Тема весны в лирике Федора Ивановича Тютчева

 

Еще в полях белеет снег,

А воды уж весной шумят...

                            («Весенние воды», 1830)

 

Еще земли печален  вид,

А воздух уж весною дышит...

                        («Еще земли печален вид…», 1836)

 

Однако, говоря о динамизме тютчевской поэзии, мы имеем в виду в основном не это. В ней рядом с образом мира в покое дан образ мира в грозе и буре, – и этот образ у Тютчева особенно важен, связан с наиболее глубокими думами и значительными переживаниями поэта.

В ранних стихах мы находим  образ грозы, восхищающей и подымающей душу своим веселым буйством. Особенно характерно известное стихотворение конца 20-х годов «Весенняя гроза» («Люблю грозу в начале мая...») с «молодыми раскатами» «как бы резвяся и играя» грохочущего грома, которому «вторит весело» и «гам лесной и шум нагорный»; стихотворение завершается смехом «ветреной Гебы». Эта веселая гроза разражается в знакомом нам «светлом мире»: гром грохочет «в небе голубом», и солнце золотит нити дождя.

В стихотворении «Весенняя  гроза» не только человек сливается  с природой, но и природа одушевляется, очеловечивается: «весенний, первый гром, как бы резвяся и играя, грохочет в небе голубом», «повисли перлы дождевые, и солнце нити золотит». Весеннее действо развернулось в высших сферах и встретилось с ликованием земли – гор, лесов, горных потоков – и восторгом самого поэта.

«С детских лет это  стихотворение, его образы и его  звучание слились для нас с  образом и звучанием весенней грозы. Стихотворение давно стало  наиболее емким и поэтически точным выражением грозы – над полем, лесом, садом, над зелеными просторами зачинающейся весны в России» – читаем мы в критической статье Льва Озерова «Люблю грозу в начале мая…(История одного стихотворения)» – «Шестнадцать алмазных строк русской лирики Тютчев хранил в своей душе четверть века. И это ли не чудо сосредоточенного мастерства!» (40, 53).

«Гроза у Тютчева  дается во всей реальности, чувственной – зрительной и слуховой – непосредственности, и все же это не только образ грозы. Это одновременно образ молодости, весны жизни, взволнованности, обновления, бодрости творческого духа, мира озаренного, нового… Каждому человеку в каждую из весен его жизни стихотворение это скажет всякий раз новое и по-новому, вбирая в себя, в данный Тютчевым текст всю биографическую и психологическую полноту восприятия этого человека. Таким образом, предложенный поэтом текст наполняется жизнью, ее смыслом, ее оттенками – живая жизнь классического произведения, его бессмертие» (40, 55).

«Буйство молодое», «избыток чувств и сил» передан в рассматриваемом  стихотворении. Тютчев, как кубок, наполнен восторгом перед жизнью. «Кубок – слово здесь не случайное, звук не пустопорожний. «Ветреная Геба» – богиня юности. Геба проливает из громокипящего кубка на землю дождь. В слове, в эпитете «громокипящий» собраны воедино, как в аккорд, все прозвучавшие в стихотворении звуки, основные звуки. Они-то и создают звуковое лицо стихотворения: «гро» – гроза, «мок» – мокро, влажно, много воды, «и» – соединены все предыдущие звуки с концовкой «пящий» – закипающие, шипящие, опьяняющие звуки, пена, тот же избыток не кануна, не начала, а конца.

Как и в стихотворении  «Зима недаром злится» (1836), в котором  в духе русской народной обрядовой  поэзии персонифицированы времена  года, – зима в образе старой колдуньи и весна в образе прекрасного дитяти, такую же персонификацию наблюдаем мы и в стихотворении «Весенняя гроза» (1828–1854). Только на первый взгляд весенний первый гром, выражаясь языком поэта, «бестелесен», но грохочет он, «резвяся и играя», он одушевленное существо. Игре грома весело вторит лес, он тоже одухотворен. И вполне оправдан поэтому появляющийся в последнем четверостишии образ ветреной Гебы, кормящей Зевсова орла: бесхитростная мифология русского народа, по-своему олицетворившая грозу, сопоставляется поэтом с мифологией древнегреческой: они различны, но вполне соотносимы друг с другом, ибо и там и здесь отражено «древнее» миросозерцание.

