Жак-Рене Эбер. Политический портрет

     Обвинительный акт гласил: «На основании многочисленных допросов подсудимых и изучения документов и улик явствует, что никогда еще не существовало против суверенитета французского народа и его свободы заговора, более ужасного по своей цели, более обширного и более значительного по своим связям и разветвлениям»⁴¹. Далее указывалось, что заговорщики готовились восстановить деспотизм и тиранию, лишить народ продовольствия и перебить из числа народных представителей наиболее энергичных и наиболее горячих защитников свободы. По мнению Революционного трибунала, «новый тиран должен был получить титул великого судьи, а национальное представительство уничтожено. Во главе заговора стояли иностранные державы, действовавшие через подсудимых, роли которых были распределены. Так, Ронсен и его помощник Мазюель, посещая тюрьмы, составляли списки заключенных, которые могли помогать им; Эбер и Венсан должны были доносить на патриотов»⁴².

     Если судить по обвинительному акту, то заговор был ужасен, но доказательства, которыми хотели подтвердить его, были совершенно голословны, а прения не внесли ничего определенного. Были, правда, данные, указывавшие, что подсудимые критиковали власти предержащие, но ведь это были не аристократы, а патриоты, не лишенные права критики. Правда, Эбера винили в том, что он заложил в ломбард рубашки, воротники и матрасы, которые ему одолжили в дни его бедности… Но ведь их судили не за такие пустяки, а по обвинению в контрреволюционных преступлениях!

     С Эбером, по мнению современников, дело  обстояло проще всех, поскольку для суда над ним не надо было собирать слухов. Достаточно было почитать его газету и сделать из нее выборки. Это и было исполнено. Вот цитаты из отчета по его процессу: «№ 269. Что сделали три собрания представителей? Ничего. Желают путем бедствий заставить народ требовать старого режима. Желают испытать все средства, чтобы утомить солдата. Что надо сделать? Обновить конвент, организовать исполнительную власть и не объединять власть в одних и тех же руках. Контрреволюция будет совершена, если оставить комитет общественного спасения таковым, каков он ныне. Министры, словно рабы, повинуются этому комитету»⁴³; «№ 275. Монтаньяры, пока комитеты будут захватывать всю власть, мы никогда не будем иметь правительства или будем иметь отвратительное правительство. Почему короли совершили на земле столько зла? Потому что никто не восставал против их власти, как вы не восстаете против власти ваших комитетов»⁴⁴; «Мы никогда не будем иметь свободы, наша конституция будет только химерой, пока министры будут только мальчишками на побегушках у последних метельщиков конвента. Республика, пожираемая таким количеством насекомых, зачахнет и погибнет. Свобода пр...., если вся власть вверена людям неприкосновенным»⁴⁵. В свою защиту Эбер указывал, «что очень легко погубить человека, искажая его фразы и не считаясь с обстоятельствами, при которых они были написаны»⁴⁶.

     Со дня первого заседания народ толпился у дворца правосудия и в течение трех дней процесса и двор дворца, и соседние улицы были все время переполнены любопытными. Полицейские наблюдатели подслушивали уличные толки и составляли на основании их доклады по начальству примерно следующего содержания: «1-го жерминаля. Все заняты и все говорят только о том, что происходит в революционном трибунале. Эбер в настоящее время занимает кресло. Ведь это он — председатель двадцати одного заговорщика, которых судят вместе с ним. Он казался крайне подавленным. Десять месяцев тюрьмы не изменили бы его больше… Народ не может простить Эберу, что он обманул его. «Помните вы его речь, — говорили в одной кучке людей, — когда он вышел из тюрьмы Аббатства, и народ, шествуя перед ним, хотел увенчать его голову венком из дубовых листьев? «Я не заслуживаю этих почестей, — говорил он, — их надо воздавать гражданину лишь через двадцать лет после его смерти; я хочу умереть за народ». — «О, лицемер! о, преступник!» - закричали со всех сторон…»⁴⁷.

