Метафора как средство оптимизации понимания художественного текста

Д. Дэвидсон утверждает, что  метафоры означают только то (или не более того), что означают входящие в них слова, взятые в своем  буквальном значении (Дэвидсон, 1990: 172). Поскольку этот тезис идет вразрез  с известными современными точками  зрения, то многое из того, что он сказал, несет в себе критический заряд. Метафора при свободном от всех помех  и заблуждений взгляде на нее  становится не менее, а более интересным явлением.

Прежде всего, Дэвидсон попытался  развеять ошибочное мнение, будто  метафора наряду с буквальным смыслом  или значением наделена еще и  некоторым другим смыслом и значением. Это заблуждение свойственно  многим. Мысль о семантической  двойственности метафоры принимает  разные формы - от относительно простой  у Аристотеля до относительно сложной  у М. Блэка. Ее разделяют и те, кто  допускает буквальную парафразу  метафоры, и те, которые отрицают такую возможность. Некоторые авторы особо подчеркивают, что метафора, в отличие от обычного словоупотребления, дает прозрение, - она проникает в  суть вещей.

Взгляд на метафору как  на средство передачи идей, пусть даже необычных, кажется Дэвидсону столь  же неверным, как и лежащая в  основе этого взгляда идея о том, что метафора имеет особое значение. Дэвидсон согласен с той точкой зрения, что метафору нельзя перефразировать, он полагает, что это происходит не потому, что метафоры добавляют  что - нибудь совершенно новое к буквальному  выражению, а потому, что просто нечего перефразировать. Перефраза, независимо от того, возможна она или нет, относится  к тому, что сказано: мы просто стараемся  передать это же самое другими  словами. Но если Дэвидсон прав, метафора не сообщает ничего, помимо своего буквального  смысла.

В прошлом те, кто отрицал, что у метафоры в дополнение к  буквальному значению имеется особое когнитивное содержание, часто всеми  силами стремились показать, что метафора вносит в речь эмоции и путаницу и что она не пригодна для серьезного научного или философского разговора. Дэвидсон не разделяет этой точки  зрения. Метафора часто встречается  не только в литературных произведениях, но и в науке, философии и юриспруденции, она эффективна в похвале и  оскорблении, мольбе и обещании, описании и предписании. Дэвидсон согласен с  Максом Блэком, Паулем Хенле, Нельсоном  Гудменом, Монро Бирдсли и другими  в вопросе о функциях метафоры. Правда, ему кажется, что она в  дополнение к перечисленным выполняет  еще и функции совершенно другого  рода.

Дэвидсон не согласен с  объяснением того, как метафора творит свои чудеса. Он основывается на различении значения слов и их использования  и полагает, что метафора целиком  принадлежит сфере употребления. Метафора связана с образным использованием слов и предложений и всецело зависит от обычного или буквального значения слов и, следовательно, состоящих из них предложений.

Метафора заставляет обратить внимание на некоторое сходство между  двумя и более предметами. Это  банальное и верное наблюдение влечет за собой выводы относительно значения метафор. Многозначность слова, если она  имеет место, обусловлена тем  фактом, что в обычном контексте  слово означает одно, а в метафорическом - другое; но в метафорическом контексте  отнюдь не обязательны колебания. Конечно, можно колебаться относительно выбора метафорической интерпретации из числа  возможных, но мы всегда отличим метафору от неметафоры. В любом случае эффект воздействия метафоры не заканчивается  с прекращением колебаний в интерпретации  метафорического пассажа. Следовательно, сила воздействия метафоры не может  быть связана с такого рода неоднозначностью (Bain, 1887: 156).

Если бы метафора, наподобие  многозначного слова, имела два  значения, то можно было бы ожидать, что удастся описать ее особое, метафорическое значение, стоит лишь дождаться, когда метафора сотрется: образное значение живой метафоры должно навсегда отпечататься в буквальном значении мертвой. Несмотря на то, что  некоторые философы разделяют эту  точку зрения, Дэвидсону она представляется в корне неверной.

