Исторический обзор и анализ истории зарождения казачества на Дону

Сравнительный анализ разных антропологических типов жителей Кавказа позволил Е.П. Савельеву утверждать, что «среди массы населения попадаются на каждом шагу не только отдельные лица, но даже целые аулы с чисто арийскими профилями, овалами лиц и выражением глаз, усмешкой и ухватками, до поразительности схожими с казачьими, особенно казаков терских»8. Часть населения Приазовья и Дона, оставшаяся на своих старых местах жительства, аннексированных монгольскими ханами, приняла магометанство и положила начало особому военному сословию казаков ордынских, киргиз-касаков или кайсаков, а также казахов.

Сторонником автохтонной парадигмы был и Н.М. Карамзин, который утверждал, что в середине XII в. в Центральной Азии жили многочисленные независимые племенные объединения - казачьи орды.

Л.Н. Гумилев пытался обосновать автохтонную теорию возникновения сибирского казачества из потомков хазар.

Своеобразную тюркскую теорию происхождения казачества привел чешский военный историк С.Я. Арефин. Он доказывал, что «казачьи войска возникли из войск монголо-татарских ханов, когда в 1480 г. русский народ окончательно освободился от монголо-татарского ига, вступившая на путь независимости Русь не имела ни оружия, ни собственной армии, ни способных создать ее военачальников Особенно ощутимо это было на южных границах Руси, где от ханской армии остались войска местной легкой кавалерии. Это и были казаки, так первоначально называли наёмную конницу. Они остались в основном на пограничных заставах и перешли на службу к русским князьям»9.

Казаки тюркского происхождения, по мнению С. Я. Арефина, служили не только русским князьям. В XV в. они несли пограничную службу у крымских ханов на границах с землями славян и назывались азовскими, перекопскими казаками. После присоединения Крыма к России в 1783 г. их отряды могли войти и в вольные, и в служилые казачьи общества, ассимилироваться в них. Утратив внешние тюркские отличия в славянском социальном окружении, они все же оставили «тюркский след» в казачьей культуре.

Согласно автохтонной парадигме, изложенной авторами коллективной монографии «Казаки России», к XV веку выделились три зоны этнического образования казачества. В бассейне Днепра стержнем этнообразования казаков послужили украинцы; на верхнем Дону - русские; в Приазовье, степях Центрального и Юго-восточного современного Казахстана (Дешт-и-Кыпчак) ив северных районах современного Узбекистана (Мавераннар) - тюрки. Первая зона дала начало запорожскому и украинскому казачеству XVI-XVIII вв. Во второй зоне зародилось вольное донское казачество. В третьей зоне, в районе между Балхашем и Аралом, в XV-XVII вв. сформировался казахский этнос. Казаки-тюрки Приазовья исчезли к началу XVI века, последние сведения о них относятся к 1516 году.

Автохтонную парадигму природы казачества категорично выразил историк И.Ф. Быкадоров, который писал, что «юго-восточное казачество, казаки-христиане являются особым народом, исторически образовавшимся на востоке Европы из славяноруссов и тюркских народов, и на образование которого великоруссы, сами находившиеся как народ в процессе своего образования из смешения славян лесной полосы и финских племён, как раз никакого влияния не имели. Вхождение впоследствии (в XVII в.) в ряды казачества как пополнения великороссов было меньшим в сравнении с представителями других народов, и прилив крови турецкого, черкесского, татарского, калмыцкого, греческого и других народов через смешанные браки казаков делал прилив великорусской крови совершенно неощутимым»10.

Допуская вероятность существования до XV в. отрядов казаков славянского и тюркского происхождения, отметим, что и сегодня с документальной точностью не установлена их численность и миграционные пути. Эти отряды могли взаимодействовать с «вольными» и служилыми (городовыми, засечными) казаками славянских княжеств, сближаться и ассимилировать.

Основания для критического отношения к автохтонной парадигме дает ее ограниченность во времени, так как антропологические предки казаков до XVIII в. неоднократно изменяли местожительство, ассимилировались в новых для них социальных и природных условиях, перенимали у автохтонных народов антропологические отличия и инокультурные ценности.

Историки отмечают, что устойчивые казачьи семьи стали создаваться только в период строительства первых казачьих городков.  Поэтому безбрачная жизнь мужчин в казачьих общинах XIV-XV вв. приводила к неустойчивым семейным отношениям и естественному разноплеменному пополнению казачьих общин.

