Петр I и царевич Алексей

Меньшикову сложно было выполнять свои обязанности потому, что он жил в только что основанном Петербурге, а царевич находился в Москве. Скорее всего этим назначением царь рассчитывал на способность фаворита изолировать своего вос-питанника от пагубного влияния окружения, сложившегося при царевиче под влиянием матери. Как бы то ни было, но весной 1702 г. вместе с царем в Архангельск отправился и царевич Алексей, а также Меньшиков в должности гофмейстера. Гюйссен составил программу воспитания и обучения. Если бы она была полностью реализована, то страна получила бы образованного наследника. Однако Гюйссену было не до ее претворения в жизнь. Уже с 1705г. он выполнял разнообразные дипломатические поручения, связан-ные с продолжительными выездами за границу. В эти месяцы и даже годы обучение прекращалось, и царевич проводил время в Преображенском в полном безделье. Знания царевича были весьма скромными. Он довольно свободно владел немецким, отчасти французским. Что касается успехов в прочих науках, то он одолел четыре действия арифметики лишь в 18-летнем возрасте, еще позже начал знакомиться с основами фор-тификации. Способностей царевича вполне доставало, чтобы усвоить премудрости изучаемых наук. Но разум Алексея был на редкость пассивным и ленивым. «Царевич был умен: в этом мы можем положиться на свидетеля самого верного и беспристрастного, на самого Петра, который писал сыну: «Бог разума тебя не лишил». Царевич Алексей был охотник приобретать познания, если это не стоило большого труда, был охотник читать и пользоваться прочитанным»{11, c.120}.

Окружение царевича сложилось  из лиц, причастных к его воспитанию. Подражая отцу, Алексей тоже называл  круг своих приближенных «компанией».

На первых порах в  ее состав входили четверо Нарышкиных, а также родственники царевича по матери, получившие доступ ко двору благодаря ее протекции. Видное место в «компании» занимали муж кормилицы царевича Василий Колычев, подьячий Федор Еварлаков, учитель Никифор Вяземский и ряд духовных лиц: духовник царевича Яков Игнатьевич, благовещенский ключарь Ивам Афанасьев, протопоп Алексей и др.

Наибольшим доверием царевича пользовался Яков Игнатьевич — фактический глава «компании», человек весьма властный и хорошо понимавший душевный склад своего подопечного.

«Компания» сына существенно  отличалась от «компании» отца. И дело было не только в разной степени  одаренности лиц, входивших в  ту и другую «компании», и их причастности к современным событиям, но и в принципиально ином отношении к этим событиям. Члены «компании» Петра являлись активными участниками преобразований, каждый из них в меру сил и способностей вносил свою лепту в дело, требовавшее от них полной отдачи. Члены «компании» царевича Алексея были всего-навсего созер-цателями происходившего, причем созерцателями не только пассивными, но и враж-дебными. Таким образом, с детства Алексей попал в такую среду людей, которым  все новое было чуждо. Находясь под влиянием матери первые годы жизни, Алексей не слышал добрых слов о своем отце, мать не скрывала от сына своего раздражения про-тив отца, которого сын очень редко видел. Алексей любил мать и не мог привязаться к отцу и полюбить его, т.к. он был тираном матери. По всей видимости, с этого и нача-лось отчуждение между Алексеем и Петром.

2.2 Отношения с отцом.

«Царевич Алексей, похожий  на деда и дядю- царя Федора Алексеевича, был обра-зованным, передовым русским человеком XVII века, был представителем старого направления; Петр был передовой русский человек XVIII века… Сын по природе своей жаждал покоя и ненавидел все то, что требовало движения, выхода из привычного по-ложения и окружения; отец, которому по природе его были более всего противны домо-седство и лежебокость, во имя настоящего и будущего России требовал от сына вни-мания к тем средствам, которые могли обеспечить России приобретенное ею могу-щество, а для этого нужна была практическая деятельность, движение постоянное, необходимое по значению русского царя, по форме русского правления. Вследствие этих требований, с одной стороны, и естественного неодолимого отвращения к выпол-нению их – с другой, и возникали изначала печальные отношения между отцом и сы-ном, отношения между мучителем и жертвою, ибо нет более сильного мучительства, как требование переменить свою природу, а этого именно и требовал Петр от сына» {11, c.122}.

Поручения отца царевич  считал тяжелой обузой — выполняя их, надлежало тру-диться, а к труду он относился с нескрываемым отвращением. Когда наследник стал взрослым, то заменил комнатные игры хмельным застольем. Царевич настолько прист-растился к вину, что стал пить много и систематически. Напившись, взвинчивался, ста-новился болтливым и утрачивал контроль над собой. Собутыльники Алексея поносили царя, шептали осуждающие слова по поводу преобразований, приносили в покои нелепые слухи, распространяемые, поборниками старины.