Тютчев писал стихи  эти «как бы резвяся и играя». Речь идет о впечатлении от того, как они написаны. От полноты чувств. Никаких потуг, никакого усилия. Вино из кубка льется через край…

«Люблю грозу в начале мая» – на редкость веселое, ничем не омрачаемое, вакхически-бодрое стихотворение. Озорное, искрометное, молодое. Среди не очень уж многочисленных самозабвенно-бодрых созданий русской поэзии оно занимает одно из первых мест. Предгрозовые тучи не затмевают чела поэта. Гром грохочет не в сумрачном, хмуром, закрытом облаками небе, он «грохочет в небе голубом». Гром здесь не устрашает, а радует, раскаты его не грозовые, не пугающие своей сумрачностью и внутренней силой, а «молодые», раскрепощенные, обещающие. Это праздник синевы и солнца, гром зовет не на сечу, а на волю. И первое слово стихотворения – самое сильное, ласковое, обволакивающее душу надеждой и верой, самое сокровенное и желанное – «люблю». «Люблю грозу» и уточняющее – «в начале мая» – звучит не календарно, а непреднамеренно-празднично, зазывно, обещающе, зелено, светло, молодо» (40, 58). Такое прочтение стихотворения Тютчева мы видим у Льва Озерова.

В процессе исследования критических материалов мы увидели, что в научных работах существуют два противоположных взгляда на стихотворение «Весенняя гроза». Так, например, Лев Озеров в работе «Поэзия Тютчева» говорит о том, что «в стихах поэта, вдохновленных русской природой, нетрудно уловить глубокое чувство родного пейзажа. Но и те стихи, в которых не даны признаки реальной местности, воспринимаются как пейзаж России, а не какой-либо другой страны. «Люблю грозу в начале мая…» – разве речь идет не о русской грозе? Разве стихотворение «Весенние воды» толкует не о русской природе?

Как-то не вяжется «румяный, светлый хоровод» с пейзажем Италии или Германии. Необязательно в  стихах упоминать местные названия или под датой ставить место  их написания. Наше чувство в данном случае нас не обманывает. Конечно же, это стихи о русской природе» (40, 49).

Опровержение этого  мнения мы находим в вышеупомянутой статье Г. Никитина: «Поэт рассказывает кому-то не о конкретной грозе, не о живом созерцании, а о своем впечатлении, о той музыке, которая оставила след в его душе. Это не гроза, а некий миф о ней – прекрасный и возвышенный. Некая игра природных сил, в которой акустическое начало превышает визуальное, чему содействует аллитерация, звукоподражание. Через все стихотворение проходят льющиеся, гремящие, гулко-рокочущие звуки «г», «л», «р». Географические и «национальные» приметы отходят на второй план. Ошибки и неточности в изображении («Вот дождик брызнул, пыль летит», «В лесу не молкнет птичий гам») не имеют никакого значения и тонут в общем гаме и шуме. Все подчинено общему настроению, празднику и игре света и радости. А чтобы мы не ошиблись, поэт подсказывает нам резюме:

 

Ты скажешь: ветреная Геба.

Кормя Зевесова орла.

Громокипящий кубок  с неба.

Смеясь, на землю пролила» (37, 20).

 

Г.В. Чагин так же, как и Лев Озеров, считает, что тютчевские стихотворения о русской природе. Вот что он говорит по этому поводу: «Тютчева недаром называют певцом природы. И конечно, полюбил он ее не в гостиных Мюнхена и Парижа, не в туманных сумерках Петербурга и даже не в патриархальной, полной цветущих садов Москве первой четверти XIX века. Красота русской природы с юных лет вошла в сердце поэта именно с полей и лесов, окружавших его милый Овстуг, с тихих, застенчивых придеснянских лугов, необозримых голубых небес родной Брянщины» (65, 34).

Правда, свои первые стихи  о природе Тютчев написал в  Германии. Там родилась, ставшая  знаменитой, его «Весенняя гроза». Вот как она выглядела в  «немецком» варианте, впервые напечатанная в 1829 году в журнале Раича «Галатея»:

Люблю грозу в начале мая:

Как весело весенний гром

Из края до другого  края

Грохочет в небе голубом!

                                          (1828, 1854)

И вот как эта первая строфа звучит уже в «русской»  редакции, то есть переработанной поэтом после возвращения на родину:

 

Люблю грозу в начале мая,

Когда весенний, первый гром,

Как бы резвяся и играя,

Грохочет в небе голубом.

                                    («Весенняя гроза», 1828, 1854)

 

«Характер переработки, в особенности дополнительно  введенная в текст вторая строфа, указывают на то, что эта редакция возникла не ранее конца 1840-х годов: именно в это время наблюдается в творчестве Тютчева усиленное внимание к передаче непосредственных впечатлений от картин и явлений  природы», – писал К.В. Пигарев в своей монографии о поэте (46, 175). И стихи Тютчева, в которых описываются картины природы при поездках из Москвы в Овстуг, подтверждают эти слова:

 

Неохотно и несмело

Солнце смотрит на поля.

Чу, за тучей прогремело,

Принахмурилась земля.

Ветра теплого порывы,

Дальний гром и дождь порой…

Зеленеющие нивы

Зеленее под грозой.

