Понятие «текст» в современной зарубежной и отечественной историографии

Вологодский государственный педагогический университет

Реферат на тему: “Понятие «текст» в современной зарубежной и отечественной историографии”.

План

1.      Введение

2.      «Текст» в понимании Ю.Лотмана

3.      Текст в динамике развития семиотики

4.      «Современная историография российского консерватизма» Александр Витальевич Репников(эволюция текста)

5.      О.В. Гавришина "Опыт прошлого": Понятие "уникальное" в современной теории истории

6.      Вывод

7.      Список литературы

Введение.

Произведение есть вещественный элемент, занимающий определенную часть книжного пространства (например, в библиотеке), а текст - поле методологических операций. Произведение может поместиться в руке, текст размещается в языке. Всякий текст есть между-текст по отношению к какому-то другому тексту, но эту интертекстуальность не следует понимать так, что у текста есть какое-то происхождевие; всякие поиски "источников" и "влияний" соответствуют мифу о филиации произведений, текст же образуется из анонимных, неуловимых и вместе с тем уже читанных цитат - из цитат без кавычек. Текст является не столько выражением чего-то вне него лежащего и до него уже существовавшего (языка, идеи, внетекстовой реальности, авторской интенции и т.п.), сколько самостоятельным универсумом, всё это порождающим и включающим в себя. Существует метафорическое представление о тексте, как о лабиринте, в котором блуждают его читатели и исследователи, или спутанном клубке, который подлежит распутыванию. Не существует универсальной теории выхода из лабиринта или распутывания клубков, есть лишь некоторые эвристические принципы, которым бывает полезно следовать. Однако когда вы приступаете к распутыванию клубка, у вас заранее не может быть гарантий, что вы его сумеете распутать до конца; равным образом, не сумев его распутать, вы не имеете права утверждать, что этот клубок является нераспутываемым в принципе. Распутывание клубка производится извне, а разгадывание лабиринта изнутри. В тексте скрывается сам автор, текст - есть свидетельство о нём; каждое творение содержит в себе - в том или ином виде - образ своего творца. Текст живет, только соприкасаясь с другим текстом (контекстом). Только в точке этого контакта текстов вспыхивает свет, освещающий и назад и вперед, приобщающий данный текст к диалогу. Если мы превратим диалог в один сплошной текст, то есть сотрем разделы голосов (смены говорящих субъектов), что в пределе возможно (монологическая диалектика Гегеля), то глубинный (бесконечный), смысл исчезнет (мы стукнемся о дно, поставим мертвую точку).                                                                                                                                                                         Тексты - это не энциклопедические и не лингвистические системы. Тексты сужают бесконечные или неопределенные возможности систем и создают закрытый универсум. Системы предельны, но бесконечны. Тексты - предельны и конечны, хотя интерпретаций может быть очень много.                                                                                                                                                          Если деятели одних направлений воспринимают текст как модель внетекстовой действительности (и стремятся организовать его по законам этой действительности), то для символистов дело обстоит прямо противоположным образом: реальности приписываются свойства художественного текста.

«Текст» в понимании Ю.Лотмана.

Понятие "текст" употребляется неоднозначно. Можно было бы составить набор порой весьма различающихся значений, которые вкладываются различными авторами в это слово. Характерно, однако, другое: в настоящее время это, бесспорно, один из самых употребимых терминов в науках гуманитарного цикла. Развитие науки в разные моменты выбрасывает на поверхность такие слова; лавинообразный рост их частотности в научных текстах сопровождается утратой необходимой однозначности. Они не столько терминологически точно обозначают научное понятие, сколько сигнализируют об актуальности проблемы, указывают на область, в которой рождаются новые научные идеи. История таких слов могла бы составить своеобразный индекс научной динамики. В нашу задачу не входит обосновать какое-либо из существующих или предложить новое понимание этого термина. В аспекте настоящего исследования более существенно попытаться определить его отношение к некоторым другим базовым понятиям, в частности к понятию языка. Здесь можно выделить два подхода. Первый: язык мыслится как некоторая первичная сущность, которая получает материальное инобытие, овеществляясь в тексте (определение М.-А.-К.Холидея: «Текст — это язык в действии"). При всем разнообразии аспектов и подходов здесь выделяется общая презумция: язык предшествует тексту, текст порождается языком… Даже в тех случаях, когда подчеркивается, что именно текст составляет данную лингвисту реальность и что любое изучение языка отправляется от текст А, речь идет об эвристической, а не онтологической последовательности: поскольку в само понятие текст А включена осмысленность, текст по своей природе подразумевает определенную закодированность. Следовательно, наличие кода полагается как нечто предшествующее. С этой презумпцией связано представление о языке как о замкнутой системе, которая способна порождать бесконечно умножающееся открытое множество текстов. Таково, например, определение Емслевым текста как всего, что было, есть и будет сказано на данном языке. Из этого вытекает, что язык мыслится как панхронная и замкнутая система, а текст — как постоянно наращиваемая по временной оси. Второй подход наиболее употребителен в литературоведческих работах или культуроведческих исследованиях, посвященных общей типологии текстов… С точки зрения этого второго подхода, текст мыслится как отграниченное, замкнутое в себе конечное образование. Одним из основных его признаков является наличие специфической имманентной структуры, что влечет за собой высокую значимость категории границы ("начала", "конца", "рампы", "рамы", "пьедестала", "кулис" и т.п.). Если в первом случае существенным признаком текста является его протяженность в естественном времени, то во втором текст или тяготеет к панхронности (например, иконические тексты живописи и скульптуры), или же образуют свое особое внутреннее время, отношение которого к естественному способно порождать разнообразные смысловые эффекты. Меняется соотношение текста и кода (языка). Осознавая некоторый объект как текст, мы тем самым предполагаем, что он каким-то образом закодирован, презумпция кодированности входит в понятие текста. Однако сам этот код нам неизвестен — его еще предстоит реконструировать, основываясь на данном нам тексте… В общей системе культуры тексты выполняют по крайней мере две основные функции: адекватную передачу значений и порождение новых смыслов. Первая функция выполняется наилучшим образом при наиболее полном совпадении кодов говорящего и слушающего и, следовательно, при максимальной однозначности текста. Идеальным предельным механизмом для такой для такой операции будет искусственный язык или текст на искусственном языке. Тяготение к стандартизации, порождающее искусственные языки, и стремление к самоописанию, создающее метаязыковые конструкции, не являются внешними по отношению к языковому и культурному механизму. Ни одна культура не может функционировать без метатекстов и текстов на искусственных языках. Поскольку именно эта сторона текста наиболее легко моделируется с помощью имеющихся в нашем распоряжении средств, этот аспект текста оказался наиболее заметным. Он сделался объектом изучения, порою отождествляясь с текстом как таковым и заслоняя другие аспекты. Вторая функция текста — порождение новых смыслов. В этом аспекте текст перестает быть пассивным звеном передачи некоторой константной информации между входом (отправитель) и выходом (получатель). Если в первом случае разница между сообщением на входе и на выходе информационной цепи возможна лишь в результате помех в канале связи и должна быть отнесена за счет технических несовершенств системы, то во втором она составляет самое сущность работы текста как "мыслящего устройства". То, что с первой точки зрения — дефект, со второй — норма, и наоборот. Естественно, что механизм текста должен быть организован в этом случае иначе… " текст в тексте" — это специфическое риторическое построение, при котором различие в закодированности разных частей текста делается выявленным фактором авторского построения и читательского восприятия текста. Переключение из одной системы семиотического осознания в другую на каком-то внутреннем структурном рубеже составляет в этом случае основу генерирования смысла. Такое построение, прежде всего, обостряет момент игры в тексте: с позиции другого способа кодирования, текст приобретает черты повышенной условности, подчеркивается его игровой характер: иронический, пародийный, театрализованный смысл и т.д. Одновременно подчеркивается роль границ текст А, как внешних, отделяющих его от не- текста, так и внутренних, разделяющих участки различной кодированности. Актуальность границ подчеркивается именно их подвижностью, тем, что при смене установок на тот или иной код меняется и структура границ. Так, на фоне уже сложившейся традиции, включающей пьедестал или раму картины в область не - текста, искусство эпохи барокко вводит их в текст (например, превращая пьедестал в скалу и сюжетно связывая ее единую композицию с фигурой). Игровой момент обостряется не только тем, что эти элементы в одной перспективе оказываются включенными в текст, а в другой — выключенными из него, но и тем, что в обоих случаях мера условности их иная, чем та, которая присуща основному тексту: когда фигуры скульптуры барокко взбираются или соскальзывают с пьедестала или в живописи вылезают из рам, этим подчеркивается, а не стирается тот факт, что одни из них принадлежат вещественной, а другие — художественной реальности. Та же самая игра зрительскими ощущениями разного рода реальности происходит, когда театральное действие сходит со сцены и переносится в реально-бытовое пространство зрительного зала… Риторическое соединение "вещей" и "знаков вещей" (коллаж) в едином текстовом целом порождает двойной эффект, подчеркивая одновременно и условность условного и его безусловную подлинность… Культура в целом может рассматриваться как текст. Однако исключительно важно подчеркнуть, что это сложно устроенный текст, распадающийся на иерархию " текстов в текстах" и образующий сложные переплетения текстов. Поскольку само слово " текст " включает в себя этимологию переплетения, мы можем сказать, что таким толкованием мы возвращаем понятию " текст " его исходное значение"

