Белое движение в России

Патриарх Тихон не благословил Белое движение и в своих посланиях от 8 июля и 25 сентября 1919г. призывал священнослужителей воздерживаться от поддержки белой власти. Тем не менее многие иерархи Русской Православной Церкви (архиепископ Омский Сильвестр, епископ Камчатский Нестор, митрополит Киевский Антоний, архиепископ таврический Дмитрий, архиепископ Полтавский Феофан, архиепископ Донской и Новочеркасский Митрофан и др.) оставались верными Белому движению. Сами белые вожди неоднократно заявляли о поддержке Русского Православия, полагая, что оно станет одной из главных опор идеологии Белого движения, выразителем идеи борьбы «За Веру и Отечество» против «безбожной советской власти»10.

Стержнем программы Белого движения являлась «непримиримая борьба с советской властью». Эта борьба должна была стать ведущим стимулом к сплочению в единый фронт самых различных социальных и политических групп. Все приоритеты отдавались вооруженной борьбе, поэтому с самого начала принципом Белого движения стало «непредрешение» политических, экономических, социальных и других вопросов государственного устройства и внутренней жизни России до «окончательной победы над большевизмом». Отсутствие четких «предрешающих» лозунгов, подобных большевистским — «Власть — Советам», «Земля — крестьянам», «Мир — народам» и т.п., — считалось, по мнению ряда участников Белого движения, одной из основных причин его поражения. Вполне правомерной представляется и другая оценка «непредрешения», высказанная проф. А. Карташевым, утверждавшим, что именно «отсутствие официального лозунга дало силу жизни движению на целых три года!» Эта же оценка дополнялась Н.Н. Львовым: «В наших рядах люди разных партий могут идти вместе,.. но в наших рядах нет места тем, кто Престол ставит выше Отечества, свою партию выше России, нет места и тем, кто окончательно скомпрометировал себя в революции»11.

Было бы неверно говорить о полном «непредрешении» в Белом движении. Сознательная «отсрочка» разработки основательной всесторонней программы была обусловлена как остротой положения на фронтах гражданской войны и неустойчивостью белых режимов, так и просто отсутствием достаточного для этого времени. Тем не менее идея создания района с собственным устойчивым экономическим и политическим порядком, собственной военной силой, поддерживаемого союзниками, с последующим его расширением («как от масляной капли») на все сопредельные части бывшей Российской империи — эта идея, выраженная основателем Добровольческой армии генералом 
М.В. Алексеевым еще в ноябре 1917 г., в том или ином виде проявлялась на всех этапах Белого движения12. Однако в течение 1918г. развернутая программа в развитие этой идеи сформулирована не была. Так называемая конституция командующего Добровольческой армией генерала Корнилова (январь 1918г.) содержала лишь краткое изложение целей южнорусского Белого движения13. Аналогичный характер кратких деклараций носили и последующие официальные документы, исходящие из штаба Добровольческой армии в период 1-го и 2-го Кубанских походов. Попутно следует отметить, что антибольшевистские (не белые) правительства этого периода на Украине, на Дону и в Сибири строили свое законодательство, исходя главным образом из региональных интересов.

В 1919 г., после крупных военных успехов, в преддверии казавшейся близкой победы над большевиками, определилась потребность в выработке общероссийской официальной программы. Но к концу года фронты белых были прорваны и отброшены Красной армией, а их планы и намерения рухнули. Попытки разработок конкретных программ и их реализации белыми правительствами состоялись, по существу, лишь на последнем этапе Белого движения — в 1920—1922 годах. В противоположность лидерам «демократической контрреволюции» (Уфимская директория, Комитет членов Учредительного собрания, Временное сибирское правительство), принципиально отрицавшим любую форму единоличного правления как «возврат к старому режиму» и допускавшим только власть «олигархии», лидеры Белого движения основой режима считали военную диктатуру.

