А. Пушкин и А. Кунанбаев о назначении поэта и поэзии

Почто в груди моей горит бесплодный жар,

И не дан мне в удел Витийства грозный дар?

                                                                              Деревня          

Уж перед самой смертью в "Памятнике" А. Пушкин с гордостью и удовлетворением предвидит, что к поэзии его «не зарастёт народная тропа». У                поэта живо было сознание, что он творит для народа, для мира. Поэт радуется, что он будет “любезен народу”; права свои на бессмертие он видит не только в поэтических качествах своих творений, но и в чисто гражданских достоинствах:

И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые я лирой пробуждал,

Что в мой жестокий век восславил я свободу

И милость к падшим призывал.

А. Пушкин создал народное искусство, обращенное к народу, доступное народу, которое народ должен был ценить и за гражданские его мотивы, и в то же время Пушкин полагал, что писать нужно, слушаясь только божьего веления и только для себя. Первоначально отношение к искусству как к самоцели, было у поэта родом проявления его жизненного идеала, как частного идеала.            А. Пушкин предпочитал радости частной жизни – любовь, дружбу, пиры, восторги познания и поэзии – служебным успехам, военной славе, законам света, так и в поэзии Пушкин творил  беспечно "из вдохновенья, не из славы".

Вместе с ростом конфликта А. Пушкина с обществом росло и углублялось у него противопоставление поэзии и житейских интересов. Поэт разумел не народ, а правящую знать, николаевское общество. В "Евгении Онегине" А. Пушкин сам употребляет выражение "светская чернь". Попытка примириться с Николаем, признание сил и прав самодержавия не ослабили, а, наоборот, усилили это противопоставление: болезненней чувствовалось посягательство на независимость творчества. Пропасть между поэзией и жизнью растёт в представлении поэта. А. Пушкина насильно тянули в забавы мира – разряженный, надушенный этот мир был сборищем злодеев и сплетников, между которым и поэзией А. Пушкина и в самом деле не было ничего общего.

Свои статьи о А. Пушкине В. Белинский заканчивает следующими словами: "К особенным свойствам поэзии Пушкина принадлежит  её способность развивать в людях чувство изящного и чувства гуманности”.

Историческое назначение А. Пушкина как поэта заключалось, по мнению Белинского, в том, чтобы  «завоевать, усвоить навсегда русской земле поэзию как искусство, так, чтобы русская поэзия имела потом возможность быть выражением всякого направления, всякого созерцания, не боясь перестать быть поэзиею и перейти в рифмованную прозу, поэтому А. Пушкин должен был явиться исключительно художником».

Гений А. Пушкина проявился, полагал Белинский, прежде всего в форме, а не в мысли. Эстетическое совершенство составляет пафос поэзии А. Пушкина в отличие от других перворазрядных гениев, у которых собственно поэтическая сила отступает на задний план перед содержанием, перед философской идеей.

В поэзии Байрона, прежде всего, обоймёт нашу душу ужасом удивления колоссальная личность поэта, титаническая смелость и гордость его чувств и мыслей. В поэзии Гёте перед вами выступает поэтически-созерцательный мыслитель, могучий царь и властелин внутреннего мира души человека. В поэзии Шиллера вы приклонитесь с любовью и благоговением перед трибуном человечества, провозвестником гуманности, страстным поклонником всего высокого и нравственно прекрасного. В Пушкине, напротив, прежде всего, увидите художника, вооружённого всеми чарами поэзии, призванного для искусства, как для искусства, исполненного любви, интереса ко всему эстетически прекрасному, любящего всё и поэтому терпимого ко всему. Призвание Пушкина объясняется историею нашей литературы.

Русская поэзия – пересадок, а не туземный плод. Всякая поэзия должна быть выражением жизни в обширном значении этого слова, обнимающего собою весь мир, физический и нравственный. Но чтобы быть выражением жизни, поэзия, прежде всего, должна быть поэзиею.

"Пушкин, – верно определяет  А. Ахматова, – был по преимуществу  поэт, художник и больше ничем не мог быть по своей натуре. Он дал нам поэзию как искусство, как художество и потому он навсегда останется великим, образцовым мастером поэзии, учителем искусства"  [Ахматова  1977, 25].