Текст в динамике развития семиотики

За последние пятнадцать лет можно уловить две тенденции. Одна направлена на уточнение исходных понятий и определение процедур порождения. Стремление к точному моделированию приводит к созданию метасемиотики: объектом исследования становятся не тексты как таковые, а модели текстов, модели моделей и т. д. Вторая тенденция сосредоточивает внимание на семиотическом функционировании реального текста. Если, с первой позиции, противоречие, структурная непоследовательность, совмещение разноустроенных текстов в пределах единого текстового образования, смысловая неопределенность - случайные и "неработающие" признаки, снимаемые на метауровне моделирования текста, то, со второй, они являются предметом особого внимания. Используя соссюрианскую терминологию, можно было бы сказать, что в первом случае речь интересует исследователя как материализация структурных законов языка, а во втором предметом внимания делаются именно те ее семиотические аспекты, которые расходятся с языковой структурой.                                                                                                   Как первая тенденция получает реализацию в метасемиотике, так вторая закономерно порождает семиотику культуры.                                                                                     Оформление семиотики культуры - дисциплины, рассматривающей взаимодействие разноустроенных семиотических систем, внутреннюю неравномерность семиотического пространства, необходимость культурного и семиотического полиглотизма, - в значительной мере сдвинуло традиционные семиотические представления. Существенной трансформации подверглось понятие текста. Первоначальные определения текста, подчеркивавшие его единую сигнальную природу, или нерасчленимое единство его функций в некоем культурном контексте, или какие-либо иные качества, имплицитно или эксплицитно подразумевали, что текст есть высказывание на каком-либо одном языке. Первая брешь в этом, как казалось, само собой подразумевающемся представлении была пробита именно при рассмотрении понятия текста в плане семиотики культуры. Было обнаружено, что, для того чтобы данное сообщение могло быть определено как "текст", оно должно быть как минимум дважды закодировано. Так, например, сообщение, определяемое как "закон", отличается от описания некоего криминального случая тем, что одновременно принадлежит и естественному, и юридическому языку, составляя в первом случае цепочку знаков с разными значениями, а во втором - некоторый сложный знак с единым значением. То же самое можно сказать и о текстах типа "молитва" и т. п.                                                                                    Ход развития научной мысли в данном случае, как и во многих других, повторял логику исторического развития самого объекта. Как можно предположить, исторически высказывание на естественном языке было первичным, затем следовало его превращение в ритуализованную формулу, закодированную и каким-либо вторичным языком, т. е. в текст. Следующим этапом явилось соединение каких-либо формул в текст второго порядка. Особый структурный смысл получали такие случаи, когда соединялись тексты на принципиально различных языках, например, словесная формула и ритуальный жест. Получающийся в результате текст второго порядка включал в себя расположенные на одном иерархическом уровне подтексты на разных и взаимно не выводимых друг из друга языках. Возникновение текстов типа "ритуал", "обряд", "действо" приводило к совмещению принципиально различных типов семиозиса и - в результате - к возникновению сложных проблем перекодировки, эквивалентности, сдвигов в точках зрения, совмещения различных "голосов" в едином текстовом целом. Следующий в эвристическом отношении шаг - появление художественных текстов. Многоголосый материал получает дополнительное единство, пересказываясь на языке данного искусства. Так, превращение ритуала в балет сопровождается переводом всех разноструктурных подтекстов на язык танца. Языком танца передаются жесты, действия, слова и крики и самые танцы, которые при этом семиотически "удваиваются". Многоструктурность сохраняется, однако она как бы упакована в моноструктурную оболочку сообщения на языке данного искусства. Особенно это заметно в жанровой специфике романа, оболочка которого - сообщение на естественном языке - скрывает исключительно сложную и противоречивую контроверзу различных семиотических миров.                                           Дальнейшая динамика художественных текстов, с одной стороны, направлена на повышение их целостности и имманентной замкнутости, а с другой, на увеличение внутренней семиотической неоднородности, противоречивости произведения, развития в нем структурно-контрастных подтекстов, имеющих тенденцию к все большей автономии. Колебание в поле "семиотическая однородность <-> семиотическая неоднородность" составляет одну из образующих историко-литературной эволюции. Из других важных ее моментов следует подчеркнуть напряжение между тенденцией к интеграции - превращению контекста в текст (складываются такие тексты, как "лирический цикл", "творчество всей жизни как одно произведение" и т. п.) и дезинтеграции - превращению текста в контекст (роман распадается на новеллы, части становятся самостоятельными эстетическими единицами). В этом процессе позиции читателя и автора могут не совпадать: там, где автор видит целостный единый текст, читатель может усматривать собрание новелл и романов (ср. творчество Фолкнера), и наоборот (так, Надеждин в значительной мере истолковал "Графа Нулина" как ультраромантическое произведение потому, что поэма появилась в одной книжке с "Балом" Баратынского и обе поэмы были восприняты критиком как один текст). Известны в истории литературы случаи, когда читательское восприятие того или иного произведения определялось репутацией издания, в котором оно было опубликовано, и случаи, когда это обстоятельство никакого значения для читателя не имело.                                                                                                                                             Сложные историко-культурные коллизии активизируют ту или иную тенденцию. Однако потенциально в каждом художественном тексте присутствуют обе они в их сложном взаимном напряжении.                                                                                                                 Создание художественного произведения знаменует качественно новый этап в усложнении структуры текста. Многослойный и семиотически неоднородный текст, способный вступать в сложные отношения как с окружающим культурным контекстом, так и с читательской аудиторией, перестает быть элементарным сообщением, направленным от адресанта к адресату. Обнаруживая способность конденсировать информацию, он приобретает память. Одновременно он обнаруживает качество, которое Гераклит определил как "самовозрастающий логос". На такой стадии структурного усложнения текст обнаруживает свойства интеллектуального устройства: он не только передает вложенную в него извне информацию, но и трансформирует сообщения и вырабатывает новые.                                                                                                                                             В этих условиях социально-коммуникативная функция текста значительно усложняется. Ее можно свести к следующим процессам.                                                                                     1. Общение между адресантом и адресатом. Текст выполняет функцию сообщения, направленного от носителя информации к аудитории.                                                                                     2. Общение между аудиторией и культурной традицией. Текст выполняет функцию коллективной культурной памяти. В качестве таковой он, с одной стороны, обнаруживает способность к непрерывному пополнению, а с другой, к актуализации одних аспектов вложенной в него информации и временному или полному забыванию других.                                           3. Общение читателя с самим собою. Текст - это особенно характерно для традиционных, древних, отличающихся высокой степенью каноничности текстов - актуализирует определенные стороны личности самого адресата. В ходе такого общения получателя информации с самим собою текст выступает в роли медиатора, помогающего перестройке личности читателя, изменению ее структурной самоориентации и степени ее связи с метакультурными конструкциями.                                                                                                   4. Общение читателя с текстом. Проявляя интеллектуальные свойства, высокоорганизованный текст перестает быть лишь посредником в акте коммуникации. Он становится равноправным собеседником, обладающим высокой степенью автономности. И для автора (адресанта), и для читателя (адресата) он может выступать как самостоятельное интеллектуальное образование, играющее активную и независимую роль в диалоге. В этом отношении древняя метафора "беседовать с книгой" оказывается исполненной глубокого смысла.                                                                                                                               5. Общение между текстом и культурным контекстом. В данном случае текст выступает в коммуникативном акте не как сообщение, а в качестве его полноправного участника, субъекта - источника или получателя информации. Отношения текста к культурному контексту могут иметь метафорический характер, когда текст воспринимается как заменитель всего контекста, которому он в определенном отношении эквивалентен, или же метонимический, когда текст представляет контекст как некоторая часть - целое . Причем, поскольку культурный контекст - явление сложное и гетерогенное, один и тот же текст может вступать в разные отношения с его разными уровневыми структурами. Наконец, тексты, как более стабильные и отграниченные образования, имеют тенденцию переходить из одного контекста в другой, как это обычно случается с относительно долговечными произведениями искусства: перемещаясь в другой культурный контекст, они ведут себя как информант, перемещенный в новую коммуникативную ситуацию, - актуализируют прежде скрытые аспекты своей кодирующей системы. Такое "перекодирование самого себя" в соответствии с ситуацией обнажает аналогию между знаковым поведением личности и текста. Таким образом, текст, с одной стороны, уподобляясь культурному макрокосму, становится значительнее самого себя и приобретает черты модели культуры, а с другой, он имеет тенденцию осуществлять самостоятельное поведение, уподобляясь автономной личности.                             Частным случаем будет вопрос общения текста и метатекста. С одной стороны, тот или иной частный текст может выполнять по отношению к культурному контексту роль описывающего механизма, с другой, он, в свою очередь, может вступать в дешифрующие и структурирующие отношения с некоторым метаязыковым образованием. Наконец, тот или иной текст может включать в себя в качестве частных подструктур и текстовые, и метатекстовые элементы, как это характерно для произведений Стерна, "Евгения Онегина", текстов, отмеченных романтической иронией, или ряда произведений XX в. В этом случае коммуникативные токи движутся по вертикали.                                                                       В свете сказанного текст предстает перед нами не как реализация сообщения на каком-либо одном языке, а как сложное устройство, хранящее многообразные коды, способное трансформировать получаемые сообщения и порождать новые, как информационный генератор, обладающий чертами интеллектуальной личности. В связи с этим меняется представление об отношении потребителя и текста. Вместо формулы "потребитель дешифрует текст" возможна более точная - "потребитель общается с текстом". Он вступает с ним в контакты. Процесс дешифровки текста чрезвычайно усложняется, теряет свой однократный и конечный характер, приближаясь к знакомым нам актам семиотического общения человека с другой автономной личностью.