Главком ВСЮР генерал Деникин так определял цели диктатуры: «Свергнуть большевиков, восстановить основы государственности и социального мира, чтобы создать... необходимые условия для строительства земли соборною волею народа». Аналогично оценивал значение диктатуры В.В. Шульгин: «Добровольческая армия, взявшая на себя задачу очищения России от анархии, выдвинула как непреложный принцип твердого управления диктаторскую власть. Только неограниченная, сильная и твердая власть может спасти народ и восстановить развалившуюся храмину государственности». Колчак не без патетики утверждал, что в условиях гражданской войны приоритет исполнительной власти неизбежен: «Меня называют диктатором, пусть так, я не боюсь этого слова... Как Сенат Древнего Рима в тяжкие минуты государства назначал диктатора, так Совет Министров Российского государства в тягчайшую минуту нашей государственной жизни... назначил меня Верховным Правителем». От политиков власть переходила к военным: «Военная диктатура. Всякое давление политических партий отметать. Всякое противодействие власти справа и слева карать», — отмечалось в приказе Деникина от 14 декабря 1919 г. (здесь и далее даты даны по старому стилю)14. В действительности принцип военной диктатуры воплощался далеко не повсеместно и не в полной мере, даже назначение Колчака Верховным правителем России произошло фактически с санкции Омского Совета министров. В казачьих областях единоличное правление не было безусловным — казачьи парламенты, войсковые круги и рады ограничивали власть своих атаманов. Это особенно проявилось на Кубани и привело в ноябре 1919г. к «кубанскому действу», своеобразному «мини-перевороту», после которого наиболее радикальная часть депутатов была арестована, а краевая конституция была изменена в сторону усиления власти атамана и правительства15. На белом Юге принцип диктатуры проводился более жестко — здесь отсутствовали какие-либо законодательные структуры, а работа Особого совещания при Главкоме ВСЮР систематически контролировалась Деникиным. Номинальной была власть Юденича, так как замыкалась исключительно на командовании «войсками Северо-Западного фронта», реальная же власть принадлежала правительству во главе с С.Г. Лианозовым, совмещавшим в одном лице посты председателя Совета министров, министра иностранных дел и финансов. По-разному проявлялись и характеры, личностные качества самих «диктаторов». Если Колчак чуждался политики и на заседаниях Совета министров нередко присутствовал лишь как формальный руководитель, то «диктатор белого Крыма» генерал П.Н. Врангель самолично контролировал работу подведомственного ему аппарата16.

Несмотря на кажущуюся незыблемость диктаторской власти в белом лагере, объединившем в своих рядах представителей почти всех политических группировок России начала XX в., большую роль играли и внутриполитическая борьба и закулисные интриги. До сих пор мало исследованными остаются деятельность отдельных политических партий, групп и структур Белого движения, их отношение к власти, расчеты на тех или иных лидеров. Показателен в этом плане пример белого Юга, а именно — противоборство между либеральным Национальным центром, представители которого имели большинство в деникинском правительстве, и правоцентристским Советом государственного объединения России (СГОР), выдвигавшем в противовес Деникину кандидатуру Врангеля на пост Главкома ВСЮР. Подпольные группы Национального центра в Петрограде и Москве планировали организовать свои правительственные структуры сразу же после занятия столиц белыми. Правда, представляется сомнительным, чтобы эти подпольные «центры» смогли бы в подобном случае взять полноту власти в свои руки, не имея достаточного авторитета ни на белом Юге, ни на Северо-Западе в сравнении с политиками, которые уже работали в белогвардейских правительствах17.

Изучение организации и деятельности губернской, уездной, волостной администрации, органов земского и городского самоуправлений в 1918—1919 гг. осложнено отсутствием где-либо специально выделенного комплекса архивных источников, значительной их рассредоточенностью по местным архивам. Исследование же только центральных органов власти, без обращения к местному уровню, не дает полноценного представления о специфике внутренней жизни белых Сибири и Юга, ведь недостатки и слабость именно местного управления стали одной из основных причин «развала» белого тыла. При быстрых перемещениях фронта восстановление административных структур, особенно в районах, переживших не одну смену власти, было крайне затруднено. На Украине, например, где с 1917 по 1919г. режимы сменялись около 10 раз, отношение к любой власти было настороженным и подчас враждебным, и здесь белогвардейской администрации приходилось опираться в основном на крупные губернские и уездные центры. В Сибири же действие местного административного аппарата к концу 1919г. фактически ограничивалось только пределами зоны Транссибирской железной дороги18.

Порядок управления на местах в период 1918—1919 гг. отражал все тот же принцип преобладания исполнительных структур власти, бюрократии над представительными органами местного самоуправления. В Сибири центральная власть опиралась на управляющих губерниями, подотчетных Министерству внутренних дел, хотя органы местного самоуправления, кооперативные союзы имели большую хозяйственную самостоятельность. Казачьи войска Сибири, Дальнего Востока и Урала сохраняли свое автономное управление19.

На белом Юге практиковалось введение так называемого областного устройства. Новые административно-территориальные образования — «области» — объединяли несколько губерний, близких территориально и сходных по экономическому и национальному укладу. В течение 1919г. было учреждено три таких области — Новороссийская, Киевская и Харьковская, а также Тереке-Дагестанский край со статусом области. Каждая «область» управлялась Главноначальствующим с полномочиями, во многом аналогичными Главкому ВСЮР, но, конечно, в пределах своей области. При Главноначальствующем создавался Областной совет, куда входили как, представители губернской и уездной администрации, так и деятели земского и городского самоуправлений. «Областное устройство» предполагалось: постепенно распространить на всю территорию России20.