Можно узнать о метафорах  много интересного, если сопоставить  их со сравнениями, ибо сравнения  прямо говорят то, к чему метафоры нас только подталкивают. Здесь надо учесть сложность процесса подбора  сравнений, которые бы в точности соответствовали той или иной метафоре.

Точку зрения, согласно которой  особое значение метафоры идентично  буквальному значению соответствующего сравнения, не следует путать с распространенным взглядом на метафору как на эллиптичное  сравнение. Эта теория не проводит различия между значением метафоры и значением  соответствующего ей сравнения и  не дает возможности говорить об образном, метафорическом или особом значении метафоры.

По мнению Дэвидсона, теории метафоры и теории эллиптического сравнения  присущ один большой недостаток. Они  делают глубинное, неявное значение метафоры удивительно очевидным  и доступным. В каждом конкретном случае скрытое значение метафоры может  быть обнаружено путем указания на то, что является обычно самым тривиальным  сравнением. А между тем метафоры часто трудно интерпретировать и  совсем невозможно перефразировать.

Весь ход рассуждения  вел к выводу, что те свойства метафоры, которые могут быть объяснены  в терминах значения, должны быть объяснены  в терминах буквального значения входящих в метафору слов. Из этого  вытекает следующее: предложения, в  которых содержаться метафоры, истинны  или ложны самым обычным, буквальным образом, ибо если входящие в них  слова не имеют особых значений, то и предложения не должны иметь  особых условий истинности. Это вовсе  не отрицает существование метафорической истины, отрицается только ее существование  в пределах предложения. Метафора на самом деле заставляет заметить то, что иначе могло бы остаться незамеченным.

Ни одна теория метафорического  значения или метафорической истины не в состоянии объяснить, как  функционирует метафора. Язык метафор  не отличается от языка предложений  самого простого вида. Что действительно  отличает метафору, так это не значение, а употребление, и в этом метафора подобна речевым действиям: утверждению, намеку, лжи, обещанию, выражению недовольства и т.д.

Согласно точке зрения М. Блэка, метафора заставляет приложить "систему общепринятых ассоциаций", связанную с данным метафорическим словом, к субъекту метафоры. Блэк говорит, что "метафора в имплицитном виде включает в себя такие суждения о  главном субъекте, которые обычно прилагаются к вспомогательному субъекту. Благодаря этому метафора отбирает, выделяет и организует одни, вполне определенные характеристики главного субъекта и устраняет другие" (Бдэк, 1990: 167). Согласно Блэку, парафразы  практически всегда неудачны не потому, что у метафоры отсутствует особое когнитивное содержание, а потому, что "полученные неметафорические утверждения  не обладают и половиной проясняющей  и информирующей силы оригинала (там же).

Метафора порождает или  подразумевает определенный взгляд на предмет, а не выражает его открыто. Аристотель, например, говорит, что  метафора помогает подмечать сходство. Блэк, следуя за Ричардсом, отмечает, что  метафора вызывает определенную реакцию: слушатель, восприняв метафору, строит некоторую систему импликаций.

Дэвидсон не имеет ничего против самих этих описаний эффекта, производимых метафорой, он только против связанных с ними взглядов на то, как метафора производит этот эффект. Он отрицает, что метафора оказывает  воздействие благодаря своему особому  значению, особому когнитивному содержанию. Дэвидсон, в отличие от Ричардса, не считает, что эффект метафоры зависит  от ее значения, которое является результатом  взаимодействия двух идей.

Метафора, делая некоторое  буквальное утверждение, заставляет увидеть  один объект как бы в свете другого, что и влечет за собой "прозрение" читателя.

Глава 2. Художественное своеобразие авторских метафор 

2.1 Художественное  своеобразие произведений С. Кинга.  

