Жак-Рене Эбер. Политический портрет

 

Федеральное агентство  по образованию

Государственное образовательное  учреждение

высшего профессионального  образования

«Красноярский государственный  педагогический университет им. В.П. Астафьева»

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Курсовая работа по истории нового времени

Тема: «Жак-Рене Эбер. Политический портрет.»

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                                                                                  Выполнил: студентка IV курса

                                                                                   Исторического факультета ОЗО

                                                                                  Емельянова Е.А.

 

                                                                                  Проверил:  преподаватель

                                                                                                        М.В. Эберхардт

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Красноярск  2010

 

 

СОДЕРЖАНИЕ:

 

 

ВВЕДЕНИЕ …………………………………………………………………..….   4

 

 

Глава 1.   ИСТОРИЧЕСКИЙ ЭТЮД О ФРАН-

                   ЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ ………………………………………..   7

 

Глава 2. ЭБЕР ЖАК-РЕНЕ. «РЕСПУБЛИКАНЕЦ, КРАЙНЕ ЛЕВЫЙ,

                  ЗАМЕСТИТЕЛЬ ПРОКУРОРА КОММУНЫ, ИЗДАТЕЛЬ

                  ГАЗЕТЫ «ПЕР ДЮШЕН»

 

         2.1. Воспитание и образование, формирование политических

                взглядов ……………………………………………………………....  14 

         2.2. «Вы к ним имеете отношение как человек, их, собственно,

                 погубивший...» …………………………………………………….... 18   

         2.3. «Жак-Рене Эбер (тридцати пяти лет), заместитель националь-

                ного агента при парижской коммуне» ………………………….. 26     

 

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ  ………………………………………………………………..  32 

 

ПРИЛОЖЕНИЕ

 

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ    

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ВВЕДЕНИЕ

                                                             «Хотя может показаться, что ту эпоху легко объяснить

                                                                      чувствами, побуждениями и взглядами, обусловленными

                                                                      вторжением в страну неприятеля, тем не менее в причи-

                                                                      нах, которые привели к подобному состоянию всеобщего

                                                                    террора, есть нечто до сих пор не постижимое...»¹.

 

     Более двух столетий продолжаются споры историков о феномене Французской революции конца XVIII века, традиционно признаваемой одним из ключевых событий и одной из ключевых проблем в истории Франции. При этом, какие бы ее интерпретации не предлагались, при объяснении причин сопровождавшего победившую революцию страшного террора «в них неизменно звучали, либо по отдельности, либо в различных сочетаниях, три доминирующих мотива, которые можно условно назвать «мотивом обстоятельств», «мотивом утопии» и «социальным мотивом»².

     Первый из них – «мотив обстоятельств» - классическaя историография Французской революции повторяла, пожалуй, особенно часто. Его приверженцы, среди которых были А. Тьер, Ж. Мишле, А. Олар, М. Рейнар, доказывали, что террор «стал порождением рокового стечения объективных обстоятельств, необходимым средством ведения внешней и гражданской войн, заставивших якобинцев прибегнуть к крайним формам насилия как к единственному средству спасти завоевания революции»³.

     Сторонники же «мотива утопии», который в XIX-ом и начале XX вв. был популярен среди консервативных историков (И. Тэн, О. Кошен и др.), а сегодня — среди представителей «критического», или «ревизионистского», направления (Ф. Фюре, Б. Бачко, П. Генифе), связывают террор, особенно «великий террор» 1794 года, с «попыткой сторонников Робеспьера реализовать средствами государственного принуждения утопическую схему совершенного общественного строя»⁴.

     И наконец те, кто предпочитал «социальный мотив» (как правило, представители социалистического направления в «классической» историографии Л. Блан, Ж. Жорес, А. Матьез, историки-марксисты А. Собуль, М. Вовель, К. Мазорик и советские исследователи), доказывали, что террор был «инструментом социально-экономической политики в интересах определенного слоя французского общества XVIII века»⁵. Все три мотива и сейчас широко представлены в историографии революции, которую уже не принято называть «великой».