Современная историография российского консерватизма

Смена идеологических и научных приоритетов, начавшаяся во второй половине 80-х годов привела к значительному увеличению количества работ, посвященных русской консервативной мысли. На сегодняшний день по этой проблеме существует несколько десятков монографий и бессчетное количество статей. Не случайно и появление первого фундаментального библиографического обзора отечественных исследований и публикаций второй половины ХХ в., посвященных различным аспектам истории российского консерватизма конца XVIII - начала XX вв., подготовленного И.Л. Беленьким.                                                                                                                                                           Настоящий “консервативный бум” пришелся на последние несколько лет, когда считаться консерватором стало чрезвычайно “модно” в среде политиков и деятелей культуры. Однако, политическая мода - явление переменчивое. Попытки популяризации правоконсервативной традиции, предпринятые Н.С. Михалковым, заметного успеха не имели, хотя и дали жизнь семинару по проблемам консерватизма. Не случайно, эксперт фонда Карнеги А. Рябов отмечал еще в 2000 году, что “…все усилия, имевшие целью выстроить новую политическую мифологию на образе дореволюционной России… оказались абсолютно безрезультатными. В обществе не нашлось слоев, способных такую мифологию воспринять”. Созвучно высказывался и президент фонда “Российский общественно-политический центр” А. Салмин: “К консервативной практике ближе всего КПРФ - партия ностальгии. Избиратели коммунистов психологически больше всего напоминают консервативные электораты западных стран. Что делать, если нашим прошлым была революция, а дореволюционная Россия с влиятельной Церковью, крепкой семьей, защищенной собственностью - для большинства сегодня образ отвлеченный. Коммунисты начинают приписывать все эти ценности советской эпохе, даже церквам поклоны бьют, впрочем - не крестясь…”. В результате в последнее десятилетие к консерваторам успели себя причислить: В. Черномырдин, Б. Немцов, И. Хакамада, А. Проханов, В. Алкснис, Г. Зюганов и множество других политических и общественных деятелей, что отнюдь не способствует научной взвешенности и объективности. Например, С.Т. Кармизова рассматривает как консерваторов: В.И. Ленина, Л.И. Брежнева русских монархистов и современных российских либералов, что является некорректным. Предлагаемая публикация не претендует на исчерпывающее освещение проблемы. Я намеренно постарался ограничиться историографическим обзором только научных работ, вышедших за последние пять лет. Что касается многочисленных публицистических статей и книг, посвященных консерватизму, то их обзор - дело будущего. Такое ограничение представляется необходимым еще и потому, что именно монографии последних лет зачастую слабо введены в научный оборот. Этому способствуют такие причины, как небольшие тиражи изданий (часто всего 100, 300 или 500 экземпляров), недостаток информации о новых книгах, выходящих в провинциальных издательствах и специфика комплектации библиотечных фондов, когда от выхода книги из типографии до ее появления в каталоге проходит от нескольких месяцев до года. Думается, что данная публикация хотя бы в некоторой мере даст читателю представление о работах последнего пятилетия, посвященных российскому консерватизму.                                                                                     Помимо монографических исследований и публикаций в научных изданиях, в последние годы появилось множество диссертаций, посвященных как отдельным, наиболее ярким, представителям российской консервативной мысли, так и феномену консерватизма в целом. Подробный анализ этих диссертаций не входит в задачу данной работы, поэтому из диссертационных работ последних лет упомянем общетеоретические исследования Э.А. Попова и С.М. Сергеева , работу М.Ю. Чернавского о К.Н. Леонтьеве , а так же исследование М.А. Прасолова, посвященное П.Е. Астафьеву .                                                         В 1999 году вышел ряд книг, посвященных рассмотрению консервативной идеологии и практики. В серии “Библиотека либерального консерватора” вышла работа А.М. Руткевича “Что такое консерватизм?” . В предисловии автор намеренно сделал оговорку: “В мои задачи не входила реконструкция сложной истории отечественного консерватизма, описание различных течений и фигур…” . Рассматривая принципы консерватизма А.М. Руткевич обращается к западному, преимущественно европейскому опыту. При этом дается консервативная оценка таких базовых понятий как традиция, родина, нация, нравственность и религия, человек и семья. Отдельно рассматривается трактовка консерваторами свободы, власти, демократии, собственности.                                                         Другой работой, вышедшей в 1999 году, стала монография Эдуарда Абелинскаса в которой современный консерватизм исследуется как мировоззренческий стиль. Справедливо отметив, что в настоящее время практически отсутствуют попытки исследования консерватизма как целостного социокультурного феномена, мировоззренческого стиля, реализующего себя не только в политической, но и в иных сферах, автор попытался восполнить существующий пробел. Проследив судьбу консерватизма начиная от Э. Берка, Жозефа де Местра и Ф. Шатобриана до нашего времени Э. Абелинскас доказывает, что консервативная идеология вполне успешно может синтезироваться с другими идеологиями. Особое внимание уделено рассмотрению ценностных ориентаций консерватизма и трактовки принципа традиции в консерватизме. Проблема соотнесения традиционализма и консерватизма, поднятая Э. Абелинскасом, так же активно разрабатывается в исследованиях М.М. Федоровой , по мнению которой эти понятия синонимичны и в вышеупомянутой диссертации С.М. Сергеева. Попыткой комплексного анализа системы взглядов ведущих теоретиков и практиков отечественной консервативной мысли по одной из кардинальных проблем - трансформации государственной власти самодержавной политической системы в условиях модернизационного процесса явилась вышедшая в 1999 году работа А.В. Репникова “Консервативная концепция российской государственности”. Основное внимание в ней было уделено взглядам Н.Я. Данилевского, К.Н. Леонтьева, К.П. Победоносцева и Л.А. Тихомирова. Представлен анализ историографии проблемы и источниковой базы исследования. Рассмотрены теоретические разработки консерваторов, направленные на укрепление самодержавно - государственной системы России. Показано отношение идеологов консерватизма к либеральной и социалистической моделям государственного устройства. Вместе с тем отметим, что консервативная составляющая не ограничивается только этими четырьмя персоналиями.                                                                                                                В том же году трехтысячным тиражом выходит работа нашего бывшего соотечественника, А.Л. Янова “Россия против России” , с подзаголовком - “Очерки истории русского национализма 1825-1921 гг.”, во многом дублирующая ранние исследования этого автора. Рассмотрение взглядов Н.Я. Данилевского, К.Н. Леонтьева, К.П. Победоносцева, С.Ф. Шарапова, Ф.М. Достоевского, В.С. Соловьева соседствует с анализом идей Н.Е. Маркова, В.М. Пуришкевича, А.Г. Дугина, Г.А. Зюганова.                                           Особо отметим переиздания дореволюционных исследований историка русской общественно-религиозной мысли А.Н. Пыпина “Религиозные движения при Александре I” и “Общественное движение в России при Александре I”; переиздание “Истории русской общественной мысли” Иванова-Разумника. В этих работах содержится материал по истории русской консервативной мысли.                                                                                                                В конце 90-х появились исследования, в которых рассматриваются взгляды консерваторов на экономическое развитие России, среди которых следует выделить кандидатскую диссертацию, защищенную А.