Автохтонную парадигму критикуют сторонники других теорий происхождения казачества за отсутствие бесспорных документов об этническом составе казачьих орд и общин до начала постоянной государственной службы казачьих войск в XVI в. и составления подробных переписей населения в XVIII в. Отсутствие официальных документов о казаках-предках не мешает самоидентификации современных казаков, что также снижает практическую значимость научных дискуссий по поводу автохтонной парадигмы образования казачества.

Развитие беглохолопской парадигмы природы казачества предопределили политические запросы. Администрация Московской Руси, например, с XVI в. поддерживала теории формирования казачьих общин из подданных, сбежавших из славянских княжеств, Московской Руси для оправдания экспансии новых территорий, на которых уже жили самопоселенные казаки.

По логике таких теорий, территории, заселенные беглыми холопами, принадлежали их господам - царям Московским, которые имели право распоряжаться холопами и их имуществом, включая земли и другие ресурсы. Поэтому царь «жаловал», даровал «вольным» казачьим общинам земли, воды и другие ресурсы, которыми они уже обладали. Такие «жалования» были актами юридического признания реального состояния казачьей собственности.

Но до XVIII века Московская Русь не обладала ресурсами политической власти, которые могли обеспечить ее полное господство над «вольными» казачьими общинами. Об этом свидетельствуют документы из переписки Московских царей с турецкими и крымскими правителями. Так, в ответ на жалобы ногайского князя Юсуфа по поводу притеснения его подданных торговых людей казаками севрюками царь Иоанн Грозный писал: «Те разбойники, что гостей ваших забирают, живут на Дону без нашего ведома, от нас бегают»11. На аналогичную жалобу князя Юсуфа в следующем, 1550 г., царь Иоан IV отвечал: «Те холопи наши Сырыазман и в нашей земле много лиха сделали и убежали в Поле»12.

На беглохолопскую природу казачества в 1641 г. указывалось в «Повести об Азовском сидении», авторство которой приписывается донскому есаулу Федору Порошину, - «Отбегаем мы из того государства Московского, из рабы вечныя, и с холопства невольного, от бояр и от дворян государевых»13.

Беглецами из московского государства могли быть не только боярские холопы, но и городовые казаки, служба которых «была чрезвычайно тяжела, так как каждый шаг их был подчинен контролю избираемых ими, а чаще всего назначаемых воеводами казацких голов, атаманов и есаулов, утверждаемых московским правительством с одобрения воевод. За каждую провинность и упущение даже во второй половине XVI в. взыскивали строго, а потому побеги казаков на Дон были довольно часты, если не сказать ежедневны»14.

Хорошо приспособленные к воинской службе городовые казаки могли значительно повышать боеспособность казачьих общин. Беглецы из славянских княжеств и других государств находили приют в вольных казачьих городках, станицах Подонья, где действовал принцип: «с Дона выдачи нет». К поступающим в казачью общину предъявлялись главные требования - верность христианской вере и казачьему братству.

Беглохолопскую парадигму разделял и русский философ Н.О. Лосский, который писал: «Казачество возникло как результат бегства смелых предприимчивых людей, ищущих свободы от государства, грандиозная территория Российской империи сложилась отчасти потому, что вольнолюбивые русские люди бежали от своего государства, но когда они заселяли новые земли, государство настигало их»15.

Казачий офицер В. Толстов приводил сведения о том, что «во второй половине XVII столетия на реке Хопре - притоке Дона с левой стороны - поселились выбежавшие разновременно из Тамбовского воеводства всякого звания люди, но преимущественно городовые казаки и стрельцы, новые поселяне на первых же порах приняли казацкое устройство, завели у себя казацкие порядки и стали слыть под названием хоперских казаков»16.

По мнению Н. И. Краснова, «наиболее сильные и мужественные, свободолюбивые, те, которые не могли забыть своей воли, уходили из родных деревень и шли искать счастья на юге, в диком Поле, в вечной борьбе с татарами Эти русские люди встретились в поле с остатками смелых хазар, печенегов и половцев, скрывавшихся от татар в дремучих лесах, в раздолье степей, соединялись с ними и положили основание донскому казачеству»17. Впоследствии его пополнило большое количество гонимых за веру старообряцев, а также ватаги мстителей и удальцов, искавших счастья в молодческой борьбе с татарами. Этих людей называли казаками.