Творчество Стивена Кинга  лежит, безусловно, в области массовой литературы с ее спецификой и особой системой отношений с другими  жанрами литературы. Однако интеллектуалы  России и Америки не считают С. Кинга серьезным писателем, относя его к "поставщикам литературного  ширпотреба". В США издается достаточно много книг, посвященных этому  автору, но большинство из них носят  чисто справочный характер, содержащих и систематизирующих информацию, практически не анализируя ее. В  СССР C. Кинг был признан "обличителем", даже давал интервью "Литературной газете", в Российской Федерации  посвященные ему статьи носят сугубо рекламный либо бранный характер. Едва ли не единственной серьезной работой является статья А.И. Шемякина "Мистический роман Стивена Кинга" в книге "Лики массовой литературы США".

Тем не менее, несмотря на жесткие  рамки "низкого жанра" и коммерческую ориентацию, произведения С. Кинга не являются третьесортным "чтивом" и дают богатую пищу для лингвистов. Имеющий университетское образование, обладающий энциклопедическими знаниями в области литературы и немалыми новаторскими амбициями, С. Кинг активнее других представителей коммерческого  искусства использует в жанровых целях достижения нежанровой литературы (той, которую чаще называют "авторской", "высокой", "элитарной"), чем  существенно обогащает выразительные  средства массовой культуры, на которую, в свою очередь, оказывает большое  влияние (например, на романы Дина Кунца). В любом случае, даже самые ярые противники коммерческой литературы "не могут отказать" С. Кингу "в  реальных достижениях в области  новизны художественного языка" (Пальцев, 1998: 26).

Попытаемся определить истоки возникновения ужасного и иррационального  в воображаемом мире С. Кинга. Как  отмечает исследователь Н. Пальцев, произведения писателя являются кристаллизованным  выражением его главного мировоззренческого интереса - к "необычному, подспудному, сокровенному в человеческой натуре" (Пальцев, 1998: 94). Это с легкостью  прослеживается на любом из этапов его не столь уж короткого пути в литературе. В центре почти любого романа - внутренний конфликт личности, в жизни которой неожиданно появляются загадочные обстоятельства. Может ли человек поверить и адекватно  отреагировать на них, возможно ли приспособление сознания к новым условиям - вот  что интересует писателя в первую очередь. Сознание, его взаимодействие с действительностью - один из постоянных объектов внимания: "Кинг в качестве основы романов использовал как  научные данные нейропсихологии, так  и гипотезы о еще не исследованных  свойствах человеческого мозга" (Литвиненко, 2004: 12). Здесь очевидно влияние  на его мировоззрение философии  Фрейда, от которой идет понимание  Кингом человеческой психики как  состоящей из трех уровней. Зона "Оно", неподвластная основной области  сознания, содержит в себе первобытные  человеческие страхи и инстинкты, запретные  желания. Именно "Оно" порождает  ужасные образы произведений Кинга, и именно "Оно" позволяет читателям  бояться этих образов: "Страхи, рожденные  вашим сознанием, всегда носят оттенок  субъективной реальности" (Фрейд, 1994: 67). Этого и добивается писатель, у которого почти всегда сам ужас и его восприятие человеческой психикой взаимообусловлены. Страхи героев отражаются в страхах читателей и наоборот, заставляя резонировать массовое сознание.

Таким образом, сознание по Стивену  Кингу - это некая онтологическая и когнитивная сущность, являющаяся неизведанным источником громадной  энергии, которая при определенных обстоятельствах может высвобождаться. Образы, создаваемые воображением, показывают "сколько потаенной  боли и страха хранится в "черном ящике" вашего подсознания и сколь  разрушительна эта сила, когда  она вырывается наружу" (ЕЕЕ, 2007: 89). Каждый такой выход энергии становится ужасным для человека, ибо последний  совершенно не готов к столкновению с ним. Глубинные силы и невыявленные потенции, дремлющие в людях, природе  и обществе, чтобы однажды вырваться  наружу, неузнаваемо преображая окружающее; таинственные лики бытия, до поры неразличимые под оболочкой привычного, обыденного, повседневного - таков устойчивый объект внимания С. Кинга.