В. Елисеевым, рассмотревшим взгляды правых националистов (С.Ф. Шарапова, К.Н. Пасхалова, В.А. Грингмута, М.О. Меньшикова, Иоанна Восторгова и др.) на аграрный вопрос; их отношение к общине, технической индустриализации и столыпинской реформе. Представляет интерес публикация статьи В.А. Твардовской “Аграрный вопрос в консервативной мысли России в 80-е гг. XIX века” и выступление В.Л. Степанова на “круглом столе”, посвященном русскому консерватизму . Что касается попыток консерваторов разрешить рабочий вопрос (в частности, феномен “зубатовщины”), то специальные исследования по данной теме пока отсутствуют. Можно назвать только публикации посвященные рассмотрению рабочего вопроса Л.А. Тихомировым и М.О. Меньшиковым.                                                                       Национальная идея в отечественной публицистике рубежа XIX - начала XX вв. была затронута в работе Ю.И. Сохрякова. Несколько удивляет соседство на страницах книги анализа взглядов К.Н. Леонтьева и М.О. Меньшикова со взглядами И.Л. Солоневича, создавшего все свои основные труды гораздо позже и слишком большое количество цитат, что уже было отмечено в одном из отзывов на книгу. В результате значительная часть этой работы представляет собой пересказ сочинений рассматриваемых автором мыслителей. Можно отметить появление работ, затрагивающих не только “русскую идею”, но и тему отношения русских консерваторов к “еврейскому” и “польскому” вопросу, хотя специальных монографических работы по этой теме нам не приходилось встречать. Значительным событием в отечественной историографии стал выход в 2000 году коллективной работы “Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика”, подготовленной в Институте российской истории РАН. Этот труд стал первым обобщающим трудом в отечественной литературе, в котором консерватизм рассматривается, начиная от екатерининской эпохи вплоть до начала ХХ века и сразу же вызвал интерес в научной среде. При всей значимости данного исследования, отметим, что, к сожалению, за пределами авторского внимания остался ряд отечественных и зарубежных работ (А.Н. Пыпина, Н.К. Шильдера, А. Мартина, Г. Флоровского и др.), что было отмечено и в недавней рецензии на книгу М.Д. Долбилова и А.Ю. Минакова. В книге отсутствует анализ взглядов Н.Я. Данилевского и его фундаментальной работы “Россия и Европа”; практически не раскрыты взгляды Л.А. Тихомирова - автора фундаментальной “Монархической государственности”. Есть в книге и некоторые досадные неточности. Тем не менее, эта коллективная работа стала большим шагом вперед и, будет способствовать появлению новых исследований, посвященных русской консервативной мысли.                                                                                                                                             В 2001 году вышел в свет сборник научных трудов “Консерватизм в России и мире: прошлое и настоящее”, уже вызвавший отклики в таких изданиях, как “Ab imperio”, “Свободная мысль - XXI”, “Москва”, “Родина”, “Российский писатель”, “Роман-журнал XXI”. В него вошли работы, посвященные теоретическим аспектам консерватизма; материалы о российских и европейских консерваторах. Помимо общетеоретических проблем авторы рассмотрели консервативные аспекты в жизни и деятельности М.Л. Магницкого, С.С. Уварова, М.Н. Муравьева, Б.Н. Чичерина, Л.А. Тихомирова, Н.Е. Маркова. Специальные статьи были посвящены монархической организации “Русское собрание” и деятельности Отечественного патриотического союза. На страницах сборника нашли свое отражение взгляды и деятельность европейских консерваторов: прусского министра Г. фон Берлепша; немецких интеллектуалов Артура Меллера ван ден Брука и Эрнста Юнгера, историка Э. Францеля. Соседство под одной обложкой статей посвященных российским и европейским мыслителям далеко не случайно. В последнее время можно проследить попытки ряда исследователей найти общее между отечественными и западными (преимущественно немецкими) консерваторами. Подобные изыскания, в частности, были предприняты в книгах А.Н. Мочкина  и Г.И. Мусихина , а так же в ряде публикаций этих авторов. Работа А.Н. Мочкина посвящена проблемам неоконсерватизма в истории России и Германии на рубеже XIX - XX вв. В центре исследования - взгляды А. Шопенгауэра, К.Н. Леонтьева, Ф. Ницше, О. Шпенглера. В книге по сути впервые предпринята попытка сравнительного анализа философских политических и эстетических взглядов К.Н. Леонтьева и Ф. Ницше. Интересна авторская попытка рассмотреть особенности выработки мыслителями Германии и России “Третьего Пути”, который противостоял бы и модернизму и архаическому охранительству. Аналогичные вопросы уже затрагивались в вышеупомянутом исследовании Абелинскаса. Идея “Третьего Пути” активно пропагандируются в России в книгах А.Г. Дугина, которые долгое время находились вне поля зрения исследователей и только недавно были подвергнуты критическому анализу в статье Л. Люкса. Отметим так же исследования В.Э. Багдасаряна, посвященные критическому анализу различных околонаучных и псевдоисторических концепций.                                                                                                                               В книге Г.И. Мусихина дается сравнительный анализ основных компонентов немецкого и российского консерватизма конца XVIII - начала ХХ вв. Подробно рассматривается структура консервативного мышления, включающая в себя такие компоненты, как антирационализм, религиозность, традициционализм. В отдельной главе рассматривается проблема авторитета в мировоззрении немецкого и российского консерватизма. Особенно актуален в наши дни параграф, посвященный земле - как основе традиции. Не менее важна для сегодняшнего дня и последняя глава книги, посвященная консервативному реформизму в России и Германии.                                                                                                   Сравнительный анализ взглядов отечественных и европейских консервативных мыслителей, предпринятый в работах Г.И. Мусихина и Э. Абелинскаса необходим еще и потому, что мы только в последние годы открыли для себя имена А. Меллера ван ден Брука, Э. Юнгера, Р. Генона, К. Шмитта, Ю. Эволы и только пытаемся подойти к их идейному наследию без идеологических штампов прошлого. В числе работ посвященных этим западным мыслителям можно назвать статьи Ю.С. Пивоварова и Н. Лобковица, посвященные К. Шмитту ; О.Ю. Пленкова, А. Филиппова и Е.Б. Кондратьева о Э. Юнгере, С.Г. Аленова о А. Меллере ван ден Бруке.                                                                                     Позитивным моментом является то, что в последние годы исследователи стали применять новые методы и подходы к изучению проблемы. Н.А. Полевым была предпринята формализация концепции всемирно-исторического процесса Н.Я. Данилевского средствами параметрической общей теории систем. Д.М. Володихин написал цикл историософских эссе, посвященных различным аспектам жизни и деятельности К.Н. Леонтьева, рассматривая великого русского мыслителя как историка, предэкзистенциалиста и предтечи Л.Н. Гумилева. Книга была замечена исследователями русского консерватизма и вызвала отклики. Появились работы, в которых рассматривается политико-правовая составляющая консервативного мировоззрения. В первую очередь, это монография А.С. Карцова “Правовая идеология русского консерватизма” и написанная на основе диссертационной работы  монография Е.В. Тимошиной “Политико-правовая идеология русского пореформенного консерватизма: К.П. Победоносцев”.                                                                                                                                             Что касается новых исследований, посвященных видным представителям отечественной консервативной мысли, то, в первую очередь необходимо отметить второе, исправленное и дополненное издание работы Б.П. Балуева, посвященной Н.