Религия и наука

нужна религия, потому что я хочу жить вечно, хочу  утвердить  свою  личность

во вселенской жизни, хочу соединяться  с миром свободно, а не в силу  роковой

необходимости.   ( Н.А.Бердяев)

      Религиозный гнозис  есть  озарение,  свет  раскрывающейся  мистической

реальности, доступный самым простым  людям, и только на  дальнейших  ступенях

свет этот превращается в гнозис высшего  порядка.  Истории  мировых  религий

есть  постепенное,  частичное  открытие,  откровение  мирового  смысла   под

разными образами и аспектами. В  этой поучительной истории мы  видим  искание

слова, в котором выразилась бы сущность мира, сверхрациональная тайна  мира,

смысл его. И в  Слоев  (Разуме,  Логосе)  мы  находим  адекватное  отражение

мировой тайны, мирового смысла, но в  нем заключена не мертвая,  рациональная

отвлеченность,  а  живое,  конкретное  бытие.  Истории  Слова  есть  великая

истории открытия для человечества абсолютного смысла вещей и в истории  этой

есть точка воплощения Логоса, явление  Слова во плоти. Откровение  Логоса  во

мне  не  остается  отвлеченным,  а  связывается  с  исторической  плотью   и

кровью11. Судьба религий, сама  ее  возможность  связана  с  признанием  или

отвержением той великой истины, что в Слове выразим смысл  жизни  мировой  и

личной, что в Разуме этот  смысл  бытия  не  рационализируется,  а  остается

живым и непосредственным. Все философское  творчество, вся  судьба  философии

связана с той же мукой выражения  в  Слове,  отображения  в  Разуме  сущности

бытия, смысла бытия. Я верю в возможность  метафизики, так  как  верю  в  эту

сверхрациональную выразимость.

                                                              ( Н.А.Бердяев)

      И мы должны  победить смерть жизнью,  воплощаться   и  воплощать  Смысл,

Логос  в  себе  и  во  Вселенная  должны  завоевывать  себе  и  всей   земле

воскресенье Начало смерти не в Христе, как это,  увы!  слишком  част  думало

христианство в истории с его панихидным  похоронным  пафосом,  а  в  мировом

зле.  ( Н.А.Бердяев)

      Приближаясь к  Богу,  соединяясь  с  Ним,  я  освобождаюсь  и  радуюсь;

отдаляясь от Бога, я порабощаюсь  и страдаю. Единение  с  Богом  в  радостных

таинствах  религиозных,  а не  в   моральных   упражнениях.   Это   процесс

творческий,   свободносозидательный,   а    не    отрицательно-аскетический.

Преступление    богоотступничества    побуждается     лишь     положительным

воссоединением с Волей Божьей, безмерной любовью к Спасителю, припаданием  к

Его ногам. Средневековый монах, спасая  свою  душу  от  мира,  отворачиваясь

путем аскеза от соблазнов, воздерживаясь  от жизни, создавал  в  своей  келье

отрицательные,  злые  образы  и  мучился  ими.  Перед  христианским  аскетом

восставал соблазн, напр., злой образ  женщины, воплощался для него  Диавол  и

все эти отрицательные воплощения создавал  он  сам.  Его  религиозный  пафос

питался образами отрицательными, соблазнами и искушениями, он  жить  не  мог

без «злой» плоти,  «злой»  земли.  Человечество  должно  было  пройти  через

аскетизм,  в  нем  была  настоящая  трагедия.  Нельзя   отрицать   великого,

всемирного значения восточной  христианской мистики,  подвига  самоотречения,

вольного  отказа  от  самоутверждения  у  святых  и   подвижников.   В   них

происходило обожение человека.    ( Н.А.Бердяев)

      Исаак Сирианин  и христианские подвижники должны  были  совершить  свой

мистический подвиг отречения, чтобы  человечество возродилось к новой  жизни,

чтобы пошло оно по пути воскресения. Средневековое религиозное  сознание  не

в силах было соединить и примирить  идеал аскетического монашества с  идеалом

рыцарства, утверждавшего личность, личную честь и воинственный поход  в  мир

против зла. Религиозный идеал  остался двойственным. Если  эпоха  Возрождения

была возвратом к правде язычества, возвратом к жизни земной, то  наша  эпоха

есть  начало  возрождения  религиозного  смысла  жизни,  соединения   правды

язычества  с  правдой  христианства,   начало   новой   эры,   связанной   с

диалектическим переворотом в  мистической основе мира.