     На следующий день другие сведения: «2-го жерминаля. В одной из групп на площади Революции несколько граждан беседовали о способе, каким в трибунале ведется допрос подсудимых — Эбера и др. «Им, — говорили в толпе, — не дают свободы защиты; председатель говорит с ними очень сурово: «Я вас спрашиваю, да или нет», заявляет он им каждую минуту; «здесь не во фразах дело« и др. — «Хотя народ, —добавляли эти граждане, — и возмущен заговорщиками, но он смотрит с горечью, что трибунал идет по пути, противному законам человечности и справедливости». Здесь оратор был прерван ропотом нескольких санкюлотов, один из которых закричал: «Вот первые жалобы на трибунал, которые мне приходится слышать, и очень странно, что так запоздали с этими жалобами. Тот, кто в этот момент находит трибунал столь суровым, быть может, стал бы рукоплескать его строгости, если бы весь конвент и клуб якобинцев занимали места Эбера и его соумышленников». Эта реплика была крайне сочувственно встречена, и тип, получивший этот ответ, не замедлил исчезнуть»⁴⁸. Доклады отмечают и распространявшиеся слухи о предстоящей казни Эбера.

     Характерно, что замечания об Эбере свидетельствуют о противоречивом отношении к нему со стороны горожан. Так, в одном рапорте указано: «Говорят, что Эбер в своем кресле выражается, подобно членам британского парламента, лишь при помощи «да» и «нет» и что он похож скорее на дурака, чем на умного человека. Контраст между общественным негодованием, ныне его подавляющим, и почти всеобщей любовью, предметом которой он был раньше, и особенно стыд превратиться в предмет собственных былых сарказмов над аристократией и горе от сознания, что гибнет сам, после того как погубил столько людей, - всего этого достаточно, чтобы поразить его чем-то вроде глупости. В два часа двор и лестницы дворца Правосудия были заняты только стражей, которая вытесняла толпу с прилегающих улиц»⁴⁹. Через несколько дней – «Говорят, что трибунал завтра вынесет приговор Эберу и его соумышленниками. Одни радуются быстроте окончания этого дела; другие, наоборот, жалуются, что оно недостаточно выяснено. Защитники Эбера даже говорят, что он — новый мученик свободы и что процесс еще не обнаружил никаких решительных улик против него. «Доказательством трудности уличить его, - говорят они, — служит обвинение в делах, бывших до революции и совсем ей чуждых; напр., в воровстве рубашек, тюфяка и др.» Эти искусно подстроенные рассуждения увеличивают число его сторонников, некоторые из которых теперь осмеливаются даже говорить открыто, что трибунал не сможет не оправдать его»⁵⁰. Но на таких лиц смотрели подозрительно. Обвиняемые же, в том числе и Эбер, были осуждены и 24 марта 1794 года отправлены на гильотину.

     Так машина террора, сложившаяся в значительной степени стихийно, в якобинский период приводилась в действие пружиной идеологии. Большинство политиков того времени оказались в роли статистов, поскольку их индивидуальные действия не оказывали практически никакого влияния на ход событий: «Политические догмы, если такое название может быть использовано по отношению к подобным заблуждениям, - писала мадам де Сталь, - царили в то время, но уж никак не люди». И все же, полагала она, существовал один человек, олицетворявший собой господство идеологии, породившей массовый террор. Им был Робеспьер. «Он, правда, не превосходил других ни способностями, ни красноречием, но зато отличался таким холодным и суровым политическим фанатизмом, что вызывал страх даже у своих коллег, — продолжала она. По ее словам, именно непоколебимая приверженность Робеспьера совершенно абсурдным и абсолютно неосуществимым на практике идеям позволила ему сыграть ведущую политическую роль в эпоху террора.

