Гражданская война

Крестьяне ненавидели коммуну  так же, как они ненавидели продразверстку. Вред от задуманной коллективизации  оказался тем более велик, что  ее осуществление началось как раз  в то время, когда аграрная революция  породила надежды крестьянства стать  независимыми фермерами на своей  собственной земле. Все это относилось и к более зажиточным крестьянам и к бедноте. Удивляет и другое: политика была начата сразу после  роспуска комбедов и официального принятия новой линии по отношению к  середняку.

На смену провалившейся  коллективизации пришла еще одна грандиозная затея, вдохновленная  опять же периодом военного коммунизма: речь идет о так называемом огосударствлении сельскохозяйственного производства. Этот план появился в связи с тем, что возникла отчаянная продовольственная  ситуация[13]. В соответствии с новым  замыслом крестьянские хозяйства должны были действовать самостоятельно, но в то же время подчиняться государственному плану, прежде всего плану сева. Каждое хозяйство получало предписание, что, сколько и даже где и как  сеять. Устанавливалась общегосударственная  сеть посевных комитетов, которым надлежало  следить за претворением в жизнь  намеченных заданий и обеспечивать выполнение квот. Работа крестьян, вполне в духе официальной идеологии  того времени, объявлялась «государственной повинностью», за невыполнение которой  полагалось наказание.

Советские исследователи  еще недавно писали об этом эпизоде  с едва скрываемым чувством стыда, утверждая, будто эта политика была не более  чем предсмертной судорогой военного коммунизма. А между тем от нэпа страну отделяло всего лишь несколько  месяцев. Но для крестьян новый план стал последней каплей, переполнившей  чашу терпения от непомерных поборов  (трудовая повинность, изъятие зерна, коллективизация). Деревня взорвалась обширной серией восстаний и партизанских выступлений[14].

Ленин два года спустя в  работе «Лучше меньше да лучше» не только осудил политику военного коммунизма, но и предложил альтернативную стратегию. «Завещание» будет полностью  проигнорировано. Через несколько  лет после смерти Ленина будет  взят курс, который превзойдет то, что  военный коммунизм лишь возвестил: на этот раз коллективизация и  огосударствление сельского хозяйства  станут проводиться одновременно.

Важно, однако, зафиксировать  не только идеологические аспекты прецедентов  будущей политики Сталина, но и то, что семена исторического поворота конца 20-х годов были посеяны в  значительной степени аграрной революцией 1918 г. Силой захватив и перераспределив  землю помещиков, крестьянство положило начало важным изменениям в их собственной  экономике и в жизни всего  общества. Многие бедные крестьяне  получили землю, в то время как  более богатые потеряли большую  часть своей земли. Социальная стратификация  и расслоение на селе значительно  уменьшились, и можно с полным основанием говорить об определенном «поравнении» крестьянства. Оно выразилось в выдвижении на господствующие позиции  на селе середняка.

Крестьянская революция  превратила Россию в океан мелких семейных хозяйств, в большинстве  своем способных обеспечить лишь потребности собственной семьи, с очень малыми излишками для  реализации на рынке.

До «поравнения» на селе существовал слой мелкобуржуазных  производителей и крупных предпринимателей. Термин «мелкая буржуазия» применительно  к большинству крестьянства на этой стадии не соответствовал действительности. Мелкий буржуа в его классическом выражении работал на рынок, но поскольку  ситуация таковой не являлась, то этот термин не относился к крестьянству периода раннего нэпа в условиях, когда крупного помещичьего хозяйства  и мощных крестьянских хозяйств, т. е. остатков капитализма, уже не существовало.

Даже до революции в  русском сельском хозяйстве было не так-то уж много черт капитализма, иначе события, которые мы сейчас исследуем, вообще бы не имели места. Столыпинские реформы также были бы бессмысленными, поскольку не было бы необходимости переворачивать деревню  с ног на голову, чтобы создать  класс «крепких производителей». Надо полагать, что дискуссии по этим вопросам, которые велись и ранее, отнюдь не закончены.

Пока же можно утверждать, что аграрная революция уничтожила почти все результаты столыпинских реформ. Большинство хуторов, являвшихся любимым детищем Столыпина, были вновь объединены с деревнями, за исключением западных районов страны, где крестьянская община почти не существовала. После революции общины появились вновь уже на более  широкой основе и стали доминирующей формой землепользования почти по всей стране. Права собственника в хозяйстве, которыми столыпинская реформа наделяла главу хозяйства, вновь стали достоянием всей семьи.

Русский крестьянин теперь стал не просто более традиционным, большим мужиком, чем раньше. Из-за повсеместной разрухи в стране, упадка промышленности сельское хозяйство  и крестьянство теперь стали полностью  доминировать в российском обществе. На фоне глобального «одеревнивания»  и без того аграрной страны крестьянин еще более «одеревенил» самого себя, отступив в экономическом и культурном плане (по крайней мере на некоторое  время) в патриархальную глушь, характерную  для гораздо более низкого  уровня развития общества.