Я. Данилевскому. Важность этой работы заключается в том, что она явилась первой фундаментальной работой, написанной об этом мыслителе профессиональным историком. Как отметил в своей рецензии А.Н. Боханов: “монография Б.П. Балуева - примечательное явление в отечественной историографии последних лет”. Не случайно второе переиздание работы Б.П. Балуева было предпринято в кратчайшие сроки, а тираж возрос с тысячи до пяти тысяч экземпляров. Остановимся на ней более подробно.                                           Монография призвана продемонстрировать оценку идей Данилевского, выраженных в книге “Россия и Европа”, со стороны его современников с учетом исторического, историографического и событийного контекста появления и распространения работ этого мыслителя. Предложив краткий историографический анализ проблемы, Б.П. Балуев в первой главе книги, обращается к биографии мыслителя. Стремясь, по возможности, избежать историографических повторов, он знакомит нас с малоизученными страницами жизни и творчества Николая Яковлевича, подробно прослеживает эволюцию его мировоззрения, рассмотрев ранние статьи и публикации, участие в кружке М.В. Петрашевского, а так же дав обстоятельный анализ его естественнонаучным работам.                                                                                                                               В первой главе затронуты взаимоотношения и взаимооценки Н.Я. Данилевского, В.С. Соловьева и Н.Н. Страхова, которые получили более подробное рассмотрение в следующих главах работы. Автор так же уделил место реакции современников Н.Я. Данилевского на его работу “Дарвинизм”.                                                                                                   Во второй главе монографии Б.П. Балуев непосредственно переходит к рассмотрению содержания самой книги “Россия и Европа”, а так же анализу реакции на нее современников Н.Я. Данилевского. При этом подробно отслеживается полемическая борьба вокруг “России и Европы”.                                                                                                                 Третья глава работы посвящена рассмотрению взаимоотношений Европы со славянским миром в контексте теории Н.Я. Данилевского. Оппоненты Данилевского считали, что его теория служит обоснованию агрессивной политики России по отношению к Европе, обвиняли его в макиавеллизме, беспринципности и империалистических устремлениях. Б.П. Балуев не просто отвергает все эти огульные обвинения, но и приводит ряд оценок взаимоотношений Европы со славянским миром, высказанных различными общественно-политическими деятелями.
              В работе Б.П. Балуева рассматривается точка зрения отечественных исследователей на теорию культурно-исторических типов Н.Я. Данилевского, включая и работы последних лет. Правда, не совсем понятно отсутствие в историографическом обзоре ссылок на последние работы К.В. Султанова, посвященные Н.Я. Данилевскому, хотя, судя по книге, автор знаком с материалом его кандидатской диссертации 1975 года. В четвертой главе “Россия и славянский мир” автор обращается к проблеме являющейся актуальной и сейчас, на исходе ХХ века, доказывая, что панславизм Н.Я. Данилевского, отличный и от панславизма Ф.М. Достоевского и от панславизма А.А. Киреева, представлял собой новую ступень в развитии идеи славянского единения.                                                         В 2001 г. вышла в свет работа К.В. Султанова, в которой рассматривается интеллектуальная биография Н.Я. Данилевского (глава 1), гносеологическая, онтологическая и прогнозирующая части его социально-философской концепции. Так же как и Б.П. Балуев, автор рассматривает интерпретацию теории культурно-исторических типов русскими философами Н. Кареевым, В. Соловьевым, П. Сорокиным (глава 4) и полемизирует с американским исследователем Р. Мак-Мастером. Правда о работе Балуева в книге не упоминается и поэтому сложно судить был ли автор знаком с его книгой. Наиболее интересны вторая глава работы, посвященная социальной гносеологии Данилевского и последняя, пятая глава: “Н.Я. Данилевский и судьбы русского славянства”, в которой, в частности, рассматривается будущее России по прогнозам Н.Я. Данилевского, О. Шпенглера и А. Тойнби. Третья, самая обширная глава посвящена рассмотрению культурной морфологии Н.Я. Данилевского.               Заканчивая обзор работ последнего пятилетия, посвященных Н.Я. Данилевскому отметим вышедший к 175-летию со дня его рождения сборник материалов IV областных историко-философских чтений и появившиеся в связи с юбилеем многочисленные статьи правнучки Н.Я. Данилевского - В.Я. Данильченко.                                                                                                                                                           В последние годы изучение истории русского консерватизма в значительной мере превращается в среде историков в изучение биографий и взглядов отдельных, наиболее ярких представителей этого мировоззрения. Из работ иностранных авторов, посвященных наиболее представителям российской консервативной мысли хотелось бы выделить изданную на русском языке работу Ц.Х. Виттекер, посвященную С.С. Уварову, хорошо известную исследователям и только что изданную книгу М. Брода о К.Н. Леонтьеве, автор которой - доктор философских наук, преподаватель Кафедры философии Лодзинского университета, член Интердисциплинарного центра советологических исследований рассматривает философские, исторические и религиозные взгляды русского мыслителя.                             В жанре биографических исследований выполнены работы авторских коллективов, посвященные К.Н. Леонтьеву и Л.А. Тихомирову. Жизнеописания Н.Я. Данилевского, М.Н.Каткова, К.Н. Леонтьева, К.П. Победоносцева и Л.А. Тихомирова были включены в сборник из серии “История государства Российского”. Материал о М.Н. Каткове и Л.А.Тихомирове вошел и в монографию Б.С. Итенберга. Новые страницы жизни и деятельности М.Л. Магницкого нашли свое освещение в публикациях А.Ю. Минакова.                             Были защищены кандидатские диссертации М.М. Леонова, А.С. Карцова и Н.В. Черниковой, посвященные В.П. Мещерскому. Практически одновременно в “Отечественной истории” и “Вопросах истории” публикуются статьи о нем, в жанре исторического портрета. Можно прогнозировать дальнейший рост интереса к этому публицисту, считавшемуся ранее одной из наиболее реакционных и беспринципных фигур эпохи Александра III. Об этом свидетельствует и переиздание воспоминаний князя.              Одновременно появились работы, авторы которых поставили своей задачей не просто рассмотрение взглядов отдельных консерваторов, системный анализ моделей, претендовавших на роль государственной идеологии. Попытку рассмотрения цикла идеологических моделей выдвигавшихся начиная от екатерининской эпохи и заканчивая доктриной “православие - самодержавие - народность” предпринял в своем исследовании А.Л. Зорин. Не меньше споров вызывает и политика так называемой “эпохи контрреформ”. Дискуссию как относительно оценки внутренней политики самодержавия, в эту эпоху, так и относительно личности самого Александра III, вызвали публикации, а затем и отдельная работа А.Н. Боханова. Этой эпохе посвящен и сборник, вышедший в серии “Государственные деятели России глазами современников”, в котором помещены публикации А.Ф. Тютчевой, В.П. Мещерского К.П. Победоносцева и др., предваренные статьей В.Г. Чернухи. В этом же ряду стоит и монография Н.Ф. Гриценко “Консервативная стабилизация в России в 1881-1894 годах”. К сожалению, в последней работе можно обнаружить прямые заимствования из книг других авторов без ссылок на первоисточники, что само по себе вызывает вопросы к автору.                                                                       Перспективы консерватизма в России рассматривались в ходе обсуждения доклада А.