      Подпочва   всякой   религиозности   есть    первоначальное    ощущение

объективного,  абсолютного  Смысла  мировой   жизни,   ощущение   связи   со

вселенской жизнью. Современная  потери религиозности  в  сущности  связана  с

глубоким пессимизмом. В основе позитивизма лежит неверие в  смысл  жизни,  в

Разум  мира.  Люди,  потерявшие  религиозное  ощущение,  пытаются   заменить

погибший  объективный,  абсолютный  смысл  бытия   «смыслом»   субъективным,

условный. Нет сознания безмерной  ценности жизни, абсолютного  предназначения

личности, затмился смысл происходящего, исчезла  первоначальная  мистическая

чувственность. Самая пламенная  революционная вера в прогресс, самая  могучая

энергия, направленная на благо человечества, в корне своем —  пессимистичны;

эта вера — лишь субъективно-человеческая, иллюзионистская вера,  подменившая

веру объективную, абсолютноосмысленную, эта энергия  с  горя  направлена  на

ближайшее, заглушает ужас  бессмысленной  жизни.  Жизнь не  имеет никакого

смысла и никакой ценности, в  мире нет Разума, нет Добра как  силы, поэтому  —

будем мы, несчастные существа, помогать друг другу, тесниться друг к  другу,

обоготворять   свое   относительное,   слишком    временное,    человеческое

существование, будем поклоняться  плохой бесконечности прогресса,  в  котором

будущее пожирает прошлое для того, чтобы и его пожрало новое  будущее,  когда

само превратится в прошлое. Бытия полного, вечного,  абсолютного  по  своему

смыслу нет и быть не  может,  поэтому  будем  цепляться  за  отрывки,  куски

бытия, будем жить иллюзией, смыслом, нами самими  созданным,  выдуманным,  а

не реально данным. В самом  позитивизме, жизнерадостном и бодром,  есть  что-

то буддийское,  так  как  последняя  перспектива  и  крайний  предел  всякой

позитивистической веры есть небытие, смерть всех и вся, а начало и  исход  —

бессмыслие данного бытия.

 

                  Мыслители разных веков о науке  и религии.

 

      Религиозное сознание  также является выражением слабости человека,  его

порабощенности природными и социальными  силами. С  помощью  религии  человек

как бы удваивает внешний  мир  и  создает  мир  иллюзорных  образов  —  Бог,

ангелы, дьявол и др. Верующий человек  стремится найти с помощью  религии  то,

чего ему в повседневной жизни  недостает — добра, поддержки  и любви.  Религия

— это преимущественно эмоциональный  поиск спасения от бесчеловечности  мира.

Размышляя о сознании верующего  человека, Г.Гегель писал,  что  его  мышление

«остается диссонирующим перезвоном колоколов  или  теплыми  клубами  тумана,

музыкальным мышлением, не доходящим  до понятия».

      Иронизируя по  поводу механистических взглядов, выдающийся  современный

ученый  Станислав  Гроф  замечает:  «Вероятность  того,   что   человеческая

разумность развилась из химического ила первобытного океана благодаря всего-

навсего случайной последовательности механических процессов, кто-то  недавно

очень удачно сравнил с вероятностью того,  что  ураган,  пронесшийся  сквозь

гигантскую помойку, случайно соберет «Боинг747».

      Ф. Бэкон, выдвинув  лозунг «Знание сила»,  указывал,  что  истину  надо

искать в данных опыта и наблюдений, а не в потемках схоластики и  в  цитатах

из священных книг.  Уже  в  начале  ХХ  в.  католическая  церковь  выдвигала

положение о том, что вера не должна быть слепым  движением  души  и  что  не

может быть никакого действительного  расхождения веры и разума, так  как.  все

знания произошли от Бога. Например, папа  Пий  ХИ  неоднократно  выступал  с

заявлениями о том, что «церковь друг науки»,  отмечая,  однако,  что  церкви

приходится вмешиваться в науку,  чтобы  предостеречь  ее  от  ошибок  против

веры.

      Существуют два  направления французского материализма: одно ведет  свое

происхождение  от  Декарта,  другое    от   Локка.   Последнее   направление

материализма  составляет,  по  преимуществу,   французский   образовательный

элемент и ведет прямо  к  социализму.  Первый,  механистический  материализм

вливается во французское естествознание в собственной смысле слова.  В  ходе

развития оба направления  перекрещиваются.  Нам  нет  надобности  входить  в

подробное   рассмотрение   французского    материализма,    ведущего    свое

происхождение непосредственно от Декарта.