Губернская администрация в составе Советов при губернаторе имела представителей местного самоуправления. На уездном же уровне вся власть сосредоточивалась у начальника уезда. В селах и волостях власть передавалась органам сельского управления, волостным старшинам и сельским старостам, деятельность которых контролировалась начальником уезда или уездным комендантом (в прифронтовой полосе). Волостное земство избранное по законам Временного правительства в 1917 г., не восстанавливалось, ликвидировались и все органы советской власти.

Белой администрации остро не хватало опытных чиновников, хотя в назначения на основные должности им всегда отдавалось предпочтение перед «общественными деятелями», выдвинувшимися лишь благодаря своему «политическому прошлому». Многие представители «общественности» и сами не стремились работать в реакционной, как им казалось, системе государственного управления, уклонялись от сотрудничества с «бюрократией». Эти недостатки местной власти, а вовсе не ее «недемократичность» явились причиной слабости белого тыла21.

С другой стороны, неустойчивость белого фронта не давала местным властям гарантий стабильной, эффективной работы. В ряде районов Юга и Сибири, в условиях развернувшегося повстанческого движения власть на местах зачастую либо вообще отсутствовала, либо старалась не проявлять себя, поскольку это грозило конфликтами с местным населением. Более стабильной была власть краевых правительств, например, Верховного управления Северной области (ВУСО), а также в казачьих областях. Здесь она опиралась на местные законы, учитывавшие специфику края, на собственные властные органы — центральные (круги, рады, правительства) и местные (станичные атаманы, волостные, станичные сходы). Здесь не было недостатка в кадрах, поскольку низовой аппарат был тесно связан с местным населением, меньшим было и отчуждение населения от власти. Казачьи конституции, их органы самоуправления, структуры верховной власти признавались неизменными и в проектах будущего государственного устройства России22.

На формирование политического курса белых правительств в значительной степени влияла быстротечность событий, резкие перемены положения как на фронте, так и в тылу. После военных поражений, в конце 1919 — начале 1920 г, началась своеобразная эволюция диктаторских режимов в сторону большей «либерализации», поиска «союза с общественностью». Так, 4 сентября 1919 г. адмирал Колчак объявил о созыве Государственного земского совещания (некоторого «прообраза» Национального собрания), в котором предполагалось иметь представительство от земств, городов, волостей, от Совета «съезда торговли и промышленности», от казачества, учебных заведений и т.д. Аналогичное отступление от принципа единоличной диктатуры произошло и на Юге, когда в феврале 1920 г. Деникин заявил о формировании «Южно-русского правительства», отчетного перед Верховным кругом Дона, Кубани и Терека. К Кругу должна была перейти вся гражданская власть на Юге России, а за Деникиным оставались только полномочия главы вооруженных сил. Гибель адмирала Колчака, эвакуация деникинской армии из Новороссийска в Крым, отставка самого Деникина оставили эти планы неосуществленными23.

Особого внимания заслуживают программы Белого движения по государственному устройству России после «победы над большевизмом». Лозунги белых «эволюционировали» от защиты Учредительного собрания («Конституция генерала Корнилова», январь 1918 г.) до провозглашения Верховным правителем России представителя династии Романовых (Приамурский Земский Собор, июль 1922 г.)24.

В период своих наибольших успехов в 1919 г. Белое движение окончательно отказалось от идеи реставрации Учредительного собрания в его прежней форме. Представителей «демократической контрреволюции» к этому времени, по существу, отстранили от активной политической жизни как в Сибири, после переворота 5 ноября 1918 г., так и на Юге России, где левоцентристский «Союз возрождения России» сохранил некоторое влияние только в органах земского и городского самоуправления. Решение вопроса о государственном устройстве предполагалось возложить на «Национальное» («Народное», «Поместное») собрание, созванное на новой основе.

Созыв такого собрания считался приемлемым на принципах не столько партийно-политического, сколько сословного и профессионального представительства. Вот как об этом заявлял Колчак: «Я избегаю называть Национальное Собрание Учредительным Собранием, так как последнее слово слишком скомпрометировано... Вместо Учредительного собрания (имеется в виду 1918 г,— В. Ц.) собралось партийное, которое запело «Интернационал» и было разогнано матросом. Повторение такого опыта недопустимо. Вот почему я говорю о созыве Национального собрания». Близкой моделью Национального собрания можно считать представительство, принятое на приамурском Земском соборе: министры правительства, главы православных епархий и других конфессий, представители армии и флота, депутаты от сельских обществ, атаманы казачьих войск, лидеры профсоюзов, кооператоры, ректоры высших учебных заведений25.