Система хронотопов в романах Г. Белля "Бильярд в половине десятого" и "Женщины у берега Рейна"

28.02.2001

Г. Л. Вирина и А. А. Липинская

Система хронотопов в романах Г. Белля "Бильярд в половине десятого" и "Женщины у берега Рейна"

Рецензент — М. Левченко

Наследие нашего старшего современника немецкого писателя Генриха Белля (1917 — 1985) многообразно и неоднозначно.

Наиболее полно осветил творчество Белля до 1963 года автор первой (и  пока единственной) монографии о нем  — С.Рожновский. Он обращается к  различным аспектам беллевского  творчества, начиная с его истоков (Группа — 47), затем — первый сборник его рассказов; социально-политические взгляды писателя; сатиры и романы, вышедшие к этому времени. Принимая во внимание всю серьезность и трудоемкость проделанной С.Рожновским работы, не со всеми его выводами можно согласиться. Если же из монографии исключить все, что связано со временем (политическим), то останется целый ряд важных и интересных по сей день замечаний. Автор первым выделяет и подробно описывает ту особенность беллевской манеры письма, которая стала структурообразующей для многих его романов, а для читателей сделала его произведения легко узнаваемыми. Анализируя роман “И не сказал ни единого слова” (1953), где впервые появилась эта особенность, критик говорит, что структура романа, при первом знакомстве кажущаяся максимально простой, на самом деле очень усложнена. В романе много петель, выходящих из какой-нибудь точки и не сцепленных ни с чем, кроме личности героя. Эти петли, с точки зрения С.Рожновского, можно назвать “наплывами прошлого”, которые вплетаются в повествование с помощью искусных и утонченных приемов, с тщательным соблюдением принципов психологической мотивированности. Все эти цепочки связей и отношений не только цементируют создаваемую мозаику, но и делают высказывание более впечатляющим. 

Несмотря на несомненную важность этой особенности  “наплывающего прошлого”, далее исследователи почти не уделяли внимания этой проблеме. Вскользь упоминает о ней И.Роднянская, сравнивая упомянутую особенность беллевского стиля с музыкальным или лироэпическим сочинением, которое построено на основе сопоставления повторяющихся элементов, по принципу “из песни слова не выкинешь”. Светлана Остудина, говоря о проблеме рассказчикав поздних романах Белля, рассматриваем выделенную Рожновским особенность “наплывающего прошлого” как композиционный прием, весьма важный не только для внешней, композиционной, но и для внутренней организации романа. С лингвистической точки  зрения эту особенность рассматривает О.Байнова, анализирующая общие особенности беллевского синтаксиса. В ее диссертации  дан достаточно подробный анализ этой особенности, хотя и с иных позиций. Эта особенность текстов писателя у О.Байновой называется лейтмотивом, однако это определение также требует уточнения, так как часто речь идет о текстовом фрагменте, не несущем изолированно особую смысловую нагрузку, здесь приращение и перегруппировка смыслов происходит за счет столкновения нескольких текстовых  фрагментов, причем степень их развернутости непостоянна. Очень интересное замечание о героях Белля дано Д.Калныня, особенно если учесть традицию российского литературоведения читать их образы в традициях Достоевского и Толстого, то есть как  “маленьких людей”. “Термин “маленькие люди”, о любви к которым очень любят говорить критики, требует дифференцированного подхода и уточнения. Герои Белля принадлежат к тому самому слою, к которому принадлежат “маленькие люди” А. Деблина и Г.Фаллады, а именно к мелкой буржуазии, только по своему происхождению. “Маленький человек” Белля - это прежде всего антимещанин (...)”. Несмотря на то, что Беллю посвящено относительно мало работ и каждый исследователь рассматривает иной аспект творчества писателя, существует ряд моментов, к которым обращается целый ряд исследователей. Один из них - образ времени в романах Белля, который трактуется очень неоднозначно.

