципиально правильному пониманию исторического развития психики.

Свою точку зрения на отношение человека к природе  Маркс формулирует с полной четкостью.

«Человек, — пишет Маркс, — является непосредственно природным существом» [4; 162]. «Человек есть непосредственный предмет естествознания», «А природа есть непосредственный предмет науки о человеке. Первый предмет человека — человек — есть природа» [4; 124— 125]. И поэтому — «сама история является действительнойчастью истории природы, становления природы человеком» [4; 124].

Существенной предпосылкой правильного понимания этого  «становления природы человеком» является понимание Марксом «снимания», принципиально  отличное от гегелевской его трактовки. О гегелевском понимании «снимания» Маркс говорит, что в нем заключается  «корень ложного позитивизма Гегеля, или его лишь мнимого/17/ критицизма...» [4; 166] — того позитивизма, который нашел себе теоретическое выражение в тезисе «все действительное разумно» и практически привел к оправданию действительности прусского монархического государства. «Снятие» у Гегеля — это чисто идеальная операция: переход от низшей формы к высшей соединяется с диалектическим пониманием этой низшей формы как «неистинной», несовершенной, как низшей. Но после этого «снятия» низшая форма, над которой теперь надстроилась высшая, остается в полной неприкосновенности, тем, чем она была. «Человек, понявший, что в праве, политике и т. д. он ведет отчужденную жизнь, ведет в этой отчужденной жизни как таковой свою истинную человеческую жизнь» [4; 166]. И таким образом, «после снятия, например, религии, после признания в религии продукта самоотчуждения он все же считает себя подтвержденным в религии как религии» [4; 166].

Для Маркса снимание не идеальная операция только, а  процесс реальной переделки; нужна  не «критика» (излюбленный термин младогегельянцев), а революция. В процессе развития, в том числе и психологического, возникновение новых высших форм связано не с осознанием неистинности, несовершенства низших форм, а с  их реальной перестройкой. Развитие человека, таким образом, — это не процесс  надстройки над природой общественного  бытия человека, это процесс «становления природы человеком». Это развитие проявляется в том, «насколько стала для человека природой человеческая сущность, или насколько природа стала человеческой сущностью человека» [4; 115], «в какой мере естественное поведение человека стало человеческим, или в какой мере человеческая сущность стала для него естественной сущностью, в какой мере его человеческая природа стала для него природой» [4; 115]. Применительно к психологическому развитию человека историческое развитие психики не сводится к надстройке «царства духа» над чувственностью и инстинктами природного существа; оно не исчерпывается тем, что над примитивными животными инстинктами надстраиваются «высшие духовные чувства», над «грубыми чувствами» — мышление-человека. Процесс развития проникает глубже; он захватывает все самые примитивные его проявления. Инстинкты становятся потребностями человека, которые в процессе исторического развития становятся человеческими потребностями.

Развиваются чувства  человека; при этом они вовлечены  в процесс всего исторического  развития: «Образование пяти внешних чувств — это работа всей предшествующей всемирной истории» [4; 122]. И Маркс одним штрихом указывает, в чем основная сущность этого развития: «...чувства непосредственно в своей практике стали теоретиками. Они имеют отношение к вещи ради вещи, но сама эта вещь есть предметное человеческое отношение к самой себе и к человеку...» [4; 120—121]. Это замечание Маркса в краткой формуле выражает основной и самый значительный факт, вскрываемый наиболее глубокими современными исследованиями об историческом развитии восприятия: высвобождение восприятия из поглощенности действием, превращение ситуационных объектов действий в константные предметы и высших форм человеческого восприятия — особенно зрительного, осязательного — в формы предметного, «категориального», теоретического сознания, являющегося и результатом и предпосылкой более совершенных форм человеческой деятельности. <...> Это глубокая перестройка, которой в процессе исторического развития подвергаются сами чувства. При этом Маркс подчеркивает историчность этого процесса, показывая, как в зависимости от изменяющихся социально-исторических условий утрачивается это отношение «к вещи ради вещи». Когда минерал становится товаром, меновой ценностью, глаз человека перестает видеть красоту его формы, перестает относиться к вещи ради вещи [4; 122].

