Деформации социального капитала и перспективы их преодоления

Демонтаж привычной системы  социальных гарантий усугубил отчуждение широких слоев населения от государства  и системы формальных институтов и одновременно актуализировал потребность в альтернативных механизмах компенсации (страхования) рисков. Эти противоречивые процессы определили направления развития социального капитала в новых условиях.

С одной стороны, самоустранение государства от регулирования социальных процессов подтолкнуло стихийное кооперирование снизу. Люди стали искать поддержку и опору «в ближнем кругу», среди себе подобных, формировались локальные социальные сети взаимовыручки и поддержки, охватывающие членов расширенной семьи, родственников, друзей, соседей – так называемые сети выживания. По данным обследования социальной защищенности населения ИЭ РАН лишь около 12%  респондентов (что, впрочем, тоже немало) признались, что им не у кого взять денег в долг и не на кого положиться в случае возникновения критической ситуации¹². Подавляющее большинство рассчитывали на помощь родственников, друзей и соседей. В формальные структуры (банки, органы социальной защиты, страховые компании и т.д.) в общей сложности собирались обратиться не более 6%.

Сходные процессы охватили и тех, кто  сумел адаптироваться к новым  условиям и выиграть от реформ. Обособленные анклавы социального капитала получили развитие в секторе успешного  бизнеса. Эти «высокоресурсные»  сети отражали использование связей и знакомств для отстаивания своих интересов, укрепления позиций в бизнесе, повышения социального статуса. Однако и они в большинстве случаев, прежде всего, компенсировали откровенную неэффективность формальных институтов. По данным обследования предпринимателей, проведенного в 2002 г. Российским независимым институтом социальных и национальных проблем, в большинстве случаев при необходимости привлечения дополнительных финансовых ресурсов, российские предприниматели предпочитали обращаться не в банки, а к друзьям и родственникам. Среди действующих предпринимателей 56,2% одалживали деньги для ведения бизнеса своим контрагентам по социальным сетям, причем в четырех случаях из пяти делали это на беспроцентной основе.

Таким образом, неэффективность формальных институтов активизировала стимулы к формированию «связывающего» социального капитала. При этом на фоне расширения неформальных связей, компенсационных сетей в российском социуме образовался острый дефицит объединяющего капитала, капитала связывающего различные слои и социальные группы общества¹³.

Как отмечают эксперты Всемирного банка, если исходить из узкого определения  социального капитала, процессы, происходившие  в России можно характеризовать  как его разрушение. Но если использовать более широкий подход, понятно, что речь идет о замещении форм социального капитала, опирающихся на правовое государство, другими формами, восполняющими провалы государственной политики¹⁴. Соответственно, в российских условиях отсутствовал синергетический эффект реализации социального капитала и активности государства, являющийся огромным преимуществом наиболее развитых стран.

Особенности третьего сектора

Одним из ключевых индикаторов запаса объединяющего социального капитала является уровень развития так называемого третьего сектора – неправительственных некоммерческих организаций, способных влиять как на жизнь местных сообществ, так и на деятельность властей, принятие решений на государственном уровне.

Ветвь исследований социального капитала, ставящая в центр концепции членство в общественных организациях, идет от американца Патнема. В нашей стране социальный капитал получил развитие в формах, отличных от тех, которые наиболее близки и понятны развитым западным обществам, в особенности США. Его основная часть сконцентрирована не в некоммерческих организациях, а в неформальных институтах – сетях выживания, бизнес-сетях, отношениях блата, берущих свое начало из советских времен¹⁵. И все же первые годы преобразований сопровождались бурным ростом числа разнообразных общественных организаций. По оценкам экспертов, за первые 10 лет реформ их число достигло 600 тыс., но на протяжении  второго десятилетия сократилось вдвое.

Главным показателем зрелости «формального»  социального капитала является не количество организаций, а вовлеченность населения в их деятельность. В странах с развитым гражданским обществом соответствующая доля населения составляет, как правило, 10-15%. Характерной чертой России, как впрочем и всего постсоветского пространства (и в меньшей степени стран ЦВЕ) является разрыв номинального и активного членства в общественных организациях. Если по показателям формального членства к середине 90-х гг. прошлого века Россия незначительно отставала от основной группы стран, то доля активных членов составляла лишь пятую часть от средних значений (табл. 1).

Таблица 1. Вовлеченность  населения в деятельность общественных организаций в России и странах  мира в 1995 г.¹⁶

*Средние значения по членству  в 9 видах организаций, представленных  во  Всемирном исследования ценностей

Такая ситуация сохраняется и сегодня. По данным последней волны  Всемирного исследования ценностей (World Values Survey), доля активных участников деятельности общественных организаций в их номинальной численности колебалась от 31,4% для спортивных НКО до 8,6% для экологических (табл. 2). По оценке Общественной палаты сегодня из более чем 300 тысяч официально зарегистрированных НКО активными остаются менее 20%.  

Таблица 2. Вовлеченность  населения России в деятельность общественных организаций в 2006 г.¹⁷

В представлении населения многие из формальных общественных организаций (и это тоже в определенном смысле наследие советских времен) выступают  как бюрократизированные структуры, доступ к социальному капиталу которых  имеет, прежде всего, узкий круг лиц, приближенных к аппарату этих организаций. По данным опроса, проведенного исследовательской группой ЦИРКОН в пяти регионах страны, 40% респондентов убеждены, что общественные организации существуют сами для себя и мало помогают обществу (противоположного мнения придерживаются 36%). 50% респондентов считают, что благотворительные организации расходуют средства не по назначению (только 14% не разделяют это убеждение)¹⁸. Да и сами руководители НКО в числе критериев оценки своей деятельности чаще называют рост членства и поддержку власти, чем признание реципиентов и поддержку населения. В докладе Общественной Палаты РФ о состоянии гражанского общества констатируется, что предметом озабоченности руководства российских НКО являются скорее ресурсы, нежели результаты.

Отсюда и низкая поддержка этих организаций со стороны  населения. По данным Сравнительного проекта  Университета Джонса Хопкинса, в среднем 20% населения охваченных обследованием  стран безвозмездно помогают некоммерческим организациям, тогда как в России о добровольном содействии НКО заявляют от 2 до 5% населения¹⁹.

Возможно одна из проблем состоит в несколько  искусственном «привнесенном» характере  многих общественных организаций. Инициатива создания Общественной палаты и ее региональных филиалов шла сверху от официальной власти и не отражала естественный процесс формирования социального капитала через постепенную институционализацию спонтанных взаимодействий. Практически аналогично обстоит дело и с широкой сетью преимущественно правозащитных международных организаций, финансируемых из иностранных источников и проповедующих идеи и ценности возможно достаточно привлекательные и находящиеся в русле демократических и гуманистических идеалов, но тем не менее привнесенные извне, не сформированные собственным национальным сознанием. В этой связи тревога правозащитников из Freedom House по поводу путинской «атаки на НКО»²⁰ представляется несколько чрезмерной: становление гражданского общества в России не может произойти на основе международных финансовых вливаний. Для этого должны активизироваться внутренние источники и стимулы.

В развитых странах  разнообразные некоммерческие организации, формирующие гражданское общество служат важнейшим каналом, позволяющим  транслировать наверх информацию о  потребностях и намерениях людей  и контролировать действия власти. В России механизмы которые давали бы возможность общественного контроля над властью, позволяли влиять на принимаемые ею решения, на формирование приоритетов государственной политики, распределение ресурсов, законотворческую деятельность не получили достаточного развития. Власть по-прежнему далека от народа и по большей части действует в автономном режиме, более или менее считаясь лишь с интересами наиболее организованных и сильных социальных групп, составляющих меньшинство населения.

Политики и  верхняя часть чиновничества  образуют особый привилегированный  анклав социального капитала. Как  справедливо отмечает Т. Заславская, «это люди, которые просто живут  по другим законам и в другой стране». Составляя лишь несколько процентов населения, именно они, монополизируют доступ к огромным ресурсам – финансовым, природным, информационным и получают возможность задавать вектор развития страны, отвечающий интересам в первую очередь элитарного сетевого сообщества, к которому принадлежат они сами²¹.

Перепады доверия

Описанная «деформация  скелета» социального капитала, неразвитость «мостов», соединяющих его обособленные анклавы и объединяющих российское общество  в единый организм, вполне согласуется с показателями главной  характеристики этого ресурса – уровня доверия в обществе.

Показатели доверия относятся  к числу самых «хрупких» и  неоднозначных. Оно имеет множество  взаимосвязанных измерений, таких  как доверие людям вообще, незнакомым или, наоборот, знакомым людям в тех  или иных ситуациях, конкретным публичным фигурам, институтам и т.д. Показатели доверия подвержены довольно резким и часто трудно объяснимым колебаниям в зависимости не только от формулировки вопроса, но и от субъективного восприятия жизни в текущий момент и от других, не изученных до конца обстоятельств²². В то же время существуют и устойчивые закономерности. Так, самые высокие показатели доверия стабильно демонстрируют Скандинавские страны, отличающиеся минимальным доходным и имущественным неравенством, развитой и доступной социальной сферой, высокой социальной защищенностью населения и низким уровнем коррупции.

Обычно выделяют три ключевых аспекта, позволяющие характеризовать климат доверия в обществе с разных сторон: доверие к людям вообще, к «ближнему  кругу» – друзьям, знакомым, соседям, жителям своего района, города и институциональное доверие – к органам власти, официальным лицам, учреждениям. Значения соответствующих индикаторов могут быть близки, а могут существенно расходиться.

Довольно широко распространено мнение, что Россия – страна с катастрофически  низким уровнем не только институционального, но и межличностного доверия²³. Именно низким уровнем межличностного доверия некоторые либеральные экономисты склонны объяснять недостаточную успешность рыночных преобразований в нашей стране: «… В России недостаток доверия граждан друг к другу действительно объясняет доверие к государству, пусть нечестному и коррумпированному. Россия попала в ловушку недоверия — состояние недоверия друг другу порождает недоверие к децентрализованному рынку». Авторы статьи «Ловушка недоверия» ссылаются на исследование Российской экономической школы  (РЭШ), выявившее резкое падение уровня межличностного доверия на протяжении периода реформ. По его данным в 2006 г. лишь 16% россиян считали, что незнакомым людям можно доверять. Когда тех же самых людей спрашивали, как бы они ответили на тот же вопрос в 1991 г., уровень доверия вырастает до 38%. Отсюда вывод: «Если уровень 1991 г. соответствовал среднеевропейскому, то сегодняшний уровень доверия в России — это скорее уровень доверия в бедной развивающейся стране»²⁴.