С.Рожновский говорит о “двуступенчатой  эпической дистанции”, благодаря  которой сочетается, казалось бы, несочетаемое: невмешательство в ход событий, эпическая отрешенность автора от происходящего  и, в то же время, заинтересованное и  пристрастное отношение к событиям, публицистичность. Соответственно этим двум полюсам, текст романа делится на два слоя: “авторское повествование” - происходящее и “повествование действующих лиц” - прошлое. Если Рожновский просто отмечает эту особенность времени в романах Белля, то Д.Калныня выводит зависимость интерпретации времени у Белля от категорий оптимизм/пессимизм. Исследовательница говорит, что только оптимисты, то есть конформисты, заинтересованы в сохранении послевоенного статус кво, чтобы беспрепятственно продолжать старое (фашистское) дело. Белль, по мнению Д.Калныня, не верит в буржуазную культуру и существование, полагая, что они обречены, а через столкновение двух континуумов - авторского и буржуазного - он исследует “причинную обусловленность событий”.

С.Джебраилова и Э.Ильина частично следуют принципу анализа художественного времени, предложенному С.Рожновским. Но С.Джебраилова настаивает не на оппозиции прошлое\настоящее, а на непрерывности, нерасторжимости связи прошлое\настоящее\будущее (такую же трактовку предлагает и немецкий критик  Х.Бернхард). “Прием этот, примененный в различных вариантах, - говорит она -  становится универсальным средством раскрытия и самораскрытия персонажей, объяснения позиции писателя, анализа исторических судеб Германии, прогнозирования ее будущего, исследования проблемы интеллигенции.“

Э.Ильина, говоря об образе времени, вводит термин “непреодоленное прошлое”, которое, с точки зрения исследовательницы, неотделимо от настоящего. Такое слияние  настоящего и прошлого выводит героев виной временной пласт  - в вечность. Следовательно, Ильина также предлагает двучленную временную оппозицию для романов Белля, хотя она заметно отличается от двучленного варианта, предлагаемого Рожновским. В данном случае это и оппозиция вечное\сиюминутное. Такая трактовка представляется наиболее убедительной для беллевских романов, начиная с “И не сказал ни единого слова”, так как понятие добра и зла, данные Библией (именно они являются основными, важнейшими для Белля) вечны, а те будничные поступки, которые совершают герои в настоящем - лишь шаг к добру и злу. Следует отметить, что, не обращаясь при описании времени у Белля к терминам, вводимым Ильиной, С.Джебраилова отмечает, что время объективно и субъективно оказывается открытым для всех Фемелей. С ее точки зрения, вечность представлена здесь как “живой поток человеческой истории, уже канувшей в прошлое”.

Так выглядят основные точки зрения на категорию времени  в романах  Белля.

Пространством романов Белля впрямую  не занимался никто из исследователей. Из работ, косвенно относящихся к данной теме, следует выделить две. Это работы Э.Ильиной и Н.Лейтес.

Э.Ильина, говоря о ведущей роли жанра романа в литературе ХХ века, о тех активных поисках, которые  ведутся в настоящее время  в области его формы, отмечает ключевое значение таких проблем поэтики, как проблема автора; комедиантства; маски; игры. С точки зрения исследовательницы, игра для героев Белля становится не только “эквивалентом жизни”, но и способом честной и чистой жизни, протестом. Э.Ильину больше волнует игра как театр, грим, но в работе вскользь упомянут и еще один вариант трактовки этого понятия  - игровые пространства. Особенно ярко особенности игровых пространств  проявляются в романе “Бильярд в половине десятого”, где каждому из пространств писателем дано свое название (агнцы\пастыри и буйволы) и четко прописаны правила игры в каждом из пространств. Н.Лейтес, говоря об образе “заколдованной принцессы”, тоже останавливает свой анализ на описании свойств данного образа, хотя из его описания следует, что выделенный критиком “мир принцессы” можно рассматривать как особое  заколдованное  пространство. “Заколдованная принцесса” - сложный  и неодноплановый образ. Принцесса пленена силами смерти, но принц освобождает ее. Уже в фольклорном бытовании этот мотив заключал в себе, как пишет автор, принципиальную догадку о неоднозначности человеческой сущности, о возможности истинной и неистинной жизни человека, пребывании “своем” и “чужом”, враждебном или мертвом мире”.