Помимо этого источника  ужасного в произведениях писателя, Н. Пальцев указывает на роль природы  и общества. Участниками действия в фантастических произведениях  С. Кинга могут становиться элементы интерьера (например, огнетушитель), животные, некие космические субстанции. Не только раздраженное сознание, но и  весь окружающий мир с привычными понятиями и предметами неожиданно становится пугающе враждебным. "Большинство  своеобразных и завораживающих творений C. Кинга - первоначально вполне безвредные предметы и животные, которые его  беспокойное воображение наделяет еле ощутимой и неприятной угрозой (Пальцев, 2004). В конце концов, воображение  автора (или "прыжок веры" - a leap of faith) трансформируют их в поистине зловещий мир.

То же самое происходит и с системой образов: герои его  романов это обычные люди в  обычной жизни. Понять их читателю гораздо  проще, и их участие делает историю  более правдоподобной и захватывающей. Но, с другой стороны, его персонажи  не столь просты, как кажутся на первый взгляд, ибо они являются носителями самых разнообразных  идей автора, и, прежде всего, наблюдений в области человеческой психики. Подчас С. Кинг в своих романах  выступает своего рода популяризатором  теории психоанализа Фрейда: "Кинг внимательнейшим  образом изучил все, что было написано в двадцатом веке о психике  человека, и смог вдохнуть в эти  теории реальную жизнь, наполнить их кровью и плотью, сделать так, чтобы  проблемы высоколобых интеллигентов  стали значимыми для любого героя: мальчика-подростка, домохозяйки, шерифа захолустного городка, старухи с  островов Новой Англии. И для любого читателя" (Пальцев, 2004: 45)

Критики указывают и на то, что С. Кинг совсем не отдаляется от объективной реальности, самозабвенно погружаясь в воображаемые миры. Напротив, "он знает, что мы увязли в пугающем мире, полном реальными демонами вроде  смерти и болезни, и что, возможно, наиболее страшная и пугающая вещь в этом мире - это человеческое мнение" (ЕЕ, 2007: 23). Ужасное в романах С. Кинга зачастую социально детерминировано, писатель намеренно заостряет внимание на каких-то деталях, при этом его  повествование явно несет на себе отпечаток натуралистичности. В  его умелых руках такой метод  становится оружием, метко обрушивающимся на те или иные общественные несправедливости. Для придания своим литературным мирам большей достоверности  и близости к читателю С. Кинг использует такой прием, который возможно определить как "документальность". Это означает, что в своих произведениях  писатель использует псевдоцитаты газет, протоколов судебных заседаний, энциклопедий, писем, дневников, мемуаров, сценариев, рекламных проспектов, рукописей  художественных произведений. Такая  особенность творчества была присуща  писателю на протяжении всего творческого  пути, начиная с первого опубликованного  романа "Carrie" (1974). Так, например, в  романе "Misery" (1987) он приводит черновые главы книги, напечатанные на машинке  с западающей буквой N, сам роман  содержит в себе как минимум три  других: криминальный, женский романтический и женский приключенческий, якобы написанных главным героем, причем один из них - "Возвращение Мизери" - приведен почти целиком, что позволяет проследить, как "реальные" детали и "жизненные" наблюдения вплетаются в ткань художественного произведения; в романе "The Dark Half" (1989) цитаты "крутого романа", также якобы написанного героем, вынесены в эпиграф; а в "Регуляторах" приведены даже детские рисунки. Такие мистификации необходимы писателю для того, чтобы показать происходящее с разных точек зрения, изобразить, как разные люди независимо друг от друга приходят к одному и тому же выводу о подлинности существования зла, которое действовало не когда-то, а сегодня, рядом. Как бы выслушиваются разноголосые свидетельские показания, отличающиеся стилистически и эмоционально, из разных источников поступают сведения, противоречивые в мелочах, но сходные в главном, из всего этого постепенно, подобно мозаике складывается цельная картина, которую читатель в состоянии охватить более полно, нежели каждый из героев в отдельности. Это производит впечатление документальной достоверности, - легенда претворяется в реальную угрозу.