Значительное пополнение казачьего населения на Дону, Тереке и на других «вольных землях» выходцами из российских земель было связано с политическими процессами в Московском государстве и приходилось на «Смутное время» (1598-1613 гг.), на период разгрома восстания С. Разина (1670-1671 гг.) и усиления крепостничества, активного преследования раскольников, старообрядцев государством и Русской Православной церковью (XVI-XVII вв.).

Однако, беглые крестьяне, не имевшие навыков кочевой жизни и воинской службы, не могли существенно влиять на организацию казачьих общин, их идеологию, культуру, обычаи, традиции. Они должны были адаптироваться к новой природной и социальной среде, образу жизни и воинской службе. Поэтому можно принять точку зрения Е.П. Савельева, который утверждал, что легенда о происхождении донских и запорожских казаков только из беглых Московского и Литовского государств или из рыболовов и звероловов, самопроизвольно сгруппировавшихся в военно-промысловые артели, ничего общего с действительностью не имеет.

П.И. Ткаченко также доказывал, что «сводить происхождение казачества главным образом к «бродникам» и «беглецам», а тем более к разбойникам и мало оправданно, и кощунственно».

Очевидно, казачьи общины значительно пополнялись великоросскими служилыми людьми, в том числе и городовыми казаками, бежавшими на вольные казачьи земли от притеснений администрации и церкви, ибо для жизни в степи требовалась хорошая военная подготовка.

Третья парадигма - государственно-колонизаторская - получила развитие с середины XVIII в. Она имеет достаточное документальное обоснование, и ее историографическая база наращивается благодаря архивным находкам современных ученых.

Сущность подхода сводится к представлению основой российского казачества служилых, полковых казаков, составлявших основу поселенных казачьих войск. Действительно, исторические документы свидетельствуют, что первоначально слободские казачьи полки формировались из «детей боярских» и других военно-служилых людей, а также вольных хлебопашцев, государственных крестьян, переведенных на новые государственные земли и причисленных к казачеству для несения порубежной (пограничной) и иной государственной службы в местах проживания.

Очевидно, потребность государства в усилении вооруженных сил отрядами легкой кавалерии, хорошо адаптированной к местным условиям, объективно требовала изменения методов колонизации новых земель и государственной политики в отношениях с «вольными» казаками.

По велению Петра I для формирования верного Волгского (Волжского) казачества пустовавшие места от Хопра к Волге и до Царицынской линии заселялись охотниками (добровольцами). В 1731-1732 гг. там поселились 2 тыс. семей, которые «без различия состояния наименованы казаками, ввиду того, что они обязаны были защищаться на передовой линии от нападения врага»18.

Военно-стратегические задачи укрепления южных рубежей Российского государства вызывали необходимость более активного формирования казачества на Северном Кавказе в XVIII - XIX вв. Для этого на новые границы переселялись казачьи станицы в полном составе, либо казачьи семьи - по жребию или приговору круга (схода) станичного общества. На новые рубежи переселялись хоперские и донские казаки в наказание за участие в разинском, пугачевском и булавинском бунтах. Казачьи войска пополнялись разнородными группами населения: верными запорожскими казаками, малороссийскими казаками Полтавской, Черниговской и Харьковской губерний, однодворцами, отставными солдатами и другими.

Согласно указу императрицы Екатерины II от 22 января 1770 г. из числа Волгского войска, поставленного между Царицыном и Дмитриевском, были переселены 517 семей на участок новой границы от Моздока до станицы Черв-ленной для образования пяти новых станиц: Галюгаевской, Ищерской, Наурской, Мекенской, Калиновской. Из переселенных казаков формировался Моздокский казачий полк. Для обслуживания пушек, переданных станицам и Моздокской крепости, с Дона дополнительно переселялись 350 семей казаков-артиллеристов.

Царская администрация также пополняла казачьи формирования Кавказской линии. В 1832 г. из казачьих полков Кавказской линии было сформировано единое Кавказское линейное казачье войско, послужившее основой для формирования в 1860-1861 гг. самостоятельных Терского и Кубанского казачьих войск.