В.Фортунатова, анализируя тему нибелунгов в западногерманском романе, говорит только о том, что “живописной и литературной аналогией авторскому замыслу показать закулисную жизнь официального Бонна (идет речь о романе “Женщины у берега Рейна”) становится народное сказание о нибелунгах и художественные произведения последующих веков на его основе”. Здесь, как и в работе Н.Лейтес можно выделить двучленную пространственную оппозицию “свое”\”чужое”. Теоретическую основу рассмотрения этой оппозиции как пространственной дает работа голландского культуролога Й.Хейзинги, на его труды при анализе опирается и Э.Ильина.

С проблемой художественных пространств  беллевских текстов тесно связана  проблема символики образов. В романах  Белля, как правило, герой статичен по отношению к пространству, а  само образное название героя иногда дает имя его пространству. В работах С.Джебраиловой, Э.Ильиной, И.Роднянской анализируется символика образов буйволов, агнцев и пастырей (роман “Бильярд в половине десятого”). В более поздних работах С.Джебраиловой и Э.Ильиной эти образы анализируются с опорой на библейский текст, И.Роднянская рассматривает их как нравственный выбор каждого из героев, что не противоречит точки зрения двух других исследовательниц. Частным случаем противостояния агнцев пастырей является оппозиция антифашисты (антифашизм)\ фашисты (фашизм). О реализации этой темы в творчестве Белля писали А.Карельский, Л.Черная, Б.Сучков. В более поздних работах И.Фрадкин и Т.Мотылева рассматривают это противостояние как часть еще более общей проблемы нравственного или безнравственного выбора каждого из героев и ответственности за этот шаг.

Мы привыкли видеть в романах  Белля резкую поляризацию персонажей не столько по социальному, сколько  по нравственному признаку: на одном  полюсе наделенные властью, влиятельные, надменные, жестокие; на другом - их жертвы, защитники добра и справедливости, что достаточно точно отражено в рассмотренных выше оппозициях. Однако такое деление в своих истоках связано, несомненно, с авторским представлением о мироустройстве. Верующий католик, автор не сомневается в том, что добро неотделимо от Бога, но последний, посмертно опубликованный его роман “Женщины у берега Рейна” заставляет нас вместе с писателем задуматься: “А есть ли еще Бог в этом мире?”. Не зря одна из героинь романа восклицает: “Нет, ту церковь Христос покинул, покинул навсегда...” (Элизабет Блаукремер) [Белль 1989, 112; здесь и далее указаны только номера страниц в соответствующих изданиях Белля]. Ответом ей прозвучат слова Эрики Вублер: “Ведь все-таки Он есть тот, кто писал перстом на земле. К чему же вся эта шумиха, зачем такая реклама? Я по-прежнему не верю, что ты прав, не верю, что они правы, а мы заблуждаемся. Не верю. Он есть". (146) Несмотря на то, что эти слова Эрики, несомненно, отклик на слова Элизабет Блаукремер, окончательного решения прозвучавшего вопроса нет в романе, нет его, вероятно, и у Белля. Раз нет ответа на этот вопрос, значит, нет и пространства абсолютного, божественного добра, нравственности, нет и четкого распределения героев по отношению к свои игровым пространствам. Поэтому представляются очень справедливыми слова Т.Мотылевой, о нем: “... это деление на чистых и нечистых, пожалуй, не так отчетливо, как оно было у Белля прежде. Есть свои сложные казусы, противоречивые личности, не поддающиеся однозначному определению”.