     Что касается  Эбера, то бывший журналист  и бывший заместитель прокурора  Коммуны, находясь у власти, пытался строить свои действия на основе определенной идеологической системы, хотя, по моему мнению, и безуспешно. Как писал Р. Тибодо, «террористическое правительство хотело исправить нравы, привить нации новые институты и новые привычки. Но в этих планах и делах не было ни согласованности, ни последовательности. Находясь во власти обстоятельств, в тревогах сегодняшнего дня, нельзя ничего создать для будущего...»⁵¹. Констатируя, что этот идеал имел преимущественно этическое содержание и представлял собой слепое копирование античных образцов, Тибодо подчеркивал его утопичность: «Тщетна надежда одним махом ввести для нации, состарившейся в цивилизации, нравы и простоту древних республик. Как только пружина, на мгновение сжатая давлением террора, высвободится, этот народ тут же открыто вернется к своему прежнему поведению, привычкам и недостаткам»⁵². Эти слова можно с полным основанием отнести к судьбе Эбера.

     Сам же Жак-Рене Эбер о себе писал, что «вынужден был приспосабливаться к языку эпохи и платить дань роковой силе обстоятельств»⁵³.

 

 

 

 

   

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

     В объяснении причин террора современниками и участниками революционных событий слышны те же самые мотивы, которые до сих пор звучат в историографии данной темы. Однако появляются они далеко не одновременно.

     В эпоху революции ее участники, независимо от своих политических убеждений, связывали террор с попыткой «партии» Робеспьера осуществить на практике теоретически разработанный проект идеального общественного строя. Расхождения во мнениях касались лишь социального содержания этого идеала. Одни считали, что политика робеспьеристов отвечала интересам неимущих слоев («социальный мотив»), другие — что она была утопична и противоречила любым реальным интересам вообще («мотив утопии»).

     Любопытно, что на обстоятельства военного времени как на причину террора никто из современников тогда не ссылался. «Мотив обстоятельств» получает распространение значительно позже, в ответ на преследования бывших революционеров в годы Реставрации. Однако в воспоминаниях даже тех участников революции, кто стремился представить террор как порождение «фатальной силы вещей», все равно продолжали звучать отголоски тезиса о том, что действия робеспьеристов — ведущей политической группировки периодa террора — имели в своей основе определенную идеологическую схему. Одним из активных сторонников террора был и Жак-Рене Эбер, требовавший ликвидации крупной собственности, уничтожения богачей и торговцев, введения террора в самых крайних формах и даже усиления террора против всех, кого он считал врагами революции.

     Когда Эбер  сам был арестован и осужден к смертной казни, о нем говорилось много и мнения были настолько противоречивы, что сейчас сложно определить, каким был этот человек: патриотом, революционером, талантливым публицистом и «знаменем» парижской бедноты или жестоким, истеричным графоманом и маньяком, к тому же «нечистым» на руку. К сожалению, в современной исторической литературе крайне скудно освещена личность Эбера, почти не содержится сведений о его семье, характере, склонностях и увлечениях, иных, разумеется, кроме политики и революции.

     Жак-Рене  Эбер был личностью противоречивой  и о нем нельзя однозначно  судить, как то: «это был человек  хороший» либо «это был отрицательный  тип». Думаю, он не был ни  способным журналистом (не нужно  иметь талант, чтобы писать статейки, где описание событий «густо приправлено» площадной бранью), ни настоящим революционером, который единственной целью всей жизни считает благо народа (Интересно, такие люди вообще были? Да и нужны ли они, такие?). Не нашедший своего истинного места в жизни, не избравший своего подлинного призвания, он, образно выражаясь, «болтался» по жизни, пробовал работать то лакеем, то билетером, и если бы не революция и не возможность «всплыть на мутной волне» и обрести сомнительную славу, прожил бы жизнь обычным обывателем. И вдруг – революция, во время которой события, как правило, разворачиваются стремительно, суматошно, вокруг много неразберихи и нет возможности сразу разобраться, где «белое», где «черное», кто прав, а кто нет… Вот в такой обстановке и стал обычный, ничем не примечательный, кроме умения виртуозно пользоваться нецензурной бранью, человек «сторонником террора и другом бедных». 