У Петра было немало оснований  дли недовольства поведением сына. Горечь вы-зывало не только тяготение Алексея к монахам и кликушам, но главным образом без-различие к тому, чем жила страна. Первое приобщение царевича к делу состоялось в 1704г., когда он находился в составе русских войск, осаждавших Нарву, а затем участ-вовал в торжествах, устроенных в Москве по случаю овладения этой крепостью. Через три года семнадцатилетний царевич был послан в Смоленск для заготовки провианта и фуража. Осенью того же 1707г. круг поручений наследника расширился — ему был поручен надзор за укреплением Москвы на случай похода на столицу, поиск Карла XII. Надлежало отремонтировать брустверы, насыпать валы, укомплектовать артиллерийский парк, пополнить московский гарнизон личным составом. Но роль царевича во всех этих работах была номинальной: Петр знал сына и, естественно, не мог положиться на его организаторские способности. Для перестраховки царь возложил ответственность за укрепление Москвы на других лиц, к которым и предъявлял спрос. После того как угроза похода шведских войск на Москву исчезли, царевич по пору-чению отца занимался укомплектованием пяти новых полков рекрутами, экипировкой и их обучением, а также значился номинальным руководителем подавлении  Була-винского восстания.

«Между отцом и сыном могла установиться атмосфера взаимного уважения и солидарности на почве участия обоих в общем деле: одного — в роли главного дейст-вующего лица, другого - в роли активного помощника. Но не установилась, причем не по вине Петра. И в письмах 1708г. уже сквозило недовольство нерасторопными дейст-виями сына, приходилось напоминать ему о срочности выполнении поручений. Петр проявлял снисхождение к ошибкам, но никогда не прощал малодушия и промахов, порожденных отсутствием прилежания»{8, c.385}.

Не следует рассматривать  отношения Петра с Алексеем как  цепь непрерывных требований сурового отца к сыну и как выражение недовольства его поступками. В письмах Петра мелькают, правда нечасто, проявления отеческой заботы.

С 1713г. Алексей жил в Петербурге. Отец лишь изредка обременял сына пору-чениями, тем более что последний уклонялся от них, притворяясь больным. К этому времени относится охлаждение в отношениях отца с сыном — Петр убедился в ник-чемности наследника и окончательно разуверился в возможности привлечь его к делам управления. В столице царевич жил в окружении старой «компании». Из нее выбыл только духовник, с которым у царевича произошла какая-то размолвка. Место Якова Игнатьевича занял Александр Васильевич Кикин, бывший денщик Петра, благодаря своей расторопности и исполнительности назначенный на должность руководителя интендантской службы в Адмиралтействе.

В свое время Кикин пользовался таким же расположением Петра, как и Меньшиков, но проворовался и был привлечен к следствию. Петр предоставил Кикину право жить и Петербурге, но о восстановлении между ними  прежних отношений  не могло быть и  речи. Кикин рассчитывал поправить свою оборвавшуюся карьеру, но ставку сделал не на настоящее, а на будущее, когда трон займет наследник Алексей. С этой целью он сблизился с царевичем, стал его приятелем, что благодаря уму и обаянию он сделал без труда.

Дружеские связи и  расположение царевича Кикин не рекламировал, предпочитал всегда находиться в  тени и, соблюдая предосторожности, навещал  Алексея сравнительно редко, хотя всякий раз появлялся в те нужные минуты, когда тот остро нуждался в совете.

27 октября 1715г.  хоронили супругу царевича Алексея, скончавшуюся после ро-дов сына.«Царевич был очень печален, и не одна была у него печаль о потере жены…он говорил, что его постригут и не вследствие настоящего гнева отцовского: теперь ро-дился и сын, значит неспособного отца можно было отстранить от престола»{11, c.158}. В этот же день ему вручили послание царя, подписанное 11 октября. После общего перечисления событий Петр переходит к поводу, вызвавшему появление письма,— горестным размышлениям о наследнике. Царь горевал не столько ввиду отсутствия личного вклада наследника в победы над неприятелем, сколько из-за отсутствия у него всякого интереса к делу. Послание заканчивается угрозой лишить сына престола, если он не одумается и не изменит поведения.

Прочитав послание отца, Алексей обратился за помощью  к Кикину. Тот ре-комендовал отречься от престола, ссылаясь на слабое здоровье. Царевич ответил в соот-ветствии с советом. Не вдаваясь в подробности, он проявил рабскую покорность судьбе и писал, что желание отца полностью совпадает с его собственным желанием. Царевич заявил, что отказывается от престола.

Через месяц после  получения письма царь занемог, болезнь  была столь опасной, что в ожидании трагического конца сенаторы круглосуточно  находились в царских покоях. Кризис, однако, миновал, и царь, оправившись, пишет еще одно послание сыну. Зная характер Алексея, Петр усомнился в искренности отречения от престола. Остался отец не удовлетворенным и тем, что сын в своем ответе коснулся лишь «слабости телес-ной», в то время как в первом послании речь шла о «неохоте к делу». Отец вновь задал сыну суровые вопросы, потребовал от царевича ответа: изменить свое поведение и ос-таться наследником, или постричься в монахи. Из двух перспектив, предложенных ца-ревичу относительно его будущего, он избрал второй. Не без совета друзей Алексей согласился на пострижение.