Поэзия Пушкина была свободна, беспечна, счастлива, пока её светлый строй не нарушался реакционными силами официальной и неофициальной действительности. Творчество А. Пушкина было независимо от всех идеалов общественного мнения и служило высоким идеалам гуманности и красоты, превышавшим уровень его времени.

Место поэта в мире, его человеческая миссия – центральная проблема творческого самосознания А. Пушкина. Поэтому в прекрасных, заветных стихотворениях даётся образ художника-поэта-пророка, поэта-художника. Образ этот сложен, внутренне противоречив. Поэт – это пророк, голос высшей объективности, орган верховной силы – самой действительности, истину которой он разоблачает перед народом.

Но в то же время поэт – это художник, не знающий над собой закона, кроме артистического совершенства, отвергающий любое эстетическое, идейное, общественное принуждение, всякое служение внешней цели, каково например, учительство или моральное возвышение других. Поэт-художник свободен как природа, хотя, не в пример природе, и не свободен от непререкаемых требований нравственного закона – начала человечности. Таковы две стороны миссии  поэта в образном строе пушкинской поэзии. Здесь перед  нами не полюсы формальной оппозиции, а стороны диалектического единства. Мысль А. Пушкина, как и вся его поэзия, глубоко диалектична. Это её поразительная черта всегда выступает как следствие непосредственного гениального уразумения отношений действительности, а не как результат умозаключения ученого-философа. Между тем в мире, быть может, не существует более глубокой философской поэзии, чем поэзия А. Пушкина, и это её свойство выступает тем явственнее, чем прозрачнее и чище художественная форма его творений. Нередко критика заблуждалась, полагая, что великий поэт двойствен в творчестве и в жизни, что для него мыслимы две взаимоисключающие, несовместимые позиции. Заблуждение порождал поверхностный взгляд, не проникавший в глубину пушкинской мысли и художественных решений.

В действительности, у А. Пушкина поэт не расщеплен надвое, на художника и человека, а несёт в себе живое противоречие: как пророк, он носитель объективной внеличной силы искусства, как художник – носитель высшей человеческой свободы, которая отнюдь не есть произвол.

Личность автора возникает в поэме, когда поэма "Бахчисарайский фонтан" уже сюжетно закончена. А. Пушкин рассказывает, какой творческий материал положен в основу поэмы: он описывает своё посещение Бахчисарайского дворца и размышляет о судьбе старинных культур, обречённых на исчезновение (Где скрылись ханы? Где гарем? Кругом всё тихо, всё уныло..."). Здесь образ автора, как и в элегии "Погасло дневное светило" и в послании "К Овидию", заметно романтизирован. В указанных стихотворениях Пушкин характеризовал себя не как сосланного, а "самовольного" изгнанника, "искателя новых впечатлений", в "Бахчисарайском фонтане" происходит то же самое. Поэт опять-таки не только не вынужден покинуть "север", но даже стремится и торопится его оставить, чтобы избавиться от шумных наслаждений и погрузиться в древнюю восточную жизнь:

Покинув север, наконец,

Пиры надолго забывая,

Я посетил Бахчисарая

В забвеньи дремлющий дворец...

Поэт видит в людях сильное и слабое, доброе и тёмное, прекрасное и безобразное; с этим знанием он идёт к ним и хочет, чтобы они услышали его и отозвались.

Многие произведения А. Пушкина связаны с личностью поэта. Например, мы говорим, что "Евгений Онегин" есть самое задушевное произведение           А. Пушкина. Почему? Потому что в нём отразилась личность поэта Пушкина. Здесь вся жизнь, вся душа, вся любовь его; здесь его чувства, понятия, идеалы [Благой 1950, 18].

В "Евгении Онегине" Евгений – это самый близкий  Пушкину герой: 

Бежит он дикой и суровый,

И звуков и смятенья полн...

Это поэт говорит о себе. Теми же словами он говорит о Евгении:

Увы! Его смятенный ум...

И взоры дикие навёл...

Страдания героя близки поэту, как свои собственные, больше того, они –

образ собственных страданий поэта.