В. Репникова “Консервативная модель переустройства России”, сделанного на одном из историко-политологических семинаров в 2000 году. В выступлениях по докладу были высказаны различные точки зрения. В.Я. Гросул обратил внимание на то, что “русский консерватизм изначально, не просто был дворянским, а еще и крепостническим консерватизмом” и именно “консерваторы стали виновниками не менее пяти дворянских реваншей в России”. В.В. Зверев выделил народный консерватизм и консерватизм интеллектуальной элиты. О.В. Волобуев акцентировал внимание на партийном аспекте консервативного реформаторства. В.В. Шелохаев подчеркнул, что вплоть до недавнего времени русский консерватизм в отечественной историографии “привязывался” насильно “к вполне определенной социальной страте - крупному поместному дворянству, отчасти к крупной сановной бюрократии, а также к определенной форме политического правления - самодержавию”. Вместе с тем консерватизм представляет собой достаточно сложное и неоднородное явление, которое необходимо рассматривать во всем его многообразии. В выступлении В.В. Журавлева был затронут вопрос: о существовании так называемого “консерватизма государственной ответственности”. Вопрос о “моде на консерватизм” поднял в своем выступлении С.В. Тютюкин. Соруководитель семинара С.С. Сулакшин так же отметил тяготение современных российских капиталистов к консервативной риторике, выразив надежду на то, что “смута переходного периода схлынет и восстановятся эволюционные процессы”.                                                                                                                                             В следующем году сразу два широко известных издания посвятили свои страницы теме русского консерватизма. В № 3 журнала “Отечественная история” за 2001 год были помещены материалы круглого стола “Русский консерватизм: проблемы, подходы, мнения”, в ходе которого свои оценки высказали Д.М. Володихин, В.Я. Гросул, М.М. Шевченко, А.Н. Боханов, И.А. Христофоров, В.В. Зверев, А.Д. Степанский, А.П. Корелин, С.В. Тютюкин и др. В “Вестнике актуальных прогнозов” были помещены статьи Д. Путинцева, А. Морозова, Т. Филипповой, Л. Бородина и других авторов, а так же интервью с В. Рыжковым, активно проповедующим в последние годы консервативные ценности и высказывающем необходимость создания для России новой консервативной идеологии.                                                                                                                                                           Характерно появление работ М.Б. Смолина и В.Э. Багдасаряна в которых монархическая власть рассматривается не только как политическая форма правления, но и как нечто метафизическое и сакральное. Наиболее фундаментальным исследованием (хотя и не снабженным, к сожалению, научным аппаратом) стала работа П.А. Сапронова “Власть как метафизическая реальность”.                                                                                                                 Говоря о реальности консервативного проекта для сегодняшней России, отечественный исследователь А.С. Панарин рассуждает о том, что представляет собой консервативная идеология президентского окружения: “здесь есть дилемма: либо Президент действительно желает изменить политику разрушительного радикал-либерализма чикагского образца, которая велась при Ельцине, но пока не может этого сделать; либо он имеет мощный социальный заказ продолжать либеральную политику, и его непосредственное окружение, понимая невозможность продолжать прежнюю политическую линию под старыми лозунгами, хочет выиграть некоторое историческое время, сменив лозунги на противоположные, окутав их красивым патриотическим шлейфом, дымовой завесой русского консерватизма. Я пока не знаю, к чему склоняется Президент”. Если мы обратимся к сегодняшнему дню, то заметим, что “камнем преткновения” между русскими консерваторами и их оппонентами стала уже не монархическая составляющая, как в начале ХХ в., а проблема определения места России в мировой цивилизации. Сегодня еще нельзя точно определить дальнейшие перспективы консерватизма в России, ясно только, что сейчас он не может быть восстановлен в том варианте, в каком существовал в начале ХХ века. За прошедшее столетие со страной и ее народом произошли колоссальные изменения. Все старые символы и концепции уже были задействованы. Самое время определить новые приоритеты и ценности.                                                         Одной из нерешенных проблем, стоящей перед исследователями, остается периодизация консерватизма. В монографии В.А. Гусева, вышедшей в 2001 году, так же как и в ряде других публикаций автора представлен широкий взгляд на основные направления и этапы развития русского консерватизма. Автор выделяет ряд этапов. Первый - дореволюционный, является реакцией на Великую французскую революцию и влияние на Россию процесса обуржуазивания Запада. В дореволюционном этапе выделяется “предконсерватизм”, берущий свое начало от митрополита Иллариона и концепции Филофея о Москве, как “третьем Риме”; государственно-охранительная форма русского консерватизма (Н.М. Карамзин, М.Н. Катков, К.П. Победоносцев, М.О. Меньшиков), которая усматривает главный элемент российской государственности в самодержавии; и православно-русский (славянофильский) консерватизм А.С. Хомякова, братьев Киреевских и Аксаковых, Ю.Ф. Самарина и Ф.И. Тютчева. Во главу угла православно-русский консерватизм ставит Православие и вытекающую из него народность, считая самодержавие лишь обслуживающей, инструментальной ценностью. К последнему течению консерватизма относятся и взгляды Д.А. Хомякова, который, по мнению автора смог обобщить выводы славянофилов по вопросу государственно-политических проявлений русского культурного типа. Отдельное положение в дореволюционном русском консерватизме занимают Н.Я.Данилевский и К.Н.Леонтьев                             Второй этап - эмигрантский, представляющий реакцию на революцию 1917 года и её социально-политические последствия. Здесь автор подробно рассматривает взгляды П.Н. Новгородцева, И.А. Ильина, И.Л. Солоневича и евразийцев.                                                                      Третий этап - современный, представляющий собой реакцию на политические процессы в России, начало которых относится ко второй половине 1980-х годов. По мнению автора, представителей нового этапа объединяют три родовых принципа русского консерватизма: антизападничество, отстаивание идеалов Православия и вытекающих из него норм социального общежития, идеал мощного централизованного государства. Обращаясь к современному консерватизму автор рассматривает взгляды М. Назарова, Л. Бородина, Э. Володина, Митрополита Иоанна, А. Дугина, И. Шафаревича, А. Гулыги, С. Кургиняна, В. Кожинова и др. по вопросам отношения к русской эмиграции, российской государственности и социалистическому прошлому.                                                                                     Еще одной проблемой становится все более усиливающаяся терминологическая путаница в отношении самого понятия “консерватизма” , которая, возможно, заставит нас со временем пересмотреть классические понятия консерватизма, либерализма, традиционализма и попытаться дать им новое содержание. Мы можем или полностью отказаться от старых понятий, что вряд ли возможно, или же признать, что знакомые определения изменили свои значения и переопределить их. К сожалению, многим современным политикам выгодна неопределенность и размытость понятий, когда самоопределения: “консерватор”, “демократ”, “государственник” теряют свой первоначальный смысл.                                                                                                                                                           Та же терминологическая неопределенность касается и понятия традиция. Как определенная психологическая установка традиционализм вообще внеидеологичен и вечен - был, есть и будет всегда, как тоска по “золотому веку”, как ностальгия по ушедшему безвозвратно прошлому, когда “все было лучше”. Так на какие же традиции мы хотим опереться? Отвечая на этот вопрос, обычно уходят от прямого ответа, и обращаются к тому, что называется “традиционные ценности”: патриотизм, нравственность, семья и т.