     Разумеется, нельзя рассматривать восторженные отзывы о Жаке-Рене Эбере непосредственных участников революционных событий – его сторонников как аксиому в оценке его личности, равно как нельзя считать точку зрения  современников решающим аргументом в нынешних историографических спорах о причинах террора. Вероятно, нужно помнить, что «большое видится на расстоянии», а расстояние это по-видимому еще недостаточно велико. И все же размышляя над тем, стал ли «великий террор» Французской революции следствием объективной необходимости либо порождением определенного типа идеологии, порой бывает совсем не лишним по возможности тщательнее изучить личность организаторов и сторонников этого террора, равно как и его жертв, поскольку их политические портреты многое могут объяснить, подсказать, поправить и даже заставить изменить существующее мнение «с точностью до наоборот». И личность Жака-Рене Эбера, пожалуй, - лучшее тому подтверждение.

     После реставрации Бурбонов роялистская публицистика обрушила прошедшую революцию жесточайшую критику, фактически отождествив ее с террором. Гонениям подверглись практически все «цареубийцы» (члены Конвента, проголосовавшие за казнь Людовика XVI), и в их числе Эбер, независимо от их роли во время и после 9 Термидора. И робеспьеристы, и большинство термидорианцев были заклеймены как «террористы».

     Вот тогда-то в воспоминаниях бывших революционеров и людей им сочувствующих особенно громко зазвучал «мотив обстоятельств». Известный писатель Ш. Нодье обозначил его следующим образом: «События бывают гораздо сильнее характеров и... если некоторые люди давили на своем пути народы, то потому, что их толкала сила столь же непреодолимая, как та, что пробуждает вулканы и низвергает водопады»⁵⁴. Это высказывание характерно и для судьбы Жака-Рене Эбера, которого тоже «толкала» по жизни некая сила (именуемая судьбой, возможно?), но который все-таки, особенно в зрелости или, как принято говорить, в сознательные свои годы говорил и действовал так, как ему хотелось и думалось, активно участвовал в событиях, в которых прекрасно мог бы и не участвовать, если бы не хотел этого, проводил политику «дехристианизации», забыв (а точнее не желая помнить), чему учили его в иезуитской школе. И это все было его сознательным поведением, его выбором, его убеждениями и его поступками, кроме, пожалуй, финала, страшного, но достаточно закономерного, ибо «поднявший меч от меча и погибнет». 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ПРИЛОЖЕНИЕ

Жак Рене ЭБЕР

15.11.1757 - 24.03.1794

 

 

 

 

 

Франсуа Ноэль (Гракх) БАБЕФ

23.11.1760 - 27.05.1797

 

 

 

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

 

1. Бабеф Г. О системе уничтожения населения. Памфлет / Революционный трибунал в эпоху Великой французской революции. Воспоминания современников и документы / под ред. проф. Е.В. Тарле. – СПб.: Издательство «Невский проспект», 2000. – С. 90-112.

2. Баррас П. Мемуары / Революционный трибунал в эпоху Великой французской революции. Воспоминания современников и документы / под ред. проф. Е.В. Тарле. – СПб.: Издательство «Невский проспект», 2000. – С. 29-42.

3. Куртуа Э.Б. Доклад Комиссии по изучению бумаг, найденных у Робеспьера и его сторонников / Революционный трибунал в эпоху Великой французской революции. Воспоминания современников и документы / под ред. проф. Е.В. Тарле. – СПб.: Издательство «Невский проспект», 2000. – С. 11-28.

4. Акмалова А.А, Капицын В.М. История политических и правовых учений: вопросы и ответы А.А. Акмалова, В.М. Капицын. – М.: Изд-во   «Юриспруденция», 2003. – 309с.