     Хронологию Французской революции принято делить также на три периода:

     I период начинается с победоносного восстания и взятия крепости-тюрьмы Бастилии 14 июля 1789 года и заканчивается 10 августа 1792 года, когда к власти пришли представители крупной буржуазии – сторонники конституционной монархии;

     II период имеет временные границы от свержения монархии во Франции в августе 1792 года до народного восстания в Париже 31 мая - 2 июня 1793 года, когда управлять страной начала торгово-промышленная и земледельческая буржуазия (жирондисты);

     III период, считающийся периодом «наивысшего подъема» революции, длился чуть более года (от 2 июня 1793 года до 27 июля 1794 года). Именно в этот период у власти стояли якобинцы, бывшие, по выражению советских историков, представителями «революционной буржуазии, боровшейся против феодального строя вместе с народом»⁶.

     Именно  этот, последний период Французской  революции и вызывает наиболее  жаркие споры в среде историков,  философов и политиков, поскольку  именно тогда революция «наглядно показала всему миру, на что способен вооруженный народ, особенно когда его руководителями становятся беспринципные люди со своими болезненными неудовлетворенными амбициями»⁷. Эти «беспринципные», по выражению Э. Геллнера, люди были инициаторами и активными участниками того самого «наиболее жестокого, яростного и абсолютно беспричинного»⁸ террора, из-за которого, собственно, споры и дискуссии о феномене Французской революции и продолжаются до сих пор. Эти люди стали и его жертвами. 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава 1.

ИСТОРИЧЕСКИЙ ЭТЮД О ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

 

                                                         «Всемирный разум, ...что приводит в движение миры и

                                                                         обеспечивает их гармонию, был подменен разумом од-

                                                                          ной партии... Революция, которую считали более или

                                                                         менее постепенным переходом от зла к благу, была

                                                                         отныне уподоблена лишь удару молнии…»⁹.

 

     Сегодня  самые яростные споры, самые  несхожие мнения относительно  Французской революции конца XVIII века касаются причин сопровождавшего ее террора и личностей его инициаторов, организаторов, пособников и противников. Но вот что интересно: когда они начались, эти споры, когда прозвучали впервые? И что думали о якобинском терроре и его сторонниках очевидцы этих событий? Как сами участники революции объясняли этот поразительный феномен? Не претендуя на исчерпывающее освещение проблемы, для чего нужна по меньшей мере специальная монография, я попытаюсь хотя бы наметить возможные ответы на поставленные вопросы, проанализировав сочинения нескольких известных современников революции, написанные как по горячим следам событий, так и десятилетия спустя.

     Критическое осмысление феномена террора началось уже на следующий день после термидорианского переворота. «Родившаяся в то время «черная легенда» Робеспьера представляла собой первую, тогда еще примитивную и эмоциональную, попытку истолковать одновременно и Террор, и личность Робеспьера: «чудовищная система» была неотделима от «тирана», а сам он представлялся «монстром», управлявшим страной по колено в крови. Это обвинение его в агрессивности свидетельствует о тяжести травмы, нанесенной террором; данная легенда демонстрировала растерянность современников перед лицом неслыханной репрессивной системы, которая в одно и то же время была частью Революции и противоречила ее основным принципам»¹⁰.

     Тогдашние ораторы в Конвенте и многочисленные памфлетисты наперебой разоблачали «заговор» робеспьеристов против Республики, имевший целью установить единоличную диктатуру Неподкупного. «Творцы «легенды» приписывали свергнутым «тиранам» безграничное честолюбие, кровожадность, человеконенавистничество и прочие отвратительные качества, фактически сводя причины террора к психологическим особенностям нескольких, стоявших у власти индивидов»¹¹. Подобная интерпретация была вполне достаточна для пропагандистского обеспечения «термидорианской революции», но ничего не давала для подлинного понимания происшедшего и правильной оценки участников тех событий.

     По-видимому, раньше других это осознали некоторые из депутатов Конвента и из близких к ним публицистов. Находясь в самом центре событий, они хорошо знали истинную цену заявлениям о «преступных амбициях низвергнутой партии»¹² как о единственной причине террора. Уже с начала 1795 года в ряде памфлетов и публичных выступлений зазвучала мысль, что в основе действий робеспьеристов скорей всего лежала некая законченная система представлений о конечной цели революции, правда, относительно содержания этого идеала высказывались разные точки зрения.