Роман «Бильярд в половине  десятого»  можно назвать центральным романом  беллевского творчества, в нем  сформулированы многие важнейшие лейтмотивы беллевской поэтики. При анализе  поэтики заглавия романа было отмечено, что в этом романе гнаиболее ярко проявляется особый тип текстовой ткани, его можно назвать «бильярдным». Как отмечал Б.А.Ларин, «Авторский стиль проявляется не только в выборе слов, распорядке и композиции словесных цепей, в эффектах смысловой двуплановости и многоплановости, в лейтмотивах, обогащенных повторах, рефренах, параллелизмах, большого контекста …» [Ларин 1974; 220].  Именно «особая композиция словесных цепей», когда различные текстовые фрагменты, многократно повторяясь (в виде нескольких инвариантов) и сталкиваясь в различных комбинациях проходят через весь текст. Например, цветное описание бильярда, каждое обращение к которому (как и к каждой опоясывающей фразе), дает новую бильярдную фигуру – новую композицию текстовых фрагментов, новые смыслы.

В частности, дано наименование основным игровым пространствам, характерным не только для этого произведения. Агнцы-пастыри и буйволы – так распределяются и герои романа «Женщины на берегу Рейна».

Более того, вопрос о выборе причастия, а, следовательно, и правил игры, игрового пространства, поставленный в «Бильярде…», является важнейшим для всех героев Белля. Отнесенность героев к тому или иному пространству, остающаяся неизменной, связана с очень важной для поэтики Белля оппозицией, реализованный через мотив движения (динамика/статика). По принадлежности к пространству герои Белля статичны (аналогично бильярдным шарам которые, по правилам игры, тоже не могут выйти за пределы игрового поля, ни оказаться на каком-либо ином поле; ведь там они уже не будут участниками игры) и поэтому всегда легко узнаваемы игроками другого пространства. Очень типична история с Гуго (гостиничным боем): « Знаете, они кричали, избивая меня: «Агнец божий». Такое мне дали прозвище. … В конце концов меня все же отправили в приют. Там меня никто не знал – ни дети, ни взрослые, но не прошло и двух дней, как меня прозвали «агнцем божьим», и мне опять стало страшно». С каждым игровым пространством связаны свои герои, для них характерна статичность по отношению к выбранному пространству (причастию).

Разделение на буйволов и агнцев, а точнее, выбор того или иного причастия сугубо доброволен и происходит в какое-то определенное время. Те роли, которые избрали для себя герои романа, тоже выбраны добровольно; от них можно отказаться (от роли, а не от пространства, что очень важно для писателя). Но, единожды выбрав путь, то есть пространство жизни (буйволы или агнцы), человек в романе жестко следует законам данного пространства. Таким образом, в поэтике Белля эти игровые пространства обладают одним очень важным качеством: неизменностью.  Этим они схожи с католическим обрядом причастия. Приняв то или иное причастие, человек, герой романа раз и навсегда выбирает себе бога и законы. Одни становятся слугами дьявола (всего, что он олицетворяет – подлости, низости, зла); а другие – Бога. К проблеме  неизменности выбора причастия многократно обращаются и Иоганна, и Генрих, и Роберт Фемели, Альфред Шрелла: «… горе людям, не принявшим причастие буйвола, ты же знаешь, что причастия обладают ужасным свойством, их действие бесконечно; люди страдали от голода, а чуда не случилось – хлеб и рыба не приумножились, причастие агнца не могло утолить голод, зато причастие буйвола давало людям обильную пищу, считать они так и не научились: они платили триллион за конфету …, а потом у них не было трех пфеннигов, чтобы купить себе булочку, но они все равно полагали, что приличия и благопристойность, честь и верность превыше всего, когда людей напичкают причастие буйвола, они мнят себя бессмертными». (141) Об этом же говорит и Элизабет Блаукремер: «И после этого я не смею кричать, когда вижу этого Кровопийцу, уютно рассевшегося рядом с Кундтом, Блаукремером и Хальберкаммом! Раньше я никогда не кричала, терпела все, немножко пила, читала Стивенсона, гуляла, помогала поднимать избирателям настроение, чтобы собрать больше голосов. Но Плич – это уже слишком. Нет! Нет!». (111) После смерти Дмитрия Элизабет добровольно принимает причастие буйвола, какое-то время роль, которую она играет среди буйволов, кажется ей сносной, потом появление Кровопийцы – Плича заставляет ее сменить роль, но ей не удается выйти из пространства буйволов (ведь оно замкнуто) и, в итоге, она погибает.