В итоге вся страна откатилась далеко назад. Аграрная революция в  России — драматическое событие, имевшее огромные последствия, —  оказалась бесплодной, а то и вообще бессмысленной, во всяком случае с точки  зрения ее непосредственных результатов.

Идея «бессмысленной аграрной революции» подводит нас к выводам. Принципиально важно при этом не упускать из виду общественное расслоение, о котором мы говорили. Страдания, выпавшие на долю крестьянского населения, не привели его к той степени  разложения, которое характеризовало  состояние других социальных групп. Крестьянство перенесло невзгоды гражданской  войны гораздо легче, но оно воссоздало те традиции, которые постепенно исчезали уже в дореволюционный период и которые вступали в полное противоречие с существовавшим развитием событий.

Деревня после гражданской  войны превратилась в своего рода жесткую систему, которая трудно поддавалась изменениям, особенно до тех пор, пока город оправлялся от своих собственных бед. Возврат  сельского населения к патриархальщине  происходил одновременно с разрушением  и ослаблением весьма уязвимых (по меркам тех лет) ячеек общества. Поэтому  более обобщенно можно говорить о примитивизации всей социальной системы[15]. Главное наследие гражданской войны  заключалось в следующем: когда  новая власть наконец-то получила возможность  повести страну к провозглашенным  ею целям, отправная точка оказалась  гораздо дальше от этих целей, чем  в 1917 г., не говоря уже о 1914 г.[16]

По мере того как крестьянство все больше доминировало, а город  ослабевал, стала проясняться и  другая сторона наследия гражданской  войны. Демократические институты  революции (профсоюзы, рабочие комитеты, Советы), которые первоначально играли важную роль, оказались ослабленными, атрофированными или вовсе исчезли. Бюрократические же и принудительные черты государственной власти, наоборот, укрепились и в конечном счете  стали господствующими. Традиции самой  партии претерпели ту же метаморфозу. Хотя курс на милитаризацию, проводившийся  в период гражданской войны, был  уже не нужен, руководство партии тем не менее энергично делало ставку не превращение РКП(б) в административную машину, подчиненную приказам сверху. Особое место отводилось деятельности аппарата, призванного проводить официальную политику, оставляя при этом как можно меньше места для обсуждения принятых решений.

Взаимодействие двух процессов, вызванных к жизни гражданской  войной (возврат к патриархальщине  и глубокое огосударствление), сформировало те составные части «общего наследия», которые мы здесь пытаемся охарактеризовать. Второй из этих процессов требует  несколько дополнительных замечаний. Напряжение и расслоение, вызванные  бедствиями гражданской войны, привели  к тому, что почти естественным стало выглядеть широкое применение административных и насильственных методов. Тот факт, что в государственных  учреждениях работали многие участники  революции, имевшие чаще всего простое  происхождение, позволял прикрывать эту  углублявшуюся тенденцию к широкому авторитаризму.

В результате революционные  массы постепенно отстранялись от полноценного участия в общественной жизни  в качестве полноправных партнеров; одновременно бюрократы и комиссары  нового, все еще находившегося  в зачаточном состоянии, государства  становились основой системы. Еще  более зловещим было то, что административные меры, задуманные главным образом  как средство против буржуазии (трудовая повинность и принудительный труд), вскоре стали применяться к другим группам и, наконец, к людям, являвшимся основной опорой советской власти.

Милитаризация страны была всепоглощающей, и это негативно  сказывалось на социальной поддержке  со стороны властей даже промышленных рабочих. Обстановка, сложившаяся на более поздних этапах гражданской  войны, вселяла особенно глубокую тревогу  в общество и тем самым требовала  от властей постоянной бдительности. Как свидетельствуют источники, спад общественной активности усугублялся  насаждением на производстве методов  ударничества, которое обычно навязывалось сверху[17]. В том же направлении  работали постоянные изъятия «государственных пошлин», бесцеремонное тасование  кадров, также проводившееся по инициативе центра.

В целом гражданская война  нанесла сокрушительный удар по свободолюбивым замыслам творцов революции 1917 г. По существу, изменилось направление исторического  развития страны, произошел сдвиг  общества назад. Война породила такие  параметры общественной системы  и политического климата, которые  сильно сужали возможности выбора путей  дальнейшего развития России. Получалось так, что некоторые из наиболее страшных перспектив являли собой скорее неизбежный выход, чем одну из альтернатив. В  результате уничтожения многих культурных, политических и экономических завоеваний прошлого страна и новое государство  оказались более открытыми для  возрождения некоторых наиболее архаичных черт русской исторической и политической жизни, чем для  развития передовых и прогрессивных  традиций.

Крестьянство и государство, хотя находились под воздействием одних  и тех же обстоятельств, развивались  тем не менее в разных направлениях. Они жили как бы на различных этажах исторического здания, что являлось еще одним предвестником будущих  столкновений и кризисов. Менталитет сельских масс, формировавшийся в  условиях коммун, в относительно изолированных  и по большей части небольших  сельских поселениях, был глубоко  патриархальным, а их культура, естественно, была весьма ограниченной. Государство  же было авторитарным, по признанию  самих большевиков, оно было диктатурой, имевшей широкие перспективы  и горизонты. Столь сложное переплетение обстоятельств внесло свою лепту  в смешение позиций и взглядов как всего населения, так и  людей, вступавших в правящую партию широким потоком. Соответственно комплектовался и партийно-государственный аппарат, во многом состоявший из таких разнородных  элементов. Авторитаризм, разумеется, в этих условиях был неизбежен. Вопрос лишь в том, какого типа он должен был  быть. С этим 'был связан и вопрос о том, какой социализм должен был быть создан и мог ли он быть создан.

В этом контексте уместно  отметить, что многие руководители правящей партии, работавшие как в  центре, так и на местах, искренне верили в возможность построения социализма и даже коммунизма немедленно, несмотря ни на что. Широко известные  предупреждения о необходимости  переходного периода, особенно в  такой отсталой стране, сбрасывались со счетов. Уже тогда, да и позднее, некоторые понимали, что без создания необходимых предпосылок нельзя «сразу строить коммунизм», не прибегая к массовому принуждению. Фактически такое принуждение являлось обратной стороной «военного коммунизма»  — крайним эгалитаризмом, неприятием рынка, верой во всесилие плановой экономики. Сам Ленин был поначалу причастен  к распространению подобных иллюзий. Споткнулся на вопросе о «военном коммунизме» и Троцкий, отождествив  милитаризм с социализмом. Судя по всему, большинство членов правящей партии одобряли политические методы времен гражданской войны и считали, что именно эти методы вели страну к конечной цели[18].

Сказанное имеет прямое отношение  к нашему изучению наследия гражданской  войны. Несмотря на всю непопулярность во времена нэпа словосочетаний типа «методы военного коммунизма» или  «дух военного коммунизма», одно из главных  направлений прежнего политического  курса оказалось весьма живучим. Речь идет об отождествлении государства  и социализма. На практике это сопровождалось чрезмерной централизацией власти и  подавлением самостоятельной инициативы масс, без чего невозможно здоровое развитие любого современного общества. Беспрерывно возникали учреждения, призванные обеспечить государственный  контроль. Множилась не только численность  контролеров, но и тех, кто, в свою очередь, был обязан проверить их работу. Иначе говоря, практика всеобщего  огосударствления времен военного коммунизма пустила глубокие корни.

Как ни велики и масштабны  были трудности, большевики вышли из гражданской войны победителями. В ходе наисложнейшей борьбы правящая партия накопила огромный опыт организации масс, управления страной, формирования нового типа государства. Зная, что впоследствии многое из этого опыта ляжет в основу сталинского деспотизма, уместно сформулировать ряд положений, раскрывающих, на наш взгляд, суть уроков, которые в дальнейшем так или иначе были использованы.

Во всяком случае на любых  сторонников реалистического направления  в политике, а среди большевистских руководителей таких было достаточно, безусловно, производили впечатление  следующие уроки совсем недавнего  прошлого:

1. В условиях противостояния  двух систем не может быть  полного доверия ни одному  классу.

2. Правящая партия может  заключать союзы и с социальными  группами, которые не обязательно  являются дружественными; от таких  ненадежных партнеров, бывших  или потенциальных врагов можно  добиться реальной поддержки.

3. Политика «пряника и  дубинки» вполне пригодна по  отношению к целым социальным  группам, даже большим.

4. Когда общественная  поддержка ослабевает или вообще  отсутствует, государство, если  оно достаточно безжалостно осуществляет  свою власть, способно выстоять  в относительной изоляции.

5. Условием выживания  правящих сил в таких обстоятельствах  является отсутствие какой-либо  реальной политической альтернативы  существующей социальной системе.

6. Наконец, бюрократия, даже  если она по социальному происхождению  и идеологическим взглядам враждебна  существующему режиму, может стать  надежной и даже широкой социальной  опорой этого режима.

Именно такая политика претворялась в жизнь в ходе гражданской  войны хотя и без какого-либо обоснования  реальным опытом. Именно она послужила  основой для осмысления событий  и выводов, которые делали современники. И если это наследие не сразу было кем-то востребовано, то, безусловно, оно  оставалось под рукой для желающих воспользоваться им в будущем.