п. Но все это достаточно условно. В настоящее время понимание традиции, как и понимание консерватизма, размыто: есть “революционные традиции”, “православные традиции”, “либеральные традиции” и т.д. “В конце концов, свои традиции есть и у тех нигилистов, которые прилагают все усилия для уничтожения русской культуры; некие традиции имеются даже у “воров в законе” - пишет А.М. Руткевич . Все эти вопросы требуют новых исследований.                                                                                     На фоне появления многочисленных исследований, в которых рассматриваются консервативные модели переустройства России, обозначилась тема изучения консервативных (правомонархических) партий и движений в России начала ХХ века. Вышла фундаментальная монография Ю.И. Кирьянова. Впервые появились серьезные статьи И.В. Лукоянова и В.Ю. Рылова о “Русском Собрании”, Ю.И. Кирьянова об Отечественном патриотическом союзе, книга Д.А. Коцюбинского и диссертация С.М. Саньковой о Всероссийском национальном союзе. В 90-е годы активно разрабатывается деятельность правых партий и организаций в различных регионах России. Появились диссертационные исследования и написанные на их основе монографии, в которых нашла свое отражение деятельность правых организаций Центрально-Черноземного региона, Центральной России, Сибири, Среднего Поволжья, Казанской и Воронежской губерний. Появились монографические исследования о правомонархическом движении в Ярославле и губерниях Верхнего Поволжья, Тверской губернии, на Урале, в Ростове-на-Дону, и на Украине. Отношения между правыми и официальными церковными кругами получили свое освещение в диссертационном исследовании О.Н. Савицкой и работах петребургского исследователя С.Л. Фирсова. Появились отдельные публикации, посвященные рассмотрению деятельности правых в Государственных думах и о деятельности правых в 1917 году.                                                                                                                                             Тема российского и зарубежного консерватизма активно представлена и на страницах Интернета. Упомянем проведенную в 2002 г. Самаре конференцию “Эволюция консерватизма: европейская традиция и русский опыт”, проходившую в два этапа. Первым этапом стала - Интернет-конференция. Присланные статьи, в которых затрагивались взгляды М.М. Щербатова, Н.М. Карамзина, А.С. Шишкова, К.П. Победоносцева, В.А. Мещерского, Л.А. Тихомирова, П.Б. Струве, В.А. Маклакова были размещены на сайте в Интернете. Были представлены работы, посвященные американскому, и европейскому консерватизму. Через некоторое время на сайте состоялась дискуссия on-line, после чего была проведена вторая стадия конференции уже в Самаре.                                                                                                                                                           Размещение материалов конференций по консерватизму в Интернете позволяет большому числу людей не только ознакомиться с новыми исследованиями, о и оперативно высказать свое мнение о них. Сходным образом поступили и организаторы конференции “Русский консерватизм: история и перспективы (к 235-летию со дня рождения Н.М. Карамзина)”, прошедшей в Москве в 2001 году, разместившие материалы в Интернете.                                                                                                                                                           В последние годы внимание исследователей все больше привлекает феномен либерального консерватизма. Соотношению либеральных и консервативных концепций в социально-философской мысли России XIX века была посвящена специальная монография А.И. Деникина. Проблемы либерального национализма затрагивает работа О.Ю. Малиновой. Либерализм и консерватизм сегодня вовсе не кажутся такими непримиримыми противниками, как раньше. Невольно возникает вопрос о возможности синтеза. О возрастающем интересе к этой проблеме свидетельствует и прошедшая в Ростове-на-Дону Всероссийская научно-практическая конференция “Либеральный консерватизм: история и современность” (25-26 мая 2000 г.). И здесь мы опять вплотную сталкиваемся с попытками использовать моду на консерватизм в политической борьбе. Не случайно идею “либерального консерватизма” пытаются предложить в качестве руководства к действию новому президенту России, что можно заметить в обширной статье философа Леонида Полякова “Либеральный консерватор”, опубликованной в “Независимой газете”. Комментируя текст программной статьи В.В. Путина, Поляков называет в качестве наиболее близкой консерватизму доктрины автор либерализм: “Выясняется, что у консерватизма есть единственный стратегический союзник. И это не доктринерский коммунизм, не истовый национализм, а именно либерализм”. Современные российские историки, В.В. Журавлев и Л.К. Журавлева, анализируя данную статью, справедливо отметили, что из достаточно “стандартного утверждения для российского политика, не относящегося к “чикагской школе”, об особой роли государства как “эффективного координатора экономических и социальных сил страны” Л. Поляковым формулируется далеко идущий вывод относительно представлений В.В. Путина…”, которого Л. Поляков характеризует как либерального консерватора. Публичных заявлений о приверженности идеологии государственности мало и если уж либеральный консерватизм действительно претендует на роль некой объединительной идеологии, то необходимы реальные шаги в этом направлении.                                                                                                                                             Директор Центра политических исследований Сергей Марков в январе 2000 года рассуждал в интервью, данном “Независимой газете”: “Я думаю, если Владимира Путина изберут президентом и если он добьется успехов на этом посту, то в течение года будет создана правящая партия, которая будет апеллировать к консервативным ценностям”. На роль такой партии попыталось претендовать “Единство”. Главный специалист Центра разработки программных документов партии “Единство”: Г.И. Моро в беседе с корреспондентом газеты “Алфавит” отметил, еще в 2000 году, что главным врагом здорового российского политического консерватизма является “большевизм”, оговорившись: “Единство” предпринимает попытки отойти от радикализма - левого и правого, от идеологического большевизма, от попыток и желания реставрировать любыми силами ту систему государственного управления и гражданского общежития, которая существовала в советское время. Но мы не должны идти по пути отрицания тех ценностей, которые присущи россиянам. И вот между этими радикальными - левым и правым - путями мы должны создать достаточно четкую, внятную, понятную концепцию российского консерватизма… Большевизм чаще всего приписывают коммунистам, но я бы говорил тут не только о коммунистической идеологии. Радикальные либеральные демократы - те же большевики. Консерватизм - всегда национален. И если уж говорить о врагах, то главный наш враг тот, кто пытается представить российский народ стадом, без исторической памяти, без преданности своей Земле, Церкви, Государству”                                          Прошло время, но идеологический багаж партийных идеологов оказался в большей мере багажом исполнительных чиновников, а не багажом ярких интеллектуалов. Расплывчатые лозунги выигрышны только в период предвыборной компании, но рано или поздно власти приходится делать выбор в пользу той или иной идеологической концепции. Несомненно, что если уж власть решила всерьез обратиться к консервативной идеологии, то нужно учитывать именно отечественный опыт изучению которого и посвящено большинство рассмотренных в данной статье исследований.