Вот пробилась из-за тучи

Синей молнии струя –

Пламень белый и летучий

Окаймил ее края.

Чаще капли дождевые,

Вихрем пыль летит  с полей,

И раскаты громовые

Все сердитей и смелей.

Солнце раз еще взглянуло

Исподлобья на поля,

И в сиянье потонула

Вся смятенная земля.

                                  («Неохотно и несмело…», 1849)

Было это написано 6 июня 1849 года, когда Тютчев вновь  отправился в Овстуг».

В процессе исследования мы обнаружили очень интересные факты в книге Анатолия Горелова «Три судьбы: Ф. Тютчев, А. Сухово-Кобылин, И. Бунин»: «Хрестоматийная «Весенняя гроза» имеет двойную дату: 1828-1854, – при второй публикации добавление новой строфы несколько ослабило представление грозы игрищем резвящихся античных богов. В школьных учебниках стихотворение часто помещалось вовсе без «ветреной Гебы». Однако и в усеченном виде «жизнерадостность» грозы все же сохранялась.

Любопытно, что сын  бывшего крепостного и кухарки, поэт-символист Федор Сологуб  презрительно третировал подобную «дворянскую грозу». Н.С. Тихонов рассказывал по этому поводу: «Я помню, как однажды желчный старик, поэт Сологуб, тыча в стихотворение Тютчева, язвительно скандировал:

«Люблю грозу в начале мая,

Когда весенний первый гром,

Как бы резвяся и играя,

Грохочет в небе голубом».

– Дворянские стишки, дворянские, – говорил он мне. – Видите ли, гром, резвяся и играя, представлен. Да разве грому подобает «резвиться»? Гроза исполняет суровое дело природы, а у него выходит, что все на забаву поэту-дворянину. И небо «голубое», а разве при настоящей грозе небо голубое? Крестьянин так бы не написал. Крестьянину гроза не безразлична, а Тютчеву нужно чистое наслаждение, хлеб-то он презирал, а все стихотворение для того, чтобы Геба проливала из кубка вино на землю, мировоззрение такое – ничего не поделаешь» (19, 155).

Н.С. Тихонов заметил по поводу высказывания Федора Сологуба: «Упорства Тютчева, не желавшего видеть грозу в своем стихотворении иначе, как отражением мифического действия, игрой божественных капель громокипящего кубка, – этого упорства, на котором настаивал Сологуб, не было. Тютчев не мог писать иначе. Стихотворение было рождено в той естественности поэтического мировоззрения, какое для него было совершенно незаменимым» (19, 156).

Близка по настроению картина буйных вод в весеннем разливе в стихотворении «Весенние воды» (конец 20-х годов) – или морской волны, мчащейся к берегу «в бурном беге», «с веселым ржаньем» («Конь морской», начало 30-х годов).

Геннадий Никитин в  статье «Люблю грозу в начале мая…» говорит, что образы, картины, чувства, заключенные в стихотворении «Весенние воды» «…представляются подлинными и живыми, они воздействуют на читателя непосредственно и глубоко, видимо, потому что находят отклик в подсознании. Согласованность и слитность смысла, слова и музыки усиливают этот эффект, проявляясь не как статичное, а подвижное, динамическое единство» (37, 26).

Лирика Тютчева преимущественно  не окрашена, а озвучена и приведена  в движение. Природа изображается им в открытых и скрытых переходах и определяет типологию его стихов. В данном случае динамизм пьесы достигается двумя приемами, которые осуществляются и параллельно и перемешиваясь: во-первых, это словесные повторы («бегут», «идет»), создающие иллюзию движения воды и весеннее половодье чувств, и, во-вторых, это система звукозаписи, имитирующая бульканье и переливы ручьев.

Стихотворение «Весенние  воды» не велико по размеру, но в  нем заключена объемная и панорамная картина пробуждения огромного  мира, его изменения во времени. «Еще в полях белеет снег», а перед нашим мысленным взором уже разворачивается «румяный, светлый хоровод» «майских дней». Слово «хоровод» здесь не случайно. Оно очень старое,  сакральное. Оно призвано оживлять наше детство, игру, сказку и что-то другое, иррациональное. Оно включает нас в поэтический карнавал, в стихийное действо.

По словам Тамары Сильман, «в этом стихотворении почти что  отсутствует «нейтрально-разговорный» элемент, все оно целиком представляет собой образное воплощение весеннего  пробуждения природы, причем на трех его этапах: в виде остатков уходящей зимы…, в виде бурного, безудержного разлива рек и ручьев…, и, наконец, в виде предвещающих теплую летнюю пору майских дней…» (56, 118).

Перевернем несколько  страниц в сборнике стихов Тютчева  и перечитаем другое его стихотворение под характерным заглавием «Успокоение»: