Белое движение в России

На белом Юге предполагалось ввести в состав подобного Собрания и представителей национальных государственных образований. Северозападное правительство планировало, в случае взятия Петрограда, созвать временное Областное собрание, которое могло бы определить дальнейший порядок управления в «Петроградской области». Созыв Национального собрания, тем не менее, не должен был означать автоматическое устранение приоритета исполнительной власти перед представительной. В целях укрепления государственного порядка и достижения политической стабильности предполагалось сохранить на определенное время сложившуюся к 1919 г. систему распределения власти, а созванное Собрание должно было бы утвердить формы и функции временной диктатуры26.

Конкретные проекты создания будущих структур власти, активно разрабатывавшиеся белыми правительствами в 1919 г., имели различия, обусловленные региональной спецификой. В белой Сибири, например, предполагалось продление полномочий Омского Совета министров, провозглашенного уже Российским правительством. На Юге, еще в 1917—1918 гг., представителями казачьих войск Дона, Кубани, Терека, Астрахани и горского правительства началось образование Юговосточного союза — конфедеративного объединения казачества и горских народов с едиными органами управления. После заявлений в течение 1918—1919гг. казачьих правительств о своем подчинении командованию Добровольческой армии стало возможным использовать Юговосточный союз в качестве своеобразной первоосновы будущей российской государственности.

Вопросам «окончательного конструирования государственной власти» было уделено основное внимание на проходившей в июне-октябре 1919г. Южно-русской конференции27. К этому времени армии Колчака были оттеснены за Урал, но части ВСЮР и Северо-западная армия Юденича еще вели наступление на Москву и Петроград, поэтому деятели южнорусского Белого движения считали себя вправе разрабатывать общероссийские проекты государственного устройства. Верховному Правителю России в Проектах конференции по-прежнему отводилась роль диктатора.

Тщательно прорабатывался план создания «Высшего Совета» (аналог Государственному Совету Российской империи). В него предполагалось ввести как лиц, назначенных Правителем, так и «выборных» от казачьих, областных органов, земств и городов. Высший Совет должен был представлять лишь законосовещательную власть, а исполнительная вертикаль, возглавляемая Верховным правителем, опиралась бы на Совет министров — орган, призванный заменить Особое совещание при Главкоме ВСЮР. В состав правительства предполагалось ввести представителей казачества и отдельных национальностей, считалось, что их участие в Высшем Совете и правительстве удовлетворит стремления казаков и народов Юга России к самостоятельному представительству в будущих структурах государственной власти28.

История последнего периода Белого движения в России в 1920—1922 гг. отражает изменения в проектах государственного устройства Белого движения, обусловленные изменившимися условиями борьбы. Белые, пытаясь удержаться на окраинах русского государства, о новом «походе на Москву» уже не говорили. Правитель Юга России генерал Врангель, стремившийся на «последней пяди русской земли», в Крыму, создать своего рода «опытное поле», заявлял: «Не триумфальным шествием из Крыма к Москве можно освободить Россию, а созданием хотя бы на клочке русской земли такою порядка и таких условий жизни, которые потянули бы к себе все помыслы и силы стонущего под красным игом народа». Об этом же на заседаниях Приамурского национального съезда (сентябрь 1922 г.) говорил и Правитель края генерал М.К. Дитерихс: «Основание власти — Приморская область... уходить из Приморья нельзя. Здесь нам Бог дал этот кусочек земли, чтобы мы могли выдержать экзамен, нам назначенный судьбой и Провидением Божиим, выдержать его в полной мере и доказать, что мы действительно сохранили в себе всю силу интеллигентных русских руководителей»29.

Очевидно, что эволюция внутренней политики Белого движения 1920—1922гг. диктовалась необходимостью обновления социального состава белого лагеря, получения поддержки со стороны крестьянства, вовлечения в движение окраинных народностей. Считалось, что если удастся закрепиться на «крайних рубежах русской земли», то и без «похода на Москву» можно будет дождаться скорого падения советской власти из-за ее «разложения» изнутри, крестьянских восстаний, экономической разрухи и т.д.

Политическая жизнь последних белых режимов характерна стремлением к укреплению принципа военной диктатуры. Сокращение занимаемой территории, отход от борьбы многих политических групп и партий, считавших Белое движение уже безнадежно проигравшим, сужение в сравнении с 1919 г. масштабов борьбы за власть — все это приводило к усилению единоличной роли белых вождей, будь то генерал Врангель, атаман Семенов, барон Унгерн или генерал Дитерихс. Но проведение демократических преобразований в условиях неограниченной единоличной власти, исключающей политическую борьбу («левая политика правыми руками»), становилось невозможным, так как для реализации «новой» политики у белых режимов уже не оставалось ни времени, ни сил, ни пространства.

Стихия гражданской войны исключала для белых возможность основательной проработки и реализации экономических планов и программ. Тем не менее следует признать, что политика белых правительств неизбежно обращалась к поиску наиболее действенных, эффективных путей стимулирования сельского хозяйства, промышленности, транспорта и торговли, к обеспечению и расширению социальной опоры в борьбе с большевизмом.

Так, в аграрной политике признавалась необходимость идти на возможно более широкие уступки крестьянству. В «Записке о направлении аграрной политики» (Омск, февраль 1919г.), в «Декларации» от 26 марта 1919 г. Омский Совет министров отмечал, что крупное частновладельческое землевладение «отжило свой век и... должно уступить свое место крестьянству, без опоры на которое немыслимо никакое будущее российского государства», для чего предполагалось создание такой опоры в виде «крепких мелких трудовых крестьянских хозяйств, владеющих землей на праве частной собственности и свободных от принудительной опеки общины». Проведение развернутой аграрной программы, однако, считалось преждевременным, и Омское правительство ограничилось принятием отдельных законов, в частности, закона от 31 марта 1919г. «Об обращении во временное заведывание государства всех частновладельческих земель, захваченных крестьянами». Крестьяне-«захватчики» получали статус арендаторов казенных земель, а собранный урожай считался их собственностью30.

Аналогичные земельные законы издавались и на Юге. В «Декларации» Деникина о земле (март 1919 г.) также говорилось, что основой будущей России станут хозяйства крестьян-собственников, увеличенные за счет частичного отчуждения частновладельческих земель. Провозглашалось сохранение права собственности на землю, а «захватчики» получали право длительной аренды с уплатой бывшим владельцам или государству 1/3 урожая зерновых 1919г. и 1/5 части урожая будущего, 1920 года. Обобщенно позиция белых режимов по земельному вопросу в 1919г. сводилась к трем принципам, высказанным Деникиным: «Обеспечение сельскохозяйственного производства, сохранение принципа собственности и, по возможности, меньшее нарушение сложившихся в деревне взаимоотношений». Окончательное разрешение аграрных проблем призвано было осуществить будущее Национальное собрание31.

Если разработка общероссийского аграрного законопроекта в Омске так и не состоялась, то на белом Юге комиссией под председательством начальника управления земледелия проф. А.Д. Билимовича и начальника управления юстиции В.Н. Челищева подобная работа была завершена к ноябрю 1919 года. Все губернии и уезды Европейской России предполагалось разделить на пять категорий, в зависимости от плотности населения и обеспеченности землей. Для каждой категории определялись размеры участков, сохраняемых за бывшими владельцами. Проект предусматривал развитие «высокотоварных хозяйств за счет более интенсивного труда, а не за счет дополнительного наделения землей». Утверждение этого законопроекта, одобренного Деникиным, намечалось сразу же после «освобождения Москвы», даже до созыва Национального собрания32.

Однако Колчак телеграммой из Омска от 23 октября 1919г. наложил запрет на разработку «сепаратной» аграрной политики. Политика «непредрешения» в земельном вопросе, таким образом, не сработала ни в Сибири, ни на Юге России, и белые не получили в период наступлений достаточной поддержки со стороны крестьянства, что явилось одной из главных причин ослабления Белого движения в этих регионах. Что касается земельного законодательства Северо-западного правительства, то здесь министром земледелия П.А. Богдановым было провозглашено «сохранение земельных отношений, которые имели место к приходу белых войск», то есть фактически защищались земельные «захваты»33.

Еще более радикальными были законодательства Временного управления Северной области (ВУСО), а также казачьих областей. ВУСО земельным законом от 31 декабря 1918 г. закрепляло все «расчистки» (освоенные земли казенных лесных угодий и неудобий) за крестьянами, причем размеры наделов не могли превышать 11 десятин, а распределение земли ставилось под контроль земства. В земельном законе Всевеликого войска донского, принятого Большим войсковым кругом 7 сентября 1918 г., предусматривалась неприкосновенность земель станичных юртов, войсковых, надельных и купленных при содействии Крестьянского поземельного банка. В войсковой земельный фонд безвозмездно, в пользу малоземельных хозяйств, отчуждались помещичьи и все другие земли, ранее вымежеванные из войскового фонда. Особо оговаривалось, что иногородние могут быть уравнены в правах с казачеством при условии их участия в «противобольшевистской борьбе» и службе в белой армии. Из аналогичных положений исходил принятый Кубанской законодательной радой 2 сентября 1919 г. «Закон о земле в Кубанском крае»34.

Таким образом, очевидно, что в своей аграрной политике Белое движение не стремилось к реставрации прежних поземельных отношений. Проекты, предполагавшие возврат «захваченных» земель помещикам, например, проект деникинского министра земледелия 
В.В. Колокольцева (июнь 1919 г.), безоговорочно отклонялись. Однако бывшие владельцы нередко игнорировали не выгодные им правительственные постановления, навязывали крестьянам собственное их толкование. Имевшие место факты возвращения помещиков и их попытки силой восстановить свои права на землю, с одной стороны, противоречили белому законодательству и, с другой, — свидетельствовали о слабости, безразличии и неисполнительности местной администрации35.

На последнем этапе Белого движения, в 1920—1922 гг., подход к решению земельного вопроса заметно радикализировался. Примером подобного «нового курса» стала земельная политика Правительства Юга России. 25 мая 1920 г. Врангелем были утверждены законы, в соответствии с которыми все земельные угодья оставались в «распоряжении обрабатывающих их хозяев», независимо от того, на каком праве это «распоряжение» основано. Таким образом, узаконивался «захват» крестьянами помещичьих земель после 1917 года. Земли закреплялись в полную собственность крестьян после выплаты государству ежегодно, в течение 25 лет, 1/5 части среднего для данной местности урожая зерновых. Прежним владельцам оставлялись земли только в тех размерах, которые были установлены уездными и волостными земельными советами, избиравшимися самими крестьянами36.

В белых Крыму и Забайкалье в 1920—1921 гг. генералом Врангелем и атаманом Г.М. Семеновым предпринимались попытки возрождения Всероссийского крестьянского союза. «Опору на крестьянство» должна была обеспечить и новая, разработанная в белом Крыму, система выборов в волостное земство37.

С серьезными трудностями сталкивались белые правительства также в решении задач хозяйственного и продовольственного обеспечения своего тыла. Ни декларированная деникинским и колчаковским правительствами «свобода рынка», ни отмена хлебной монополии, введенной еще в 1917 г., не способствовали несмотря на высокий урожай 1919 г. преодолению разницы цен на промышленные товары и продовольствие. Крестьянин придерживал зерно и другие продукты, ожидая более выгодную рыночную конъюнктуру. В Ростове-на-Дону, например, в ноябре 1919 г. цена аршина ситца составляла 120 руб., пуд сортового железа стоил 200 руб., тогда как пуд пшеницы — всего 90 рублей. Для снабжения фронта и тыла деникинское правительство вынуждено было ввести так называемый военный сбор (обязательную поставку 5 пуд. зерна или зернофуража с каждой засеянной крестьянами десятины). Однако в условиях отсутствия хозяйственной стабильности и необходимого доверия к власти закупочные цены «повинностного хлеба» оказывались ниже рыночных в 5—10 раз, поэтому белым оставалось рассчитывать только на принудительный характер поставок38.

Еще в конце 1918 — начале 1919 г. белые правительства, провозглашавшие в своих декларациях и приказах полную свободу рынка, были вынуждены отказаться от политики «фритредерства» и вводить определенные ограничения. В частности в мае 1919 г. в Сибири и в ноябре 1919 г. на Юге были приняты законы об уголовной ответственности за спекуляцию39. Подобного рода вмешательство государства в экономику предпринималось и позже — это касается введения на Юге и в Сибири многочисленных косвенных налогов, акцизов, государственной монополии на соль, сахар и т.д. Но такие меры не давали ощутимого эффекта и зачастую ограничивались лишь призывами к «единству фронта и тыла» и угрозами спекулянтам.

Положение товарного рынка, деятельность кооперативных организаций, финансовая политика и другие особенности хозяйственного положения белого тыла могут быть предметом специальных научных анализов и разработок.

В «рабочем вопросе» Белое движение не выдвигало развернутых программ. Отчасти это объясняется отсутствием на территории белых промышленно развитых регионов, за исключением Урала и Донбасса. Смысл всех деклараций сводился к «необходимости восстановления промышленности и повышения производительности труда». Лишь после этого считалось возможным введение 8-ми часового рабочего дня, социального страхования, повышение зарплаты и т.д. Омское правительство решение рабочих проблем выделило в компетенцию специально созданного министерства труда. Правительство Юга считало, что профсоюзы должны исключить из своей работы всякую политическую борьбу, а их деятельность должна сводиться лишь к «беспристрастному решению возникающих споров между рабочими и работодателями»40.