В "Медном всаднике" мысль и переживания  поэта полностью слились с мыслями и переживания героя. В этой поэме итог многолетних исканий и размышлений         А. Пушкина. Но среди этого многообразия идей одной из главных является идея социальной несостоятельности того гражданства, которое было основано Петром. Иногда Пушкин-романтик пишет о своей реальной биографии. Он, например, описывает свою собственную гонимость, свою ссылку и связанные с ней невзгоды. В послании "К Языкову", написанном в Михайловском [Ревякин 1977,94.] 1821 году, он с горечью рассказывает о непрерывно падающих на него ударах судьбы. Высланный из столицы, поэт, конечно, больше всего желал вернуться в Петербург и жаловался в письмах и посланиях к друзьям на несправедливые и тягостные гонения. У А. Пушкина есть такие стихотворения, в которых он пишет о своей судьбе, о судьбе ссыльного поэта, – где он утверждает, что по собственному желанию оставил столицу и вовсе не намерен туда возвращаться. Так создавался образ «принципиального» романтического героя, разобщённого с "обыкновенной" средой и не желающего в ней жить. В послании "К Овидию" Пушкин (вернее, его лирический герой) делает неожиданное признание:

... изгнанник самовольный 

И светом,  собой, и жизнью недовольный,

С душой задумчивой, я ныне посетил

Страну, где грустный век ты некогда влачил.

Ещё более резким кажется расхождение между реальной биографией поэта и чувствами его "лирического героя" в знаменитом стихотворении "Погасло дневное светило", написанном во время морского переезда Пушкина из Феодосии в Гурзур, Поэт тут опять-таки "изгнанник самовольный", покинувший родину по общечеловеческим соображениям, потому что его оставила "легкокрылая радость", обманули "минутные друзья" и женщины –"изменницы младые", да и просто потому, что он захотел погрузиться в свежую незнакомую жизненную стихию:

Искатель новых впечатлений,

Я вас бежал, отечески прав...

А. Пушкин подчёркивал в черновом письме к Тедичу, что в "Кавказском пленнике" "есть стихи моего сердца", а в посвящении  к поэме, обращённом к Н.Н. Раевскому-младшему, протягивал нити между судьбой Пленника и собственной судьбой [Бродский 1972, 204]. О Пленнике Пушкин сообщал в поэме, что он бежал из "света", а о самом себе Пушкин говорил то же в посвящении:

                       Я рано скорбь узнал, постигнут был гоненьем,

                       Я жертва клеветы и мстительных невежд.

А. Пушкин не заставляет своих героев возводить, какие бы то ни было системы, которые помогли бы им вполне обрести самих себя. Он предоставляет им свободу обнаруживать себя самих во всех своих повседневных поступках. Например, Онегин в сравнении со знаменитыми героями Толстого, Достоевского человечнее.

В конце «Евгения Онегина», заново пересматривая судьбу своего героя, Пушкин выражает собственные заветные мысли, о превратностях судеб человеческих:

                   Блажен, кто смолоду был молод,

                   Блажен, кто вовремя созрел

быть либо пророком, либо художником, либо «пробудившимся орлом» либо одним из «детей ничтожных мира». Поэт целен и един в своей сущности. Ему соприродна и та, и другая стороны жизни, и то и другое ("Поэт") состояние духа, подвластен их взаимопереход. По существу, и то и другое принадлежит гению Пушкина, без них он не равен самому себе, не классически совершенен в меру, доступную ему одному в мировом искусстве. Поэт-пророк велением высшей силы обращён вовне, в мир, которого достигает его слово. Поэт-художник подвластен только себе самому; он создаёт для одного себя, полагается всецело на свое свободное, независимое суждение. Позиция непреклонной независимости в искусстве – не прихоть и не слабость поэта. Как иначе мог бы он во враждебном окружающем мире отстоять свободу   своего творческого труда, простую его возможность? Только ценой героической личной независимости и внутренней свободы поэзия, созданная силой неодолимого духа художника, смогла стать навсегда достоянием всех, кто открыт впечатлениям прекрасного. Позиция поэта перед лицом народа, как она выступает в стихотворениях того же цикла, в свою очередь, давала повод для неверного понимания и предвзятых толкований. Эти стихотворения говорят с необычайной откровенностью, нелицеприятно, бесстрашно о духовном и социальном призвании художника в современном мире, пренебрегая лицемерными оговорками и условностями общественных предубеждений. Пушкин способен с гордостью заявить о народности собственного творчества, поэт понимает, что историческая трагедия декабристов заключалась в том, что они были “страшно далеки от народа". И А. Пушкин всем своим творчеством борется за свободу, выступает против унижения простого народа. Эти мысли нашли свое яркое выражение  в стихотворении "Памятник" – поэтическом завещании поэта, написанном в 1836, предсмертном году. Оно написано в форме оды. В нём много слов, выражений "высокого стиля": пиит – поэт, душа в заветной лире   мой прах переживёт и тленья убежит, милость к падшим призывал – намёк поэта на его постоянные попытки облегчить участь декабристов, а также его сочувствие угнетённым; воздвиг – поставил, построил памятник нерукотворный, т.е. такой, какой невозможно сделать руками, нельзя сотворить из камня, бронзы. Эти обороты речи придают стихотворению приподнятость, торжественность. Если внимательно вчитаться в текст стихотворения, то можно понять, что Пушкин говорит в нём о трех, самых важных, на его взгляд, чертах его поэзии: народности, гуманизме, вольнолюбивом содержании своего творчества [Фридман  1987, 110-112].

В "Памятнике" А. Пушкин утверждает и свое право на мировое значение.  Утверждение величия дела всей его жизни – таково идейное содержание этого произведения.

Как бы ни изображал свои предметы А. Пушкин в атмосфере окружающей их жизни, как бы ни называл их на свободном языке поэзии, высшей инстанцией остается мысль. Из рассмотрения целого вытекает, что враждебная толпа, которую поэт отвергает, в самом своём понятии исключает подлинный народ, для которого поэт "любезен", исключает и "честного простолюдина", к которому Пушкин обращается с глубоким сочувствием и величайшим доверием.

Позиция поэта, которой он пользуется на вольных правах художника, решительно не имеет ничего общего со смешением народа с толпой. Наоборот, толпа и народ не равны друг другу. Толпа – это "народ непосвященный", "надменный", "холодный", "бессмысленный", раб злобы и корысти.

Один из первых среди классиков мира Пушкин не отождествляет народ с чернью-толпой, не игнорирует различия между ними. Можно сказать, что он озаряет это различие светом своего ума, силой поэтического чувства. В этом он возвышается над гениями Возрождения, которые в своём артистическом порыве ещё не знали исторического различия между народом и чернью.

Произведения А. Пушкина нередко представляют собой высказывания устами поэта о его собственном искусстве. При всём их разнообразии эти идейно-тематические образные единства складываются вокруг главного предмета мысли, чувства, совести поэта – идеале высокого искусства. Истинная поэзия, считает Пушкин, достигая художественной зрелости, говорит языком глубоких чувств и мыслей, языком «честного простолюдина».

Варианты ненаписанного предисловия и других пояснений к «Борису Годунову» содержат в себе кладезь идей и не развернутых, высказанных намёками положений, имеющих прямое отношение к эстетической позиции поэта. «Бориса Годунова» Пушкин навевает трагедией истинно-романтической – определение, которое выражает взгляд Пушкина на общий смысл и характер высокой поэзии Нового времени.

"Евгения Онегина" он  называл своим лучшим произведением. К труду над романом в стихах  он высказал на свой неповторимый поэтический лад его художественную формулу – это было в посвящении, первоначально адресованном другу, но впоследствии получившем по воле самого поэта общее символическое значение. В нём не случайно читаются слова, выражающие пушкинский идеал

Поэзии живой и ясной,

Высоких дум и простоты...

подобно тому, как в наброске предисловия к изданию двух последних глав «Евгения Онегина» не случайно читаются слова о произведениях истинной поэзии – тех самых мировых образцах, о которых речь шла выше и которые во все времена,  не старея, «остаются свежие и вечно юны».