     В известном памфлете Гракха Бабефа, которого называли «трибуном народа», «О системе уничтожения населения», увидевшем свет 14 нивоза III года (3 января 1796 года), утверждалось, что «Робеспьер и его партия следовали тщательно разработанному плану перераспределения имуществ в пользу бедняков, для чего занимались массовым истреблением крупных собственников». Однако «трибун народа», не ограничиваясь этим предположением, выдвинул также совершенно фантастическую гипотезу о намерении робеспьеристов «уничтожить часть и самих бедняков с целью избавиться от избыточного населения»¹³. Конечно, подобная трактовка событий была продиктована в значительной степени чисто конъюнктурными соображениями — стремлением запятнать политических противников, ведь в те месяцы Бабеф с гордостью носил титул «Атиллы робеспьеризма». В дальнейшем, когда его отрицательное отношение к Робеспьеру сменилось апологетическим, Бабеф отказался от такой гипотезы, сохранив, однако, до конца жизни уверенность в том, что Неподкупный и его окружение, проводя политику террора, руководствовались заботой о неимущей части общества и стремились к установлению «подлинного равенства».

     Необходимо отметить, что такая интерпретация эпохи террора получила в 1828 году развитие в известном труде Ф. Буонарроти о бабувистском заговоре. Бывший сподвижник Робеспьера, а затем — Бабефа, Буонарроти называл сторонников Неподкупного «друзьями равенства» и утверждал, что их доктрина предполагала установление «справедливого» общественного строя путем перераспределения собственности в пользу неимущих: «Устройство складов, где хранились запасы, законы против спекулятивных скупок, провозглашение принципа, в силу которого народ становился собственником предметов первой необходимости, законы об уничтожении нищенства, о распределении государственного вспомоществования, а также общность, господствовавшая тогда среди большинства французов, являлись одними из предварительных условий нового порядка, проект которого начертан неизгладимыми буквами в знаменитых докладах Комитета общественного спасения и главным образом в тех из них, которые произносили с национальной трибуны Робеспьер и Сен-Жюст»¹⁴.

     По мнению Буонарроти, террор был прежде всего средством реализации социально-экономической программы революционного правительства, поскольку «мудрость, с какой оно подготовило новый порядок распределения имуществ и обязанностей, не может ускользнуть от взоров здравомыслящих людей... В конфискации имущества осужденных контрреволюционеров они усмотрят не фискальное мероприятие, а обширный план реформатора»¹⁵. Иначе говоря, в трактовках террора руководителями «заговора равных» — Бабефом и Буонарроти — уже ясно просматривается четко выраженный «социальный мотив».

     С несколько иными интонациями, но тот же самый «мотив» прозвучал в «Истории Национального конвента», написанной в конце 90-х годов XVIII века одним из бывших лидеров «равнины» в Конвенте, а затем — активным термидорианцем, П.Т. Дюраном де Майяном. Он считал Робеспьера «народным диктатором, мало-помалу возвысившимся, благодаря расположению к нему черни». По мнению этого автора, Робеспьер и его сторонники-монтаньяры хотели, чтобы «наказание богатых врагов революции обернулось выгодой для бедных патриотов». Правда, в отличие от бабувистов, Дюран де Майян относился к подобным устремлениям крайне отрицательно.

     Практически одновременно с «социальным мотивом» в интерпретациях террора возникает и «мотив утопии». Наиболее ярко он представлен в знаменитом докладе Комиссии по изучению бумаг, найденных у Робеспьера и его сторонников, с которым 16 нивоза III года (5 января 1795 года) выступил в Конвенте видный политический деятель термидорианского периода Э.Б. Куртуа. По его убеждению, «трагедия террора стала результатом грубого нарушения естественного хода вещей, в соответствии с которым до того времени развивалась революция, а всемирный разум, ...что приводит в движение миры и обеспечивает их гармонию, был подменен разумом одной партии... Революция, которую считали более или менее постепенным переходом от зла к благу, была отныне уподоблена лишь удару молнии»¹⁶.