Через несколько дней, накануне отъезда за границу. Петр имел разговор с прит-ворно заболевшим сыном. Царь предложил сыну еще раз обдумать свое решение пост-ричься и окончательный ответ прислать в Копенгаген, куда Петр намеревался от-правиться. На размышление предоставлялся срок в шесть месяцев.                     

Внешняя покорность сына и его готовность отречься от престола и постричься в монахи являлись чистейшим обманом. Пребывание в монастыре, на которое так охотно соглашался царевич, могло устроить лишь человека, решившего полностью отказаться от мирской суеты и мирских забот. Подобных намерений у Алексея не было и в помине. Он рассчитывал отсидеться в келье в ожидании смерти отца. Пребывание в монастыре, кроме того, влекло за собой отказ от мирских удовольствий, в том числе потерю Ефросиньи, занимавшей все больше места в сердце царевича. Поэтому Алексей решил бежать за границу. Кикин, отправляясь на лечение в Карлобад, обещал ему: «Я тебе место какое-нибудь сыщу». Но как выбраться  за границу?

Осуществлению замысла  помог сам Петр. Находясь в Копенгагене, он предпринял последнюю попытку приблизить к себе сына и отправил ему послание с предложением либо приехать в Копенгаген для участия в военно-морских операциях против шведов, либо определить время пострижения и назвать монастырь, в котором тот намеревался жить. Царевич выразил желание ехать в Копенгаген. Сборы были не-долгими. 26 сентября 1716 г. попрощавшись с сенаторами, Алексей в сопровождении Ефросиньи, ее брата Ивана и трех служителей отправился в путь.

Кикин преподал царевичу несколько советов. Чтобы замести  следы, скрыть мар-шрут и как можно дольше держать отца в неведении о подлинных планах, Кикин рекомендовал Алексею отправить отцу письмо из Кенигсберга, стоявшего на пути в Копенгаген.

Поздним вечером 10 ноября 1716г., когда вице-канцлер венского двора Шенборн готовился ко сну, в дом вошел неизвестный человек и доложил графу, что русский царевич находится у подъезда и просит немедленной аудиенции. Царевич Алексей во-шел в покои в состоянии сильного возбуждения и, поминутно озираясь по сторонам, жаловался на отца, стремившегося лишить его престола, на Меньшикова, окружившего его, царевича, дураками и пьяницами, и на ненасытно честолюбивую мачеху Екатерину.

Прибытие царевича в  Вену поставило австрийское правительство  в весьма зат-руднительное положение. С одной стороны, открытое предоставление ему убежища оз-начало вызов Петру, который, как полагали, не остановится перед вооруженным кон-фликтом; такое развитие событий не устраивало венский двор. С другой стороны, в Вене не сочли целесообразным немедленно выдать царевича, ибо рассчитывали прев-ратить его в разменную монету в политической игре. Поэтому австрийский двор решил приютить царевича тайно и отправил его вместе со спутниками в горную крепость в Тироле — Эреибсрг, где он должен был жить в строжайшей изоляции.

Петр, тщетно ожидавший  в течение двух месяцев приезда  сына в Копенгаген, начал проявлять  беспокойство о его судьбе и терялся  в догадках: стал ли сын жертвой  дорожного происшествия или скрылся. 9 декабря послал генералу Вейде, коман-довавшему корпусом в Мекленбурге, предписание организовать поиски сына подчи-ненными ему офицерами. Одновременно царь вызвал в Амстердам находившегося в Мене Авраама Веселовского.

Поиски, организованные генералом Вейде, закончились безрезультатно. Зато Веселовскому удалось напасть на след. От станции к станции Веселовский следовал по маршруту царевича и прибыл в Вену. Здесь нить оборвалась. В течение двух месяцев Веселовский бесплодно разыскивал царевича в Вене и ее окрестностях. Возможно, что русский резидент, имевший связи в Вене, всего лишь делал вид, что его старании не дают результатов, а сам вступил с царевичем в преступный сговор и вел двойную игру. Основанием для подобной догадки служит дальнейшая судьба Веселовского: когда в Москве начался розыск по делу царевича Алексея, Веселовского вызвали в Россию, но он отказался приехать и стал одним из первых невозвращенцев.

Австрийский двор занял  выжидательную позицию. Лишь спустя месяц, когда от-рицать пребывание царевича в австрийских владениях стало невозможно, Карл VI от-правил царю послание, являвшее образец пустословия. Цесарь клялся в любви, дружбе и преданности, но от прямого ответа на вопрос царя уклонился. В его письме тщетно искать признания, находится ли царевич под его протекцией или, наоборот, не про-живает на территории Австрийской империи.