Проблема роли "уникального" в историческом знании – одна из наиболее фундаментальных в теории истории. Существует длительная традиция специального рассмотрения этого вопроса философами и историками. Неокантианцы на рубеже XIX-XX вв. определяли историю как род знания, которое имеет своим предметом конкретное, частное, уникальное1, что не исключало значимости для историков обобщающих понятий. Неопозитивисты настаивали на общности природы всех типов научного знания. В направлении, заданном противопоставлением этих двух взглядов, и шли во многом дискуссии в аналитической философии истории во второй половине XX в. начиная с работ К. Гемпеля2. Устанавливают ли историки законы, какими объяснениями они пользуются, что такое историческое понимание, что отличает историческую интерпретацию – такого рода вопросы адресовали текстам историков философы.

Историки задавались сходными вопросами, хотя зачастую были более эклектичными в своих суждениях. Иногда они настаивали на специфичности исторического знания и выделяли уникальное и неповторимое. Иногда они прибегали к категориям точного знания и тогда подчеркивали значимость повторяющегося, массового,

[329]

закономерного. Историки историографии, пытаясь описать эти различия, ввели категории индивидуализирующей и генерализирующей историографии. Иногда историки обращались к традиции историзма, и тогда на первый план выходила категория изменчивости. Иногда – опирались на модели социального знания и акцентировали неподвижные структуры, противопоставляли объяснение описанию. Исходя из той же традиции историзма, они могли настаивать на значимости преемственности в истории. Или же, опираясь на новейшие философские идеи (М. Фуко), – ее отрицать. "Индивидуальное" при этом сохраняло свою значимость, хотя порой отходило на второй план. Оно представало и в виде отдельного события, которое кропотливо восстанавливает историк во всей его уникальности, и в виде индивидуума – человека прошлого, обладающего собственными суждениями и мотивами поведения. Объединяло философов и историков то, что в основе рассмотрения понятия "уникальное" лежало понятие "прошлое". "Прошлое" при этом понималось как историческая реальность, лежащая вне текста историка и ему предшествующая.