Итак, и элементарные чувства и инстинкты — вся  психика человека в целом— вовлечены в процесс исторического развития; переделке подвергаются все участки сознания; не на всех участках перестройка проходит равномерно: есть участки передовые, есть функции, исторически быстрее перестраивающиеся, есть участки отстающие. /18/ Сознание представляет из себя не плоскостное образование: различные участки его находятся на различных уровнях развития; но, во всяком случае, всем своим массивом участвует оно в процессе исторического развития. Так именно, как процесс «становления природы человеком», должно быть понято психологическое развитие человека; в этом лишь плане проблема психологического развития может и должна получить действительно глубокую и радикальную трактовку.

Раскрывая процесс  развития как развития и изменения  самой природы человека, прежде всего  его психологической природы, Маркс при этом вскрывает социально-историческую обусловленность этого процесса. Он показывает совершенно конкретно, как различные формы разделения труда перестраивают психологические способности человека, как частная собственность искажает и опустошает человеческую психику. В этой концепции развития революционная теория с естественной необходимостью приводит к революционной практике. Из понимания зависимости психологической природы человека от их искажающих, препятствующих их полноценному развитию общественных форм неизбежно вырастают требования изменения этих общественных условий. Рушатся ссылки, так часто практиковавшиеся в буржуазной науке, на будто бы неизменную природу человека для обоснования неизменности существующего строя, и эту «природу» в действительности обусловившего. Падает и поверхностно идеалистическая концепция об изменении сознания как простой смены мнений и представлений, совершающейся автогенно и являющейся двигателем исторического процесса. Лишь в реальной перестройке общественной практики — но в этой перестройке доподлинно, — в трудном, исполненном внутренних противоречий процессе становления и борьбы перестраивается в своей внутренней сущности сознание человека. Все политически заостренные требования, которые ставит перед нами практика социалистического строительства — переделки сознания людей, преодоления пережитков капитализма же только в экономике, но и в сознании людей, — все они своим теоретическим основанием имеют эту Марксом заложенную концепцию исторического развития сознания под воздействием перестраивающейся общественной практики. И с другой стороны, будучи, во-первых, результатом исторического развития, сознание является вместе с тем и предпосылкой исторического развития, будучи зависимым, но все же существенным его компонентом.

«Сознание человека не только отражает объективный мир, но и творит его»,— писал Ленин [6; 194]. Изменение сознания — и содержания и формы его в их неразрывной связи — далеко не безразличная составная часть исторического процесса: оно также мало есть только эпифеномен социально-исторического процесса, как и физиологического процесса.

Бытие определяет сознание. Но изменения в сознании, определенные изменениями бытия, сами, в свою очередь, означают изменения условий, в которых  осуществляется определение деятельности людей детерминирующими их — в  значительной мере опосредствовано  через их сознание — объективными факторами. Ленинская проблема стихийности  и сознательности (см.: Ленин В.И. Что делать? [5; 28—53]) выходит, конечно, за рамки психологии, но переход от стихийности к сознательности включает в себя вместе с тем и глубокую переделку человеческой психики.

В неразрывной связи  со всей этой системой психологических  идей Маркса, в качестве одного из центральных  ее звеньев, выступает марксовская трактовкапроблемы личности. В кризисе буржуазной психологии идея личности была одной из наиболее критических. Психология, в сущности, вовсе утеряла личность. Интроспективная психология, ограничившая психологическую проблематику анализом явлений сознания, принципиально не могла эту проблему должным образом поставить. Поведенчество, сводящее деятельность человека к совокупности внешне друг на друга наслаивающихся или механически друг с другом сцепляющихся навыков, осуществляло в плане поведения, в конечном счете, ту же аналитическую, механически суммативную методологию, которую интроспективная /19/ психология применяла к сознанию. Каждая из этих психологических концепций рассекла личность, оторвав, во-первых, друг от друга ее сознание и ее деятельность, с тем чтобы затем: одна — разложить сознание на безличные функции и процессы, другая — расчленить поведение на отдельные навыки или реакции.

В настоящее время  идея личности занимает одно из центральных  мест в психологии, но ее трактовка определяется «глубинной психологией» фрейдовского толка или в последнее время привлекающим все большее внимание персонализмом В. Штерна, который дает ее постановку, принципиально чуждую и непримиримую с той, которую мы находим у Маркса. И глубоко симптоматичным для состояния психологии в СССР является то обстоятельство, что и наша психология — психология, которая хочет быть марксистской,— не осознала значения и места проблемы личности; а в эпизодической ее трактовке у тех немногих авторов, которые не прошли мимо нее, нашли себе отражение лишь фрейдистско-адлеровские и штернианские идеи.