      В своей физике  Декарт наделил материю самостоятельной творческой силой

и механическое  движение  рассматривал  как  проявление  жизни  материи.  Он

совершенно отделил свою физику от своей метафизики. В  границах  его  физики

материя представляет собой единственную субстанцию,  единственное  основание

бытия и познания.

      Настоящий родоначальник  английского материализма  и   всей  современной

экспериментирующей науки  это  Бэкон. Естествознание является  в  его  глазах

истинной наукой,  а  физика,  опирающаяся  на  чувственный  опыт,  важнейшей

частью естествознания. Анаксагор, Демокрит с его  атомами  часто  приводятся

им как авторитеты. Согласно его  учению,  чувства  непогрешимы  и  составляют

источник всякого знания. Наука  есть опытная наука  и  состоит  в  применении

рационального метода к  чувственным  данным.  Индукция,  анализ,  сравнение,

наблюдение, эксперимент суть главные  условия  рационального  метода.  Гоббс

является систематиком бэконовского материализма. Чувственность  теряет  свои

яркие  краски  и  превращается   в   абстрактную   чувственность   геометра.

Физическое движение приносится в  жертву  механическому  или  математическому

движению; геометрия провозглашается  главной наукой.  Материализм  становится

враждебным человеку. Чтобы преодолеть враждебный человеку бесплотный  дух  в

его собственной  области,  материализму  приходится  самому  умертвить  свою

плоть и сделаться аскетом. Он выступает  как рассудочное существо, но зато  с

беспощадной последовательностью  развивает все выводы рассудка.

      У Гельвеция, который  исходит из Локка, материализм получает собственно

французский характер. Гельвеций  тотчас  же  применяет  его  к  общественной

жизни  (Гельвеций.  «О  человеке»).  Чувственные   впечатления,   себялюбие,

наслаждение и  правильно  понятый  личный  интерес  составляют  основу всей

морали. Природное равенство человеческих умственных  способностей,  единство

успехов  разума  с  успехами  промышленности,  природная  доброта  человека,

всемогущество воспитания  вот  главные моменты его системы.

      Произведения Ламетри  представляют собой  соединение  картезианского  и

английского материализма.  Ламетри  пользуется  физикой  Декарта  вплоть  до

деталей. Его «Человек-машина» построен по образцу животного-машины  Декарта.

В «Системе природы» Гольбаха часть, посвященная физике,  также  представляет

собой  соединение  французского  и  английского  материализма,   теории   же

нравственности, по существу,  опирается  на  мораль  Гельвеция.  Робине  («О

природе»), тот французский материалист, который  больше  всех  сохраняя  еще

связь с метафизикой и за это удостоился похвалы Гегеля,  весьма  определенно

ссылается на Лейбница.

      Фурье исходит  непосредственно  из  учения  французских  материалистов.

Вабувисты были грубыми, неразвитыми  материалистами, но и развитой  коммунизм

ведет  свое происхождение непосредственно от  французского  материализма.

Материализм  этот  в  той  именно  форме,  какую   ему   придал   Гельвеций,

возвращается на свою родину,  в  Англию.  Свою  систему  правильно  понятого

интереса Бентам основывает на морали Гельвеция, а 0уэн,  исходя  из  системы

Бентама,  обосновывает  английский  коммунизм.  Француз  Кабе,  изгнанный  в

Англию, испытывает на себе влияние  тамошних  коммунистических  идей  и,  по

возвращении  во  Францию,  становится  самым  популярным,   хотя   и   самым

поверхностным   представителем   коммунизма.   Более   научные   французские

коммунисты,  Дезами,  Гей  и  другие,  развивают,  подобно   Оуэну,   учение

материализма  как  учение  реального  гуманизма  и  как  логическую   основу

коммунизма.

      Сочинение  Фейербаха   «Сущность  христианства».  Одним   ударом    без

обиняков провозгласив торжество  материализма. Природа существует  независимо

от какой бы то ни было философии. Она есть та  основа,  на  которой  выросли

мы, люди, сами продукты природы.  Вне природы и человека  нет ничего,  и

высшие  существа,  созданные  нашей   религиозной   фантазией,   это    лишь

фантастические отражения нашей  собственной  сущности.  Надо  было  пережить

освободительное действие этой книги, чтобы составить себе  представление  об

этом. Воодушевление было всеобщим: все мы стали сразу фейербахианцами.

      Легко, конечно,  сказать  отдельному  индивиду  то,  что  говорил  уже

Аристотель: Ты рожден твоим отцом  и твоей